Бедный маленький мир

– Сейчас? – удивился, выслушав его, Виктор.

– Да-да, – подтвердил тот, – прямо сейчас.

Пока он одевался, что-то сгущались у него в груди, а садясь в машину, уже чувствовал такую тяжесть, как будто проглотил кирпич. Он был в хороших отношениях с министром, и тот любил консультироваться с ним по всем вопросам, которые выходят за рамки стандартных ситуаций и нормативных предписаний, но ночной вызов к министру на дачу – это что-то из времен Карибского кризиса, думал Виктор. Что-то совсем из ряда вон выходящее.

В три часа ночи министр МЧС, в полном соответствии с известным анекдотом, был гладко выбрит и до синевы пьян.

– Два часа назад, – еле ворочая языком, сказал он, – я вернулся из этой… да ты садись… из этой богадельни… фу-у… Я за два часа выпил литр. Литр!

– Что происходит? – спросил Виктор.

– Ух, тяжело. Скажи, как мне задать вопрос Господу Богу и получить внемя… вменяемый ответ?

– Совершенствуя практику молитвы, – ответил Виктор. – Это в части постановки вопроса. А вот насчет способов получения ответа – не знаю…

– Я был в секретариате президента, – продолжал министр. – Президент отдал приказ… Э… да, приказ. Но он, может, даже сам не знает, что отдал приказ? Его самого там не было. А завтра нам Левитан скажет по радио: «Медицинское заключение о болезни и смерти Иосифа Виссарионовича Сталина…» Восемь сбоку – ваших нет.

– Какого Сталина? – вздохнул Виктор. – Какой приказ?

– О ликвидации. – Министр начертал рукой в воздухе сложную кривую. – Два дня на поиски технического решения… Культурные ценности желательно сохранить. Иначе нас не поймет человечество. Только оно нас и так не поймет! Потому что само не знает, чего хочет. Сказали, что он не выдержал давления… извне. Вот такие говняные обстоятельства. Я как русский офицер… украинский то есть… должен застрелиться. А я не могу…

В четыре часа утра Иванна получила эсэмэску от Виктора.

«Два дня», – сообщил он ей.

Она поняла.

Давор писал симфонию. Для этого он попросил всех исчезнуть, сгинуть, раствориться и не трогать его часов десять. Через четыре часа он позвонил Алану и попросил немедленно найти Иванну. Искать ее долго не пришлось – та лежала у себя в номере и смотрела в потолок.

– Ты мне нужна, – сказал он. – Меня мне уже не хватает. Нужна еще ты.

– Я и так с тобой, – ответила она.

Давор сидел на кровати, широко расставив ноги, крепко уперевшись локтями в колени и сцепив руки под подбородком.

– У меня к тебе важный вопрос, – напряженно заговорил он. – Каким образом ты удерживаешь границы? Когда тебе надо держать сразу многое… Черт, у меня что-то с русским языком… Когда тебе приходится удерживать масштаб, ты границы как видишь?

За окном шел медленный ленивый дождь, мокрая ветка вишни бесшумно проникла прямо в комнату сквозь приоткрытое окно и теперь стряхивала капли на подоконник.

Иванна перестала чувствовать время. Они сидели спина к спине, но в то же время как бы и двигались, плыли и перемещались в вязкой среде, и предметы вокруг хоть и были реальностью, но одновременно стали предельно условными, потому что реальность больше не имела такого веса, не являлась бесспорной и необходимой.

– Я, как правило, вижу идеальные границы, – пояснила Иванна. – Произвожу идеализацию и идеальные границы вижу, удерживаю. Но я не очень это понимаю, там есть какая-то физика. Потому что иногда все выглядит, как будто держишь края большого зонта, чтобы ветер не вывернул его наизнанку…

– Как тонкий каркас парусиновой крыши, – кивнул Давор.

– А физические границы я держать не могу.

– Подожди, подожди…

– Попробуй удержать физические границы – и тебя разорвет. Если только не…

– Переозначение, – перебил Давор. – Вторичная идеализация. Я подумал… Ты меня слышишь? Может, там возможна оболочка…

– Выворачивание, – возразила Иванна. – Не оболочка и не воронка. Выворачивание. А что у меня со слухом?

– У тебя закладывает уши, – близко и одновременно как бы издалека сказал Давор. – Подыши немного открытым ртом, и все пройдет…

– Мы не сможем, – снова заговорила Иванна после долгой паузы. – Порвется.

– Ах, джана… – вздохнул он. – Смотри…

Мокрая ветка вишни с молодыми глянцевыми листочками мягко ткнулась ей в грудь и изогнулась дугой.

– Дай руку… – сказал Давор.

И она перестала видеть. И в этот момент почувствовала, как центробежная сила прижимает ее к стене – как на детском аттракционе. Только самой стены не было, а вместо нее было что-то похожее на плотный восходящий поток. Потом ощутила, как Давор взял ее руку за запястье и плотно прижал к какой-то поверхности.

– Смотри… – сказал он.

– Я ничего не вижу.

– Открой глаза и увидишь.

Иванна открыла глаза и увидела свою руку, лежащую на мокром стволе вишни. На лицо падали капли дождя, окно на втором этаже было открыто.

Они находились снаружи.

Зоран смотрел на Санду снизу вверх – он сидел на полу у стены, а она стояла и смотрела в окно, на сосну, не отрываясь.

– А у нас во дворе растет слива, – сказала безо всякой интонации. – Только дерево последнее время болеет.

– Вы давно женаты? – спросил Зоран.

– Всю жизнь. Ему было тридцать пять, мне двадцать пять. Всю жизнь.

Когда все слова произнесены, а имена названы, остается то, что засловами, сказал ему однажды Стефан Кларк. Когда сказаны и услышаны все слова, мир расслаивается, и ты вынужденно выбираешь ту его часть, которая тебе ближе, потому что усидеть на двух стульях невозможно. Физическое присутствие Санды, даже при условии полного ее молчания, уже делало Зорана счастливым – возможно, впервые. Если вообще можно быть счастливым в ситуации, когда ты проигрываешь войну и не сможешь вернуться на несколько дней назад, чтобы все исправить. Он сидел и смотрел на ее тонкие щиколотки, на руку, поправляющую штору, на локоть и запястье.

– Прости меня за то, что я есть, – со вздохом попросил Зоран. – Я не виноват.

Санда посмотрела на него, склонив голову к плечу, а после села рядом на пол и молча положила голову ему на колени.

Премьеру симфонии Давор назначил на вечер пятого дня фестиваля. Фестивальные площадки во внешнем мире в свою очередь сообщили о приостановке на это время собственных программ, о монтаже больших мультимедийных экранов и развороте мобильных приемо-передающих станций для приема спутникового сигнала. Трансляцию по рекомендации израильского «Амоса» взялся обеспечивать американский спутник «AB-3», имеющий широкое интеррегиональное покрытие, которое захватывало Европу и Америку, включая Западное побережье, и несущие частоты спутника уже с утра доступны были в открытом режиме.

Яна Филатова на повышенных тонах обсуждала со своим инженером, что ему, черт побери, мешает закоммутировать пятый камерный канал, если, к примеру, принести еще один пульт из эфирной аппаратной местной телестудии.

– Это мировая премьера! А четыре камеры не дают нужного объема! – заявила она и, сердито тряхнув длинной черно-красной челкой, удалилась курить в гордом одиночестве.

– Феллини, блин… – пробормотал себе под нос инженер ПТС-ки. – Ей бы взводом командовать…

– Ага, морской пехоты, – охотно поддержал его оператор Сережа, терпеливый бойфренд и будущий счастливый супруг новой звезды информационного телеэкрана. – А на самом деле она – эмо. Нежное и уязвимое существо.

– На самом деле не помешал бы еще кран, – сообщила Яна издалека противным голосом.

– Обратитесь в лигу сексуальных реформ, – посоветовал инженер и тоже в сердцах закурил.

– Вы бы, может, лучше о звуке подумали, – печалился о своем бесконфликтный, но измученный, как и все остальные, звукорежиссер. – А то как не вытянем звук…

– Вытянем, – успокоил его Давор. – Как-то вытянем. Вы только проверьте, пожалуйста, мониторную линию, в прошлый раз были проблемы. Это новая вещь, сыграться толком не успеваем, и мне очень важно, чтобы каждый хорошо слышал свою партию.