Ловец (СИ)

***

На следующий день, когда солнце уже стояло высоко в зените и вовсю шпарило золотым кипятком по черепичным крышам старинного Лондона, медно-зеленой листве парков и лаковым крыльям черных ретро-кэбов, Том и Антон отправились в Лабораторию по развитию кибернетического бессмертия.

«Это настоящая обитель зла, и дополнительная жуть в том, что она полностью принадлежит частному лицу, прикидываясь научным институтом, однако государство ее контролирует, и к счастью, в моем лице. Вот уже два года я ее куратор, так что у меня есть право на плановые – а порою и внеплановые – проверки», – объяснил Том.

Их кэб – служебный, как догадался Антон по гербам на боках автомобиля – двигался неспешно: теперь движение в историческом центре Лондона было вялым, здесь дозволялось жить слишком немногим, поэтому не было никакой суеты, никаких столпотворений. Так, вероятно, был населен Лондон в начале двадцатого века. Подземка функционировала, через центр тянулись даже высотные линии скоростных экспрессов на магнитной подушке, там и сям виднелись классические монорельсовые дороги, но все равно Антона не покидало ощущение некоторой натянутости, искусственности этой действительности. Не было шума, гама толпы, не было грязных оборванцев, чокнутых подростков, не было гопоты и сутенерского вида личностей – такое создавалось впечатление, что Спасский очутился в месте, где живут милые боги, безупречные от кончиков волос до кончиков пальцев. Везде он видел элегантно одетых мужчин и женщин, холеных и цветущих независимо от возраста, любезных, с очаровательными улыбками, плавными движениями, гордой осанкой. Даже сравнительно просто выглядевшие люди несли в каждом своем жесте отпечаток величавого достоинства, словно воплотив собой героев сказок, где благородство изначально присуще даже бедным. Спасский смотрел на всех этих чарующих молодых девушек, импозантных седовласых леди в мехах, элегантных пожилых и изысканных молодых джентльменов, и ему становилось не по себе. Казалось, даже само солнце светит слишком ярко, да и небо слишком синее, чтобы быть правдоподобными. Кто знает, как сейчас управляют погодой – быть может, над центром Лондона всегда светит безмятежное солнце?

– В Лондоне теперь всегда солнечно? – спросил он у Тома, сидевшего слева от него с чинно сложенными на коленях руками в тонких мягких черных кожаных перчатках. – Управление погодой и все такое прочее?

– Что? – переспросил Том. – А, нет, нам просто повезло. Лет десять назад весь мир активно управлял погодой. Так активно, что это привело к стихийным бедствиям. Сейчас эта технология существует, но к ней стараются не прибегать без крайней надобности. Так что в Лондоне по-прежнему часто идет дождь. Только он не такой, как ты, наверное, помнишь. Не холодный и затяжной, а быстрый и теплый. Хотя зимой – да, зимой могут идти долгие дожди.

И Антон, хотя и не был раньше англичанином, вдруг остро заскучал по холодному, туманному, дождливому Лондону, каким тот всегда представлялся в его мечтах, о каком он читал в книгах – и каким этот непостижимый город оказался в день его первого визита в Британию.

– Центр скоро укроют под колпак, – продолжил Том, точно услышав его мысли. – Такой большой стеклянный купол с технологиями, регулирующими температуру и влажность. Правительство грезит классическим Лондоном, желает воссоздать здесь прежний микроклимат. И туманы в том числе. Королева мечтает о туманах. Королева мечтает вернуться на пятьдесят лет назад. Она уже очень стара.

– В Питере тоже бывали туманы, – тихо сказал Спасский, глядя на свои крепко переплетенные пальцы – словно бы вовсе не свои, а чужие. Подумалось даже, что у него, оказывается, красивые руки.

Том внимательно посмотрел на него и вежливо улыбнулся.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – ответил он. – Совсем не знаю.

Они проехали несколько минут в молчании, и это молчание впивалось в Спасского, как лед: ему стало совсем тоскливо.

– О чем ты скучаешь, Том? – спросил Антон и сам поразился тому, как это у него настойчиво вышло. – Ты хоть о чем-нибудь скучаешь из своего прошлого? Жалеешь?

По лицу Тома пробежала мимолетная гримаска, значение которой Спасский не смог расшифровать.

– Конечно, – мягко ответил Том, но в подробности вдаваться не стал.

Он отвернулся к окну, а Антон продолжил исподтишка разглядывать его. Странная у Тома была внешность: вроде острые черты, острые зубы, острые плечи и колени, узкое лицо, высокие скулы, быстрый взгляд, все тонкое, угловатое – и в то же время он весь был словно выписан плавной, мягкой кистью Ботичелли, в характерных рыжеватых оттенках. Никакой он не блондин, подумал Спасский. Скорее рыжий. А в целом – темная лошадка. Даже Имс, с его авантюрностью экс-бандита и загадочностью секретного агента, был Спасскому более понятен. А про Тома он ничего определенного сказать не мог. Том мог улыбаться, причем и губами, и своими прозрачными невинными глазами, но при этом Антон легко представлял, как он, нисколько не теряя этой улыбки, непринужденно глушит кого-то по голове или лупит тростью по морде. Интересно, какое у них сейчас оружие? Спасский все больше чувствовал себя попугаем в накрытой темной тряпкой клетке – ему все показывали по кусочку, дозированно.

Лаборатория располагалась в каком-то очень помпезном старинном здании, в великолепии которого даже не скрывалась – а, напротив, выпячивалась каждой лепной деталью и каждой чеканной линией давящая тяжесть исторической достопримечательности. Антон, конечно же, не помнил, что здесь было раньше, хотя весь облик здания кричал о том, что оно видало еще век семнадцатый, если не шестнадцатый. Вряд ли средневековых королей, конечно, но Георгов-то уж точно. По длинным залам гулял вялый желтый свет, а тишина здесь казалась заключенной в раму, как старинный холст. Половина здания, похоже, вовсе никак не использовалась, и это показалось Антону совсем чудным: он ожидал увидеть что-то вроде белоснежной мертвенной инопланетной фабрики грез, но никак не призраки старой чопорной Англии.

– С виду она совсем небольшая, но это обманчивое впечатление, – пояснил Том, останавливаясь перед очередной дверью, покрытой красным лаком и завитками, и взмахнув рукой перед невидимым сенсором, который тут же начал задавать вопросы электронным женским голосом, мелодичным и юным.

Их встречали сухо и льстиво одновременно – какие-то однообразно красивые девицы в васильково-синих одеяних, некто рыжий с бородкой и водянистыми глазами и второй, чином повыше, высокий и сухой, как жердь, напоминавший черного ворона. Хотя, может быть, это у Антона разыгралось воображение: вот, например, Том напоминал ему обликом и поведением комиссаров всех революций разом – с холодным взглядом, вежливой улыбкой, весь в черном и не снимавший перчаток, невозможно прямой, невозможно презрительный, невозможно убежденный в своей правоте. За несколько дней пребывания в доме Эмиля Антон еще ни разу не видел его таким. Он представил, как сам смотрится рядом с Томом, видимо, играя роль ассистента, младшего помощника или какие должности тут у них в ходу, – и подумал, что не очень-то помогает. Хотя, с другой стороны, ему всегда говорили, что он идеально мимикрирует под любую среду, даже не замечая этого. Вот и сейчас Спасский украдкой кинул взгляд в зеркальную поверхность какого-то сооружения, напоминавшего шкаф, но, разумеется, шкафом не бывшего, и удивленно обнаружил, что на лице его – маска надменности, а глаза его смотрят так же презрительно, как у предполагаемого начальника.