Бедный маленький мир

И как раз в этот момент Виктору позвонила Иванна.

– Я так и знал, ребенок, что когда-нибудь ты загонишь меня в гроб, – первое, что сказал ей Виктор. – Ты же была во Фрайбурге. Зачем поехала в Чернигов?

– У тебя есть какая-то информация? – вместо ответа довольно сухо спросила она.

– Никакой.

– У меня, честно говоря, тоже. Одни догадки. Если тебе позвонит Лешка… Нет, сейчас неважно, я с этим потом разберусь.

«Значит, Алексея с ней нет», – понял он.

– Нужно… сделать одну штуку… – тем временем говорила Иванна, – если не будет другого выхода, конечно…

– Какую штуку? – включился Виктор.

– Нет слов, не телефонный разговор… – неопределенно произнесла она странным голосом. Или связь так искажает интонацию, или она действительно немного не в себе? – В общем, мы попробуем сделать это.

– Мы? – удивился Виктор. – Кто такие «мы»?

– Если что-то узнаешь, Витя, звони мне, – попросила Иванна. – Но если почувствуешь, что звонить опасно, – не звони. Придумай что-нибудь. Я тебя очень люблю.

Валера прикуривал третью сигарету от второй.

– Иванна тоже в Чернигове, – сказал ему Виктор.

– О Господи, неясны мне мотивы Твои… – вздохнул Валера. После чего неловко перекрестился.

«Как скоро мы сойдем с ума?» – думал Виктор, поднимаясь к себе в кабинет.

Мимо него прошел Валик, потом резко затормозил и сообщил скороговоркой:

– Я был в приемной, ходил за почтой. Министр вернулся, но говорить не может. Пьяный в дрова, закрылся у себя.

– Он же не пьет? – изумился Виктор.

– Отныне тезис является ложным, – усмехнулся Валик, которому Иванна в свое время прочла пятнадцатиминутную лекцию о структуре силлогизма.

«Нужно сделать одну штуку…» – вспомнил Виктор слова Иванны.

Очень странно она это сказала. Но, непонятно почему, у Виктора вдруг появилось слабое, почти нежизнеспособное чувство надежды.

Давор пытался понять, что именно ему нужно сказать, объявляя фестиваль открытым. Обстановка была еще та. На площади и вокруг нее собрался, наверное, весь город. Народ выглядел издерганным ожиданием и неизвестностью, и людское скопление напоминало рабочую забастовку или самое начало гражданской панихиды. Давор понимал, что ему придется быть не столько директором, сколько режиссером, – с администрированием и программой прекрасно справятся Алан и Иванна, которая взялась ему помогать. Они же обеспечат непрерывность. Иванна к тому же встретилась с мэром, которого знала, – оказывается, познакомилась с ним на одной из конференций. Мэр был еще при памяти, хотя из-за невозможности установить хотя бы какой-то контакт с центральной властью переживал глубокую депрессию и к людям на площади в начале фестиваля выйти отказался. Действительно, что он мог им сказать? Зато пообещал полную поддержку и мобилизовал два местных телеканала на обеспечение света и звука. Алан решил, что запитываться электричеством нужно, как и на первом концерте, – от электрощитовой драмтеатра, но мэр распорядился на всякий случай привезти на площадь и разместить пока в здании театра несколько автономных генераторов. «Не волнуйтесь, – мрачно сказал он Иванне, – это еще цветочки-лютики. Пока мы при воде, при свете и при телефонной связи. И при хлебе с маслом. А завтра…»

Яна Филатова сообщила, что у ПТС-ки есть четыре кабельных канала, и если на местном телевидении найдутся три-четыре оператора с камерами, она готова организовать многокамерную съемку с передачей сигнала на спутник «Амос». За режиссерский пульт она может и сама сесть – с четырьмя камерами как-нибудь да справится… Иванна с большим уважением смотрела на юную девушку, которая выглядела, как все другие барышни ее возраста: курточка-футболочка, ботинки «мартинсы», рваная стрижка и красные пряди в черных волосах. Когда звезда экстремальной журналистики, спокойно глядя прямо в камеру прохладными серыми глазами, произносила финальное «Яна Филатова, Чернигов, специально для всего мира», у Иванны сжималось что-то в районе солнечного сплетения.

Давор же понимал, что ему в этой ситуации придется быть режиссером большого странного шоу, и само шоу должно быть устроено как сложная музыкальная композиция со своей драматургией, реперами и контрапунктами. Городская молва уже назвала фестиваль «пиром во время чумы», но люди все подходили и подходили.

«Потому что здесь есть смысл, – вдруг подумал Давор, глядя на лица людей. – Нигде нет, а здесь – есть. Потому что музыка – это смысл, вода и пища, и крыша над головой. И поэтому пространство фестиваля должно быть лишено страха».

На сцену один за другим поднимались его музыканты. И когда все собрались и заняли свои места, к краю сцены подошла Бранка в своем длинном синем концертном платье. Она медленно поднесла смычок к струнам и вдруг, в ярком контрасте с предыдущим замедленным движением, исполнила короткую, на сорок секунд, очень быструю композицию, от которой в воздухе запахло скошенной травой и лугом после дождя. Давор не знал, почему, но так у нее получалось всегда. В эту маленькую связочку между двумя большими симфоническими фрагментами он в качестве основы положил боснийскую народную песенку, которую исполняли на празднике, посвященном рождению первого сына, и в ней была подлинная первозданная радость. Но когда он мелодию писал, то не чувствовал никаких запахов, кроме разве что запаха виски со льдом. А вот у Бранки получается.

– Ну, иди, – сказала ему Иванна и легко провела пальцами по его ладони. – С Богом.

Давор поднялся на сцену в полной тишине, подошел к микрофону и подумал, что ничего хуже сегодняшней тишины в жизни не слышал.

– Хвала, приjатели, – сказал он, – спасибо, что пришли. Мы с вами живем в мире, в котором больше непонятного, чем понятного, больше злого, чем доброго, и слез больше, чем счастья. Но человек способен создавать острова радости, защищенные со всех сторон невидимыми стенами. Если бы человек этого не умел, он не выжил бы в процессе эволюции. Фестиваль «Славянский мир» я объявляю открытым. «Аве, Мария».

Не поворачиваясь лицом к музыкантам, он обозначил поднятой рукой первую ноту для для а-капелла тройного женского меццо-сопрано, и короткое интро ровно через пятнадцать секунд вобрало в себя шесть теноров мужского хора, альт, валторну и неожиданную волынку с человеческим голосом…

Витку мучило похмелье. Накануне они с Милошем пустились во все тяжкие и потеряли чувство меры, причем сразу во всем. Секс у них получился истерический, ночной поход в супермаркет сопровождался нездоровым хохотом, и редкие прохожие обходили их стороной. Алкоголя они купили опасное количество и квасили до утра. В ходе распития Витка неожиданно обнаружила у Милоша крупные пробелы в гуманитарном образовании, в особенности в том, что касается русской литературы первой половины двадцатого века, а потому читала ему наизусть Багрицкого «По рыбам, по звездам проносит шаланду, три грека в Одессу везут контрабанду». А еще читала «Смерть пионерки» и на строчках «боевые лошади уносили нас, на широкой площади убивали нас» неожиданно для самой себя зарыдала, уронив голову на руки. В конце концов, изнуренная стихами и эмоциями, так и уснула на табуреточке в кухне, а Милош перетащил ее на диван.

Сейчас ее дико мучило похмелье, к тому же противно и непрерывно звонил телефон Милоша. А сам Милош спал, кое-как укрытый коротким пледиком Даньки.

Витка с утробным стоном перелезла через него, прошлепала босиком в прихожую и вытащила мобильник из кармана куртки. После чего растолкала Милоша и сунула ему трубку.

– Мама… – хрипло сказал он.

И некоторое время слушал маму лежа. Потом сел и, придерживая голову рукой, продолжал слушать. Потом успокаивающим тоном произнес несколько фраз, из которых Витка поняла, что он просит не волноваться и перезвонит.

После чего Милош нашарил дистанционку и включил телевизор.

– На какой кнопке у тебя CNN? – спросил он чужим голосом. – Или BBC какой-нибудь.