Данэя (СИ)

– А как иначе? Не понимаю только, как же ты на “Дарвине” принял участие?

– Не смог иначе.

– А теперь – можешь? Ты же и не голосовал против Милана.

– Я воздержался. Это – его дело.

– С кем же ты хочешь быть?

– Пока – ни с кем. Ни с нашими, ни с ними. Сам по себе. Заниматься генетикой – и только.

– Не удастся. Либо ты должен быть по-прежнему со всеми генетиками и выступить свидетелем обвинения против Ги, либо уйти от них. В стороне от всего тебе остаться не дадут.

– А ты? Ты – уже всё решил?

– Кажется, да. Я читаю книги Лала Старшего: происходят действительно кошмарные вещи – и мы, генетики, самые активные участники этого.

– Мне надо подумать.

– Только скорей: времени отпущено мало. Но подумай, подумай: хочется, чтобы ты решился, как тогда, на “Дарвине” – и нас было бы трое.

– Ты имеешь в виду Милана?

– Конечно. Я возьму его своим аспирантом. Вы оба сможете защищаться вопреки Совету воспроизводства: от них потребуются лишь заключения – это их обяжут сделать.

– Дадут отрицательные!

– Но решать будут уже не они.

– А если этот Милан сам не захочет?

– Однако!

– Мы же все – мечтаем о славе. И я. И он. Она слишком много значит для каждого – как богатство для людей давних эпох. Зачем нужны ему материалы по исправлению отставания? После того, что он сделал, не видится ли ему в решении – им – такой проблемы лишь возможность добиться славы, на которую он рассчитывал, ещё будучи аспирантом самого Йорга?

– Слава или идея?

– Ну да! Прежде чем жертвовать тем, что я сейчас могу, я хотел бы знать: а настолько ли это великое дело, что ради него они готовы жертвовать это самой славой?

– Если – да?

– Если да, я – с ними.

– И со мной.

– Но ты: пойдешь с ними, если – нет?

И старший задумался, опустил голову.

– Что ж: давай проверим их, – наконец глухо сказал он.

Дан, Лал и Милан бежали к бассейну. Дан – последним. Бег не отвлекал от неотвязной мысли, которая неожиданно пришла поздно вечером. После вызова Ги.

Разговор касался Милана. Генетики хотели узнать, не хочет ли Милан начать задуманную работу вместе с ними: под руководством старшего из них – доктора, Альда? Ги сказал: они просили дать ответ как можно скорей.

Вначале Дан не придал никакого особого значения их вопросу. Милан наверняка обрадуется: сам же сказал, что задача слишком огромная, чтобы в одиночку быстро чего-нибудь добиться. Но потом вдруг с тревогой почувствовал, что это не просто предложение, – даже форма вопроса была не случайной.

Глядя на спину бегущего впереди Милана, он думал, что тому, видимо, придется пройти через очень нелегкое испытание. Этот парень привык первенствовать – и недаром: очень, очень способен – Йорг не случайно взял аспирантом и возлагал на него столько надежд.

То, что он пришел к ним – уже подвиг. Но принеся всё, что имел, в жертву своей любви и новым убеждениям, он не терял уверенности, что в будущем его ждут великие научные свершения, и мучался, пока не нашел цель, достойную по масштабу того, для чего считал себя предназначенным.

Справится ли он сам? Посмотрим.

А вдруг: нет? Если не справится – что тогда? Тогда... Дан пока молчал, обдумывая предстоящий разговор.

Он заговорил, только когда они после бассейна уселись с утренними стаканами сока на скамейке. Лал ушел, залпом проглотив сок. И тогда Дан сообщил Милану предложение генетиков-бунтарей, переданное ему Ги.

И смуглое лицо Милана стало совсем темным: он опустил голову, пряча от Дана глаза. Дан замолчал, не желая ни подталкивать его, ни помогать.

Пройдет или не пройдет Милан эту проверку? Молчит – сидит с опущенной головой, не поднимая глаз. Только свободная рука крепко вцепилась в скамейку.

Придти на помощь? Жалко его: он не виноват, что это заложено в него. Не виноват! И всё же.

Как жалко было Маму, тогда ещё только Эю, почти сломанную страшной, неожиданной смертью Лала. И никто кроме него не мог придти ей на помощь. Одни, двое – он и она – на чужой планете, страшно далеко от Земли. Больше некому было пожалеть её, но он не сделал это. Не мог себе позволить, хоть и очень хотелось: знал – что нельзя. Нужны были силы, душевные, чтобы свершить то, ради чего они туда явились: для этого она должна была справиться сама.

Сейчас не легче. Борьба началась, и в ней нет места слабым. Пусть мучается: пусть! Или – он примет правильное решение, или же... Дан не станет осуждать его, но дальше они пойдут разными путями.

Милан поднял голову.

– Можно мне подумать? – тихо спросил он.

Дан покачал головой:

– Времени в обрез. Если ты не дашь ответ немедленно, они не успеют с ним связаться до своего суда.

– Да, да, – и снова Милан надолго замолчал.

Дан ждал. Они сидели, не замечая никого, пока зал совершенно не опустел.

Наконец, Милан поднял голову. Дан весь напрягся, впился в него взглядом. Они понимали друг друга без слов: “Ну?” – читал Милан в глазах Дана.

– Передай Ги: я рад, что у меня будет руководитель. Пусть только поскорей свяжутся с Дзином: материал, который может оказаться у него, очень нужен мне... – он запнулся, – нам.

– Я передам это немедленно. Пошли завтракать.

– Извини: я хочу вернуться домой – позавтракать вместе с Ритой.

– Хорошо. До вечера! Жду тебя: поговорим.

... – Я думал, мне уже всё ясно в отношении себя. Оказывается – ещё нет. И нет уверенности, что подобное сегодняшнему не повторится.

– У тебя теперь хватит сил справиться с собой.

– Это оказалось нелегким.

– Иначе не бывает.

– Сейчас я понимаю. Но тогда! Как будто кто-то посягнул на то, на что имел право только я. Почему? Ведь Дэе пришла в голову мысль, за которую я зацепился. Ведь они-то – хотели понять, что важней для меня: поставленная научная задача сама по себе или слава тому, кто решит её?

– Верно.

– Я понял это позже. Просто решил тогда, что дело – прежде всего.

– Правильно: значит, в принципе – уже всё понял.

– Не очень отчетливо. Я думал потом весь день, пытаясь разобраться в себе: я ведь не пошел завтракать – поехал в парк и бродил там почти до вечера.

Почему мне показалось – после твоих слов – что посягнули на что-то исключительно мое? Ведь даже не я до этого додумался. И – всё-таки!

Не знаю, но мне кажется, что сегодня я что-то действительно понял. Я хотел славы, мечтал о ней, не мог примириться с мысль, что не добьюсь её. Несмотря ни на что – даже на то, что придется долго трудиться в одиночку. И всё во мне протестовало. Я думал, имел ли право требовать от меня отказа от казавшейся несомненной славы ты, который уже добился её. Прости за такую откровенность.

– Ничего. Продолжай!

– Я не находил себе места, пока не подумал обо всех остальных – о том, что все жаждут, стремятся к славе. К славе во что бы то ни стало. Ну, как бы назвать это...

– Тщеславием.

– Тщеславием?

– Да: стремление к славе как средству возвышения над другими и самоутверждение через это. Скрытая альтернатива равенству.

– Верно, Отец, – он впервые назвал так Дана – Ты говоришь то, что я подумал тогда – нет, пожалуй, просто почувствовал, потому что моя мысль не была четкой, как твои слова сейчас.

– Это не так важно. Главное, что ты это понял сам. Значит, ты не случайно пришел к нам.

Они долго молчали, потом Дан предложил:

– Вернемся к остальным!

– Если можно, давай ещё поговорим. О том же.

– Хорошо. Ты хотел бы задать мне вопросы?

– Да. Как ты думаешь: то, что ты назвал тщеславием – ужасно?

– Я до сегодняшнего дня почти не думал об этом. Но вот что сказал мой лучший друг Лал почти перед самой своей гибелью: “ А не был ли кризис только плодом тщеславия поколения, не желавшего в ряде памятников в Мемориале уступить предкам?”

– Так.

– Ещё я сам подумал, пока мы говорили с тобой: что тщеславие – это единственный источник эгоизма сейчас.