Великая Ордалия (ЛП)

Теперь оно ужасало.

Речь шла о присущем ей знании. Он едва мог взглянуть на неё, чтобы не узреть в её взгляде факт своего проклятия, вялую опустошенность некой сущности, сокрушенной чувством вины и жалости к другому. Сравнивая её пренебрежение и смотрящую из её глаз истину, он понимал, что именно последнее в наибольшей степени лишало его мужества.

И ещё её суждению присуща была каменная недвижимость, бездонная убеждённость, которую он некогда приписал предстоящему материнству. Размышляя над этим, он пришел к выводу, что вместе с новообретенным страхом он обрёл также и некоторое преимущество. До того, как они добрались до Ишуаль, у него не было возможности оценить её поведение со стороны, и он, будучи вынужденным опираться лишь на собственное раздражение, позволял себе роскошь относить её непреклонность к обычному упрямству, или иному изъяну характера. Но то, с чем ему довелось столкнуться в последние несколько дней… Свершившееся безумие — ещё одно — дунианин, оказавшийся у них в попутчиках… лишь для того, чтобы расколоться, словно глиняный горшок, столкнувшийся со сталью Ока Судии… Дунианин! Сын самого Анасуримбора Келлхуса!

Око, сказал он ей, в холодной обречённости Кил-Ауджаса, взирающее с точки зрения Бога. Но он говорил всё это, не понимая подлинного значения слов.

Теперь же у него не было выбора. Он более не мог притворяться, считая себя не понимающим того, что каким-то непостижимым, безумным образом он — в буквальном смысле — путешествует рядом с Богом…с тем самым Суждением, что зрит его проклятие. Отныне, знал он, его на каждом шагу будет преследовать тень определённой ему кары.

— Знаешь ли ты почему? —  спросил он Мимару после того, как они вновь начали спускаться, ведя за собой спотыкающегося, безмолвного мальчика.

— Почему он убил себя? — переспросила она, то ли притворяясь, что подыскивает место, куда ступить, то ли на самом деле испытывая подобные затруднения. Дитя, что она носила, ныне действительно сделало её огромной и  неуклюжей, так что, невзирая даже на кирри, каждый шаг, особенно на спуске, давался ей нелегко.

Старый волшебник пробурчал что-то, долженствующее обозначать «да».

— Потому что этого потребовал Бог, — предположила она, спустя несколько мгновений, наполненных не столько размышлениями, сколько пыхтящими попытками спустится ещё на один шаг.

— Нет, — произнес он, — какие у него самого были на то причины?

Мимара, мельком взглянув на него, пожала плечами?

— А это имеет значение?

— Куда мы идём? — прервал их мальчик откуда-то сверху и сзади. Его шейский был слегка искажен картавым айнонским выговором, вечно сквозившим в речах Мимары.

— Туда, —  кивнув в сторону севера, ответил пораженный колдун, задаваясь вопросом — что же на самом деле чувствовал сейчас этот дунианский ребенок, всего несколько страж назад ставший свидетелем гибели своего отца?

— Мир идёт прахом в той стороне, мальчик…

Последнее произнесённое слово повисло в воздухе, в то время как он пораженно уставился на что-то.

Мимара проследила за его хмурым взглядом до самой лазурной дымки, застилавшей горизонт.

Все трое застыли, осматриваясь в оцепенелом замешательстве. Леса Куниюрии вдруг отмело прочь от смятой, словно линия лишенных зубов дёсен, гряды Демуа — всю их зелень, намазанную поверх  древней, нехоженой черноты. Минуло несколько сердцебиений, прежде чем Ахкеймион, чертыхаясь и проклиная подводящее его зрение, наворожил чародейскую Линзу. И тогда они увидели это — невозможность проступающую сквозь невозможность. Огромный шлейф, извергающий свои косматые внутренности наружу и вверх— выше, чем доставали вершины гор или дерзали проплывать облака…

Столб дыма, подобный тени смертельно ядовитой поганки, вознесшийся до свода небес и заслонивший собою саму чашу Мира.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Река Сурса

Храбрость в Аду невозможна, а на Небесах не нужна.

Лишь герои в полной мере принадлежат сему Миру.

— КОРАКАЛЕС,  Девять саг о героях

Позднее лето, 20 год Новой Империи (4132, Год Бивня), Уроккас

Чудовищный дымный шлейф, постепенно растворяясь в воздухе, стелился  над морем.

Казалось, что сама Преисподняя объяла собой Даглиаш.

Саккарис, с пустыми и полными неверия глазами, встретил Пройаса на вершине Мантигола. Открывавшийся сверху вид напоминал сцену, вышитую на посвященном какому-нибудь героическому деянию гобелене: выжившие, измолотые последствиями свершившейся катастрофы, сокрушенные души, что могли бы ощутить себя увенчанными бессмертной славой, если бы не та цена, что им пришлось заплатить. Так всегда ведут себя люди после постигшего их бедствия, будь то проигранная битва, смерть близкого человека или что угодно другое, выбивающее течение их жизней из привычной, будничной колеи — пытаются общаться, если не словами, то взглядами или просто дыханием.

Отвернувшись от экзальт-магоса, Пройас взглянул на то, что представлялось кругами совершеннейшего изничтожения, чудовищными кольцами, выжженными на самих костях Уроккаса, и раскинувшимися по всей речной пойме. Там, где стояла ранее Даглиаш, пылала даже земля. Струи густого, вязкого дыма тянулись вверх, выглядя так, словно само Мироздание, перевернутое и выпотрошенное, оказалось подвешено в пепельном небе на собственных кишках. Земля вокруг клокочущей сердцевины бедствия была выжжена до такой степени, что превратилась в иссохшую известь и голый обсидиан. Первые, из хотя бы частично сохранившихся тел, виднелись на некотором расстоянии от этого жуткого места, будучи, казалось, лишь обугленными участками поверхности — чуть более, нежели просто отпечатками, оставшимися от сгоревших трупов, в которых можно было узнать чьи-то останки лишь потому, что они оказались в укрытиях — оврагах или низинках, забитых мертвецами, словно водосточные желоба гниющими листьями. Далее, в относительной близости от искрошенного подножия Олорега, он заметил и первых выживших — ползущих или скатывающихся по склонам, на которых в остальном не было заметно каких-либо признаков жизни…

Нагих людей, простирающих руки к небесам.

Пустоши Агонгореи тлели на противоположном берегу, дымясь как оставленные возле огня мокрые тряпки. Река Сурса несла свои темные воды, вливаясь в море чернильным пятном. Огромные кучи шранков, сбившись в нечто вроде плотов, образованных сцепившимися тушами, скользили по её поверхности, перекатываясь и сталкиваясь друг с другом, подобно  грудам отбросов, плывущих по сточной канаве. Это зрелище, по крайней мере, способствовало тому, что мертвящая хватка одного из кулаков, сжимавших пройасову грудь, немного ослабла. Ордалия, конечно, сильно пострадала от чудовищной катастрофы, но полчищ шранков — всей их несметной Орды — более попросту не существовало.

Катаклизм.

Выжигающие глаза лучи света. Грохот, рвущий в клочья барабанные перепонки. Удары, превращающие тела могучих мужей в измятую плоть и кровавые брызги…

Катаклизм, указывающий людям на их подлинную — жалкую долю, свидетельствующий о том, что само биение их жизней есть следствие молчаливого попустительства сущностей намного более могущественных.

Если у Голготтерата есть столь грозное оружие или союзники, то какое значение могут иметь усилия и рвение обычных людей?

Пройас повернулся к побелевшим лицам, что окружали его.  Его собственные тревога и уныние были столь же очевидны.

Казалось, никто не способен задать вопрос, который следовало задать.

— Кто-нибудь видел Его? — воззвал он, оглядывая всех присутствующих по очереди.

Никто не отвечал.

— Кто-нибудь! — вскричал он надломившимся голосом.

-Я-я видела… — запинаясь произнес женский голос, — Незадолго до того, — дрожащий, измученный взгляд, — как-как эт-то…это случилось.

Одна из свайальских ведьм, шатаясь, смотрела на него, одежды её сгорели, оставив вместо себя лишь хрупкие, высушенные обрывки, а роскошные некогда волосы превратились в опаленные космы.