Литерный эшелон

И тут едва не случился пренеприятный конфуз – на апельсиновой, оброненной кем-то из посетителей, корочке Конрад Афанасьевич поскользнулся и чуть не упал.

– Пся крев! – теряя равновесие, ругнулся Лещинский на родном, почти забытом языке.

Одной рукой успел придержать шляпу, второй – часто замахал у носа «флибустьера».

Но не упал. А, встав твердо на ноги, вышел из заведения, отправился к набережной.

На улице себя подумал: это же сколько языков он знает: русский, польский – родные. Украинский, французский – свободно. Английский, финский – с ошибками, но довольно прилично, мог понять, о чем говорят. Немецкий… Немецкий – хуже. Еще можно вспомнить латынь, изученную в гимназии, но в ней Конрад Афанасьевич не практиковался лет тридцать с лишним – все собеседники вышли.

Через полминуты «флибустьер» тоже поднялся, крикнул владельцу заведения:

– Gracias!

Тот кивнул, не прекращая разглядывать милое личико разносчицы.

По набережной Лещинский шел средним шагом, с любопытством, но без нахальства рассматривая здешних дамочек.

Здесь все было пропитано латиноамериканским, игривым нравом. Даже река будто танцевала танго: ее русло склонялось то влево, то вправо. Набережная для удовольствия почтенной публики повторяла изгибы реки. Для людей, спешащих по делу, имелись простые прямые проспекты.

По одному «флибустьер» легко обошел Конрада Афанасьевича.

Долгий день катился к закату.

Закончив гулять, с опустевшей набережной отправился в сторону порта, и когда шагнул в одну узкую улочку, из тени вышел давешний «флибустьер». Его рука лежала на рукояти мачете.

– What's? What's happening? – воскликнул Лещинский.

«Флибустьер» улыбнулся. Из-за шрама улыбка вышла кривоватой.

– Дзень добрый… – ответил флибустьер.

– Кхе-кхе… Крепка, зараза. Что это за дрянь?

– Это самбука, – пояснил «флибустьер». – Вроде нашей анисовой. Гадость, конечно, но привыкаешь. Ну, за встречу!

Выпили, закусили порезанным ломтиком апельсина.

Говорили на русском: Лещинский заметил, что польский он изрядно подзабыл. Но собеседник был не прочь поговорить и на русском:

– Дон Лео…– представился флибустьер. – Или, ежели угодно, Лешек.

– Конрад, – представился Лещинский, умолчав о своем отчестве.

К чему упоминать, что дед настолько русифицировался, что единственному сыну дал среднерусское имя. Выпили еще раз по старому русскому обычаю, на брудершафт.

– Весьма приятно. Как я соскучился за родными, за земляками.

– А вы стали бразильцем еще похлеще бразильцев…

– Пришлось… А что вас сюда занесло?..

– Коммерция. Гляжу, во что вложить деньги. Вот, рассуждаю, что лучше: зерно или лес…

– Нет-нет… Я уже нашел: каучук. Европе он нужен все больше и больше, спрос только будет расти. Я сам этим делом занимаюсь. Ежели вы серьезно – возьму в долю. Всегда лучше иметь компаньона, нежели конкурента. Будете наездами?

– Нет, желаю переселиться… Покончить со своим холостяцким положеньецем… Только опасаюсь, что девки тут ветрены. Как увижу, во что они одеваются… Кхе-кхе… Это же бесстыдство. У нас, в Петербурге или в Москве, такие одеяния непозволительны!

– Уверяю вас – тут все больше католички, у них строгое воспитание… А что одеты – так ведь климат совсем не варшавский… Матка-Боска! Какая же жара! – проговорил Лешек, подойдя к окну.

После присел в кресло за своим огромным столом, откинулся на спинку кресла.

– А вы прям креолом стали. Еще ваш ножичек… Позвольте полюбопытствовать?..

Лешек улыбнулся своей кривоватой улыбкой и протянул мачете. С полупоклоном Конрад принял его.

«Правша», – совершенно справедливо заключил флибустьер-поляк. Под столом у него хранился револьвер огромного американского 50-го калибра. И сейчас, через столешницу, Лешек целился в гостя. Сделает тот неверный шаг, и пули разнесут человека вдребезги, словно фарфоровую вазу.

Конрад такого шага не сделал. Он помахал оружием в изрядном отдалении от нового друга, разогрел и размял руки. Решил: оружие преинтереснейшее, но непривычное. Так что лучше по старинке.

Мачете он вернул с легким поклоном. Как водится, опасное оружие подал рукоятью от себя. Лешек принял мачете, и незаметно вернул револьвер в потайную кобуру. Холодное оружие, впрочем, оставил тут же, на столе.

– Вы сказали, «в Петербурге»… – осторожно спросил Лешек. – Вы отбыли оттуда до войны?..

– Был несколько лет назад… Да, еще до войны. Все больше колесю по миру. Владивосток, Иокогама… Мне понравилось в Новом Орлеане. Чрезвычайно музыкальный город. Стрит-бэнды, марш-бэнды! О, я бы хотел консервировать эту музыку и экспортировать ее в Россию. К сожалению, граммофонные пластинки не передают этого музыкального чуда.

В голове зазвучал недавно услышанный регтайм. И рука Лещинского запорхала, словно дирижировала незримым оркестром в своей голове.

«…Нет, – подумал Лещинский. – Не вполне. Рука не восстановилась. Придется опять одной левой».

Правой рукой Конрад Афанасьевич изобразил какой-то невообразимый знак. Лешек или Дон Лео проследил за ним со всем вниманием. Но из рукава левой руки возникла финка – совсем маленькая, крошечная рядом с мачете. Возникла, взрезала воздух…

…И горло дона Лео.

Он хотел закричать, но вместо того из горла вырвался хрип, воздух, смешанный с кровью. Да и кто его услышит? Супруга уехала в провинцию, слуги по поводу праздника отпущены.

– Вы, верно, знаете, за что я вас убиваю, – вещал Лещинский. – Вы были приговорены в Российской империи к смертной казни, но бежали… Вас искали восемь лет – слишком долго даже как для убийцы. Причина, видимо не в этом, вы что-то знаете… Но меня это ничуть не интересует. Иначе бы кому-то пришлось убить меня. А я – профессионал.

Будто продолжая последний тезис, Лещинский отложил финку, схватил руку Лешека и стал мачете отсекать от нее по фаланге, словно рубил на салат огурцы.

– Кхе-кхе… Я читал ваше досье. Вас характеризовали как человека набожного. Я предположил, что скорее вы укроетесь в стране преимущественно католической, но не европейской. Это исключало протестантские колонии, места, где каждый католик на виду. Я тогда сразу предположил Латинскую Америку. Но целый континент – слишком много. И мы стали ждать. Вас выдала икона. В 1913 году, на Успение Пресвятой Богородицы кто-то неизвестный прислал в Ясну Гору, к Чесноховской иконе Божией Матери богатые подношения из Бразилии. Это был след, ниточка, одна из многих… Кхе-кхе… И она привел к вам, этакому бразильеру. Возник вопрос: а зачем бразилец слал подарок иконе хоть и почитаемой… Не печальтесь. Мальчишку я застрелил собственноручно еще в восьмом году…

Лешек, он же «Поляк», он же «Галантерейщик» вздрогнул и обмяк…

Лещинский обыскал умершего: вытащил у него золотые часы, кошелек, обнаружил спрятанный револьвер. После осмотрел комнату: за картиной нашел сейф. Для вида попытался подковырнуть дверь мачете.

После всего сделанного – покинул здание. Часы и револьвер выбросил в сточную канаву за квартал от места убийства. Чуть позже выбросил и кошелек, освобожденный от денег.

…Полиция заключила, что дон Лео убит при ограблении: исчезли часы и бумажник. Очевидно, желая выведать код сейфа, преступники пытали убитого: это понятно по отсеченным фалангам. Но почтенный дон Лео не признался, за что и поплатился жизнью. Грабители пытались открыть дверь сейфа мачете, о чем свидетельствуют царапины, но безуспешно.

Полиция опрашивала информаторов. Часы искали в лавках скупщиков, но, разумеется, не нашли.

Вдова продала дом и дело покойного мужа заезжему коммерсанту и с вырученными деньгами удалилась в провинцию. Когда последний раз она выходила из своего бывшего дома, то услышала фразу на непонятном для нее языке:

– Ну, я так думаю, дело пойдет. Кхе-кхе…

Чемоданов-Рундуков

…Из Петрограда получили сводку погоды. В ней, в частности говорилось, что корабли черноморской эскадры доносят о штормовом фронте, который движется на Таврию. Его ждали еще двенадцать часов назад, но он замешкался над морем и висел грозными тучами вдоль горизонта.