Бедный маленький мир

Рассказчица замолчала, будто задумалась о чем-то. Будто решала – продолжать ли ей историю сестры Анхелы.

– И что же случилось? – спросил Зоран, причем буквально сорвал у меня с языка мой вопрос.

– Случилось? – Мара пожала плечами. – Да ничего не случилось. Пожалуй, это все. Ну что еще? Анхелита и ее друг целыми днями сидели на веранде и разговаривали с утра и до вечера. Веранда была увита плющом. Она находилась вон за тем окном… Дом после реконструировали неоднократно, и теперь веранды уже нет. Ну, вот. Между ними всегда стояло блюдо с белым хлебом и сыром и кувшин с вином. Они разговаривали, иногда писали что-то или читали, порой молча сидели, сдвинув стулья, причем мужчина обнимал ее за плечи, а она пристраивала голову у него на плече или на груди. Он гладил ее по волосам, иногда что-то говорил ей на ухо, оба смеялись, иногда спорили о чем-то или просто смотрели друг на друга. Иногда спускались с балкона в сад. Ему отвели комнату во флигеле. И несмотря на очевидную для всех нежную привязанность мужчины и женщины друг к другу, не было замечено, чтобы Анхела хоть раз осталась у своего друга на ночь или тот – у нее. Впрочем, – Мара пожала плечами, – он был значительно старше ее, и если бы она не представила его другом, можно было бы подумать, что это, к примеру, ее отец. Либо публиковать свои близкие отношения им мешала деликатность и осознание того обстоятельства, что они все-таки в гостях. Тут я ничего определенного не могу сказать.

По мере того как Мара говорила, у меня в голове в лобных долях возникло и все усиливалось жжение, а потом началась пульсация, как бывает при гайморите.

– Они умерли? – спросил Зоран.

– Ну, разумеется, когда-то, в свое время… Извините, но все-таки пятьсот с лишним лет прошло. Но вот где и как они умерли, нам неизвестно.

– То есть вы хотите сказать, что они умерли не здесь?

– Видите ли… – Мара задумалась и склонила голову к плечу, как будто потеряла нить разговора. – Понимаете, в какой-то момент они ушли. Просто встали и ушли. Сказали что-то вроде: «Спасибо вам за все, мы пойдем, нам уже пора». Что-то в таком роде. Так и ушли, ничего не взяли с собой – оставили недопитое вино, хлеб и сыр. Но по пути зашли в часовню… Пойдемте, я вам лучше покажу.

Мы спустились с крыльца и пошли по хрустящему розовому гравию к небольшой часовенке из тусклого камня. Внутри было прохладно, темно и, несмотря на ее малые размеры, как-то гулко, как в большом храме. В центре стояла статуя Девы Марии, а слева, на стене, висел продолговатый металлический ящик с кодовым замком.

– Это что, сейф? – удивился Зоран и кончиками пальца провел по кнопкам.

– Можно сказать и так, – улыбнулась Мара. – Много лет там поддерживается определенная температура и уровень влажности. Раньше камера была попроще, конечно. Распятие-то деревянное и иначе бы точно не сохранилось. Конечно, серебро и слоновая кость более долговечны… Но хотелось сохранить все так, как оставили они. Во всей целостности, так сказать. Потому что, решили Эрвин и Берта, раз они оставили это, значит – не просто так. Что-то это должно значить.

– Что – это? – Я почему-то разнервничался ни с того ни с сего. – Что они оставили?

– Экс-вото, – сказала Мара, открывая бесшумную дверцу.

На небольшое темное распятие ровно лег солнечный луч от узкого стрельчатого окна.

Слева от распятого Иисуса, на горизонтальной перекладине креста на одном шнурке висели белая пуговица и серебряное кольцо с синим камнем. Иванкино кольцо.

Зоран, болезненно сощурившись, смотрел на распятие.

– Ты знаешь, – сказал я ему, – что это такое?

– Ну конечно, – усмехнулся Зоран и с силой ударил сжатым кулаком правой руки по ладони левой. – Ай да… Храни их Господь, и помогай им, они и есть слуги Твои, и войско Твое. И все мы дети Твои, а если в чем и заблуждаемся, прости, мы ведь не со зла, а от растерянности и страха перед жизнью, от слабости ума и невежества сердца. Нет слов, как я верю в великодушие Твое.

– Ты когда понял? – спросил я его, когда он закончил свою импровизированную молитву.

– Еще в доме, – сказал он, во все свои нечеловеческие глаза глядя на двойной экс-вото, на самое невероятное послание, которое только можно было придумать.

– Только не говорите, что вы не знали, – тихо сказал Зоран Маре.

Та спокойно смотрела куда-то вдаль, в сторону окна, сквозь стену. Может быть – сквозь время.

– Поверьте, до известного момента – даже в голову не приходило.

Я глянул на Санду, осторожно, через плечо, чтобы она, по возможности, не заметила. Чтобы не смутить ее движением или взглядом. По ее лицу текли медленные слезы, но сама она производила впечатление человека, который скорее расслаблен, а не взволнован, и то ли в задумчивости, то ли с рассеянности неловко вытирала лицо воротом футболки. Санда все же поймала мой взгляд и неожиданно улыбнулась – свободно, без напряжения.

– А что за вино они пили? – вдруг спросила она Мару.

– Вино? Ах, ну да. Тут во все времена было одно и то же вино. Выращивали виноградную лозу сорта совиньон. Тут не очень жаркая местность, вы же понимаете, и вино выходит слегка кисловатым. Но оно легкое, и у него золотистый цвет. И мы с вами пили только что точно такое же. А почему вы спросили?

– Да так, – пожала плечами Санда, подошла к Зорану и поцеловала его в губы.

Они стояли в солнечном луче, и ее волосы светились в контражуре.

– Ну, и мы пойдем, – сказала она.