Ненависть

и послушать. Пока она колебалась, Айнэ подошла к коню и взяла его под уздцы.

— Дочка, — устало сказала она, и Диз с ужасом увидела, что кровь теперь выступает на ее губах, даже когда она просто говорит, — я знаю, о чем ты думаешь. Знаю, чего ты боишься. Но многие вещи не то, чем они кажутся. Понимаешь? Мы часто принимаем за истину то, что истинно лишь внутри нас. Но есть еще вне. Понимаешь? Понимаешь меня, дочка?

— Да, — сказала Диз, сама не зная, лжет или нет.

— Всё просто, — снова улыбнулась Айнэ. — Ты сказала, что на тебя напали разбойники, что они ранили тебя, избили, изнасиловали и бросили в лесу… Но на тебе была одежда висельницы, девочка, а рана твоя, хоть и свежая, уже затянулась. И скажи на милость, что должна думать я?

Диз не ответила. Айнэ молча смотрела на нее. Потом произнесла:

— Но я-то знаю, что многие вещи — не то, чем они кажутся… Ты ведь никого не убила, правда?

— Правда, — одними губами сказал Диз. Айнэ спокойно улыбнулась.

— Ну, и я никого, — сказала она и вдруг с силой, поразительной для этого чуть живого тела, хлопнула коня по боку. — Беги!!!

Конь взвился на дыбы, едва не сбросив Диз, яростно заржал и сорвался с места, взметнув тучу жухлых листьев.

— Беги! Беги! Беги!

Диз унеслась вперед, с трудом сдерживая крик и задыхаясь от безумно колотящегося в горле сердца. А женщина из заброшенной лесной хижины осталась стоять, глядя на следы конских копыт, впечатавшиеся в мертвую листву.

— Беги, — сказала она, когда Диз скрылась из виду, — Беги, дочка, беги. Пока знаешь куда. Или хотя бы думаешь, что знаешь.
* * *

Когда Дэмьен проснулся, — у него было такое чувство, будто он именно проснулся, а не пришел в себя, — за окном уже стемнело. Само окно — зарешеченное — размером с человеческую голову, если не меньше. Стекла в нем не было, и Дэмьен поежился от сквозняка, хлестнувшего его обнаженное тело.

Обнаженное?..

Он сел, осмотрел себя и помещение, в котором находился. Судя по всему, монашеская келья — именно такая, какой он ее себе представлял: топчан с соломенным матрацем (ни подушки, ни одеяла), деревянный чан для нужды, ветка омелы на стене. Всё. Одежда, в которой он пришел, исчезла, зато в ногах у него лежал аккуратно сложенный балахон желтого цвета, а возле кровати стояла пара плетеных башмаков.

Дэмьен встал, с трудом унимая дрожь, натянул грубую, но удобно легшую на него одежду. Сшито словно по мерке, надо же. И обувь сидит как влитая.

Он больше не успел ни о чем подумать — наверное, на это и было рассчитано. Дверь открылась, и в келью вошел друид, при одном взгляде на него Дэмьен понял, что ему предстоит сыграть главную роль в спектакле, который разыграется в этих стенах. Будет ли это представление трагедией или комедией, Дэмьен пока не знал.

— Встать, — спокойно сказал друид.

Он был моложе Дэмьена. Ненамного, может, года на два или три, но моложе. Высокий, худощавый, с приятными чертами лица, очень светлыми, почти белыми волосами, небрежно спадавшими на высокий гладкий лоб. Его