Ренегат (СИ)

С трудом встаю. Касаюсь щеки — на пальцах остается кровь. Вот так вот, стираю ее рукавом. Наверно Трикс превратил в кровавое кашицу левую сторону моего лица, ведь щека онемела и обильно кровоточит. Хонор оборачивается — и его самодовольная морда уродуется. Воздух рассекает его кулачище, но я вовремя уворачиваюсь и отхожу. Мне кажется, что еще одно резкое движение — и я или потеряю сознание, или упаду замертво.

Кто-то в толпе орет:

— Добей ее!

— Слышишь? — жутко скалит острые зубы Трикс. — Они жаждут твоей смерти. Я тоже.

Нужно что-то предпринять, потому что так долго продолжаться не может, и я двигаюсь медленнее, чем в начале. Смотрю вверх, свет от подвешенной круглой лампы, зажженной специально для боев, падает через сетку на мое лицо — я жмурюсь. И как я раньше не подумала об этом! Подпрыгнув, цепляюсь за остроконечный свод, и разок мощно луплю Трикса в шею. Думаю, ему больно, ибо, поморщившись, как стянувшаяся гусеница, он касается отнюдь не смертельной, но глубокой раны.

Стаю на ноги и снова под затуманенный взор попадает Касс. Она спокойна и стоит по ту сторону дырявой стенки, не сводя с меня глаз.

— Касс! — Я окликаю ее. Трикс бьет меня вытянутой здоровенной ходулей, и я отлетаю, как перышко сдутое ветром. Падаю ничком, немного проскользив. Услышав скрип, издаваемый несмазанной дверцей, приподнимаю голову и замечаю Фрэнка. В этот же миг в сознании тупым эхом шмыгает мысль, что вот-вот все закончится, он выстрелит в меня, и я больше никогда не увижу Люка. Мы должны были больше времени провести вместе. Мы должны были до конца прожитой совместно жизни любить друг друга. Но всегда что-то идет не так, верно? Люди теряются, а их влюбленные сердца, перестают биться задолго до того, как к ним нагрянет спасение.

Живот неприятно выкручивает, но я поднимаюсь. Трикс с ноги лупит меня по лицу с еще большей силой. Из носа точно ручьем струит кровь, заливая пол.

Хонор отходит, открывая Фрэнку путь к месту, где я распласталась. Тот останавливается напротив, поднимает пистолет и…

— Нет! — выдаю я, едва слышно. Я смертельно измотана, но странным образом сев на корточки, повторяю: — Нет! Бой не окончен.

С лица Фрэнка пропадает ликующее выражение. Он колеблется в решении, но все же опускает оружие и возвращается к дверке.

Подвожусь. Селестайн ошибается: боль не подчиняет человека и человек не побеждает свои страхи, просто иногда настает момент, когда нужно выбрать сдаться и умереть или перебороть себя и выиграть награду значительно ценнее.

Больше нельзя отвлекаться! Касс я найду позже, а сейчас надо разобраться с Триксом, потому что он мне зверски надоел. Повторяю трюк с прыжком. Похоже, что сопернику больно. Трикс сгибается, держась за перемотанную рану. Ударяю его в живот. Но, кажется, что Хонор ничего не почувствовал. Еще бы, такие мышцы! Снова бухаю в лицо. Во мне закипает гнев, и я ударяю несколько раз подряд. Противник опускается на колени. Возможно, именно злость Аарон Селестайн спутала со свободой и бесстрашием. Но мне плевать, я хочу уничтожить Трикса.

Нет такого противника, которого невозможно победить. Разве, что себя самого, потому что переступить через себя — труднее всего.

Хватаю его за волосы и с колена охаживою в приплюснутый нос, затем — с размаха ногой. Уставший соперник, из которого, похоже, выжимаются последние соки, еще оседает, как втрамбованное зерно. В сидящем положении он наибольше уязвим. Свирепо, как мяч, колошмачу его перекошенную физиономию — Хонор валится, как бревно, а я, склонившись над ним, рассматриваю кровавое месиво, образовавшее там, где должно быть его тупорылое лицо. Меня отталкивает Фрэнк. Секунду-вторую смотрит на Трикса, будто никак не может налюбоваться, — тот совсем не подает признаков жизни — и стреляет. Глаза Трикса застывают в пустоте.

По всем видимостям, я здорово и ошибочно недооценила себя. И сил, как оказалось, у меня куда больше, чем могла вообразить.

Фрэнк, скорежив кислую мину, поднимает мою окровавленную руку, как бы утверждая отвоеванную через не могу победу над Хонором. Возбужденные зрители отрадно бузят, хотя некоторые приказывали меня убить.

Шаг к двери — и перед глазами все плывет, теряя ясные очертания. Льющееся многоголосие кажется изжеванным и далеким, лица и вскинутые, мелькающие пятерни видятся растертыми тенями и пятнами. Ступаю еще — и, похоже, что я отключаюсь, но кто-то успевает меня подхватить.

Опухшее лицо малоприятно жжет и щипает. Где это видано, чтобы, буквально все тело мозжит, как большая рана, а глаза, которые я пытаюсь из последних усилий открыть, невыносимо саднило, как ожог. Сидящий рядом Люк всем своим сострадательным видом вызывает еще большую досаду — наверное, у меня сногсшибательный облик, несомненно, устрашающий. Сардонически улыбаясь, он держит маленький стеклянный пузырек и комок ваты, похожий на идеальный снежок. Пробую сесть, но не тут-то было — тело будто окаменело.

— Не двигайся. — Люк поправляет толстое плотное одеяло, в которое меня завернул.

— Я некфасивая? — еле выговариваю я так, будто за щеками орехи, ибо ротовая полость целиком заполнена увеличившимся в размерах языком, видимо, в бою его прикусила, и он разбух точно, как набухают от влаги почки на деревьях. Все-таки Трикс здорово меня отмолотил. — Не сатри на меня, я нефажно выгажу.

Засмеявшись и, наверное, мало что, разобрав, Люк обливает вату жидкостью из бутылочки — она с тошнотворным запахом тлели. Я, из-за лезущего в нос неприятного аромата, морщу нос.

— Ничего страшного. — уверяет Люк. — Завтра будешь, как новая.

Вот бы увидеть свое отражение, но позже. Думаю, зрелище предстанет неимоверно ужасное. Люк прикладывает вату к моим губам, тоже увеличившимся в размерах и на ощупь напоминающих дольки апельсина. Он совершает несколько осторожных движений, а они жгут огнем.

— Ой! — хныкаю я. Улыбаясь, Люк дует на рану. — Это болно.

— Терпи. Я тебе не разрешал отвлекаться, но ты это сделала. — Люк, отложив вату, достает знакомую баночку и принимается намазывать снадобьем опухшее лицо. — Наверно, ты забыла, что я тебе говорил. Или решила, что мои советы — ничто, и ты…

— Не дуся. — бубню я через букву.

Если бы я могла внятно рассказать ему о Касс, и на это не уходило бы так много стараний, но мне не удается и полноценного слова выговорить. Единственный звук, который я отчетливо издаю, похож на стон умирающего оленя.

Люк опять смеется и через прозрачную соломинку дает мне выпить густую зеленоватую жидкость.

— Фруктовый сироп. — объясняет Люк. — Он снимет боль. Когда он подействует, ты сможешь безболезненно и свободно двигаться.

— Ула! — глухо восклицаю я, и призадумываюсь: где это виданы настолько зеленые фрукты, чтобы смесь была столь насыщенного окраса? И еще мне интересно, как много он имеет подобных быстродействующих лекарств?

Люк поправляет подушки и спрашивает:

— Так хорошо?

Я нелепо киваю:

— Пафчи.

— Уже поздно. Завтра начнется Охота. Попробуем уснуть?

Чмокнув меня в лоб, Люк укладывается по правую сторону.

Сразу уснуть не удается. Мне не дает благоуханного спокойствия одно: почему Люк не заговорил о Касс? Он ее не видел, или что? Но тогда, почему он ее не заметил? В целом ее было сложно не заметить, потому что выглядела она потрясающе светлой и яркой между ребят в черном облачении, как белое движущееся пятно в непроницаемом мраке. При условии, если завтра мне действительно станет лучше, неотлагательно расспрошу о ней. Люк, который, насколько я могу судить, забился сном, должен знать, что с ней произошло — в Норе он проживает уже второй год, а Касс проходила тестирование в прошлом. Хоть они и невзлюбили друг друга с первого взгляда и разговаривали всего лишь раз, но они могли пересекаться в Департаменте-2 и Люк, что вполне возможно, может быть в курсе ее первоначальных здешних дел.

Почувствовав, что могу свободно шевелить конечностями, осторожно, стараясь не совершать резких движений, переворачиваюсь на бок и запоздало осознаю, что лежу без штанов, в теплой большой кофте. Сгорая от непроизвольного ребяческого смятения, потому что Люк, я в этом полностью уверена, видел меня нагой, заглядываю под одеяло.