Литерный эшелон

– Ничего… Почти вся Россия без электричества живет… А кто живет с электрикой так и вовсе без реактора обходятся. Я пишу рапорт в Санкт-Петербург!

Рапорт действительно был написан и передан по телеграфу. Беглецкий воспользовался своим правом и дописал особое мнение.

Через три дня Инокентьев с еженедельным докладом прибыл к государю.

Тот принимал генерала в штабном вагоне поезда, который вот-вот должен был уйти в Ставку. Локомотив уже был под парами, воинственно давал гудки, но генерал-лейтенант Инокентьев отлично знал: сначала с соседнего пути уйдет свитский поезд.

– Как ваши подопечные?.. – спросил император.

– Рвутся в бой, – ответил генерал и протянул полученный телеграфом рапорт.

Николай с интересом ознакомился, поинтересовался:

– А вы что думаете по этому поводу?..

– С одной стороны, инопланетная аппаратура может сослужить нам службу. С другой – оно недостаточно испытано, не проводились учения во взаимодействии с войсками. На фронте оно может попасть в руки противника. Я бы воздержался от применения…

И рядом с телеграфическим рапортом было положено особое мнение Беглецкого.

Император задумался, прошелся

– Какой год вы ведете исследования?..

– С конца 1908-го…

– Семь с лишним лет… Кажется, довольно долго. Какой фронт самый близкий к вам?

– Турецкий… – вздохнул генерал.

– Турок мы всегда хорошо били и без инопланетных машин, и теперь, побьем. Иное дело – немец – противник искусный, старый…

Император подошел к карте, задумался:

– Что вы скажете о юго-западном фронте? Будто бы он ближе… Вместе с германцами воюют менее стойкие австрийцы. В случае неудачи это может пойти нам на руку.

И будто бы говорил император негромко, но Инокентьев понял услышанное правильно. А именно как приказ.

Генерал принялся рыться в портфеле.

У него заранее было подготовлено несколько проектов, в зависимости от августейшего решения. Оставалось только от руки вписать недостающее, поставить подпись.

Император удивленно вскинул бровь:

– «Скобелев»?.. А зачем?..

– До Белых Песков нет ни железной дороги, ни даже, тракта. Надобно будет перегружать, с корабля на платформу. Это может быть просто опасно: наверняка в нашем тылу действуют немецкие лазутчики и они легко донесут кайзеру, откуда прибыл эшелон с тайным оружием.

1916

Когда весной после распутицы начались полеты, в авиаотряд привезли все, что осталось от Императорского космического проекта. Это был автоматический передатчик, который Розинг некогда строил для «Архангела».

– Вот, прислали нам… – пояснил Сабуров. – Сказали, мол, вы знаток всяких диковинок, может для какого-то кунштюка приспособите.

Андрей узнал передатчик, но об этом Сабурову говорить не стал. Вместо этого спросил:

– И что будем с ним делать?..

– Есть мыслишка… Говорят, он нечувствителен к ударам – хоть из пушки пуляй…

Передатчик немного переделали и установили в многострадальный «Сикорский» Андрея. Ключ поместили под левой рукой, от кабины к килю натянули антенну.

– Не пойму зачем это нам, – бормотал Андрей. – Он же тяжелый до горя! Лучше бы бомбу подвесили…

– Может и так… Но все же попытаемся это использовать. Взлететь сможете?..

– Смогу… И сложнее было – взлетал.

– Тогда – вперед.

Но оторвать самолет от земли удалось лишь в конце полосы. Если бы взлетная полоса была чуть короче или росли бы в конце ее деревья – то Андрей оказался бы первой жертвой радиостанции, установленной на самолете.

Но летное поле спрыгивало в овраг. «Сикорский» перемахнул его, стал набирать высоту над ячменным полем. После – облетел аэродром. Рука коснулась ключа. Он отбил первую радиограмму: «Аэроплан тяжелый, рулей слушается плохо».

Ее приняли на земле, в палатке рядом с командирской. Сабуров стоял на летном поле, наблюдая за аэропланом. Потому радисту пришлось отлучиться от аппарата, чтоб передать радиограмму…

Михаил Федорович прочел ее, отпустил радиста и с интересом продолжал смотреть за самолетом: свалится ли он в штопор, скользнет на крыло или продолжит полет…

Андрей продолжал полет по «коробочке»: в повороте аппарат терял скорость и высоту, на прямых участках – набирал. После третьего круга определенно стало легче – вырабатывался бензин. Но все равно – нос задирался вверх, и появись сейчас германский аппарат – хватило бы очереди, даже выстрела, чтоб Андрей сделал ошибку при пилотировании, рухнул бы вниз, разбился бы – если повезет, то насмерть.

Но нет – небо оставалось чистым. После десятого круга, Андрей отбил еще одну радиотелеграмму: «Иду на посадку».

И через несколько минут аэроплан был на земле.

– Ну как? – спросил Сабуров.

– А будто вы не видели… Это как плавать с камнем на шее. Но я знаю, в чем причина…

– В чем?..

– В балансировке. Мы его всунули, куда смогли… Ежели его рассоеденить и разместить по всему аэроплану может и будет толк…

– Может и будет… Но, думаю, сильно не спасет. Слишком тяжел… А такая светлая мысль была: представьте: вы с воздуха корректирует огонь артиллерии, направляете войска, где враг слабее… Но ее время, видимо не пришло.

Опираясь на знания, полученные в Запасной телеграфной роте, Андрей принялся переделывать передатчик, облегчать его. Скажем, зачем ему столь большая батарея? «Архангел» должен был посылать сигналы на землю месяцами, а в полете вряд ли получится пользовать передатчик более получаса…

Использовал его и в личных нуждах. Забросив антенну на высокий клен, отбивал радиотелеграммы в Петроград. Их принимал Джерри, дежурящий ночами в британском посольстве. В каждый сеанс связи Андрей, среди прочего, передавал весточку Алене. Та, по возможности отвечала. Телеграфные беседы, разумеется, слушали немецкие радисты. Сперва они пытались найти в разговорах хитрый код: что, к примеру, означает «краснуха у Фрола?» Кто такой Фрол? Может быть, какой-то генерал… Краснуха – это, вероятно, симпатия к большевикам, социал-революционерам… Частое упоминание о некой «Таюте» вовсе ввело германских разведчиков в ступор: похоже было, что это какая-та старуха, чьи дела шли совеем отвратительно. И зубов у нее нет, и разговаривать не может, и под себя делает… Но отчего к ее здоровью такое внимание, отчего сводки о нем передают на фронт?..

Позже германские разведчики поняли свою оплошность и слежение прекратили, но простые радисты беседы продолжали слушать. Так иногда безумно одинокий господин подслушивает пустячные беседы соседской пары, желая посредством их хоть как-то разнообразить свое бытие…

А однажды в середине мая пришла шифрованная радиограмма на передатчик «Скобелева». Прочтя ее Сабуров отдал приказ: готовиться к переходу. Снимали все лишнее: убрали в ангары торпеды, с бугелей опустили наземь аэропланы.

Михаил Федорович засел за карты, прокладывая курс, но никому не говорил, куда.

Андрею это было не нужно. Он только спросил:

– Туда?..

Он не стал показывать направление ни взглядом, ни жестом. Да и если бы они были, Михаил Федорович бы этого не увидел: он всматривался в лежащую перед ним карту.

– Туда, – согласился Сабуров.

Экипаж урезали до самого необходимого минимума, брали лишь людей многократно проверенных, да и то не всех. Андрей в полете занял среди прочего и место радиста.

– Ну вот видите, и пригодилось ваше новое умение, – пошутил Сабуров. – А так бы и вас на земле оставил.

Андрей хмыкнул: ну да, оставили бы его на земле, как же… Карман держи шире.

Пока работали, разгружая дирижабль, разговаривали. Как ни странно, мужчины, лишенные женского внимания беседовали совсем не о дамах сердца. Говорили, о том, что давно всем надоело: о войне.

Налет Данциг, разумеется, мало повлиял на ход всей войны. Фронт откатывался на восток. Налет патриотизма быстро испарялся. А усталость, недовольство – накапливались.

Резун уже вышел из ангельского чина вольноопределяющегося и получил погоны прапорщика: первый офицерский чин, вводимый только в военное время. «Курица – не птица, прапор – не офицер», – говорили за спиной, а то и в лицо Резуну.