Ренегат (СИ)

В Богеме все (кроме детей) имеют встроенный в руку датчик движения. Его всаживают пистолетом-шприцом в День Сбора, от данной процедуры — по многим причинам, которых перечислять слишком утомительно, — никто увильнуть не может. Теперь, куда бы я не направилась, власть будет знать каждый мой шаг. А чтобы избавиться от отслеживающего передвижения датчика, нужно резать руку, а это очень больно и рискованно, поэтому никто не отваживается.

— Привет, — приветствуется девушка, держа мою правую руку. — Я Кая. Будет немного больно.

— Не умрет. — торопит ее Фрэнк.

Кая всаживает длинную толстую иголку в руку и, нажав на прозрачный курок, впускает под кожу светящегося жучка. Затем дважды надавливает на него и просвечивающийся через тонкую кожу свет начинает мигать.

— Поздравляю, — ехидничает Фрэнк, — теперь он твой. Навсегда.

Отпустив с бледных сомкнутых уст виноватую улыбку, Кая удаляется в шатер.

Преодолев короткое расстояние от палатки к распахнутому входу необъятного здания, останавливаюсь и с усердием нажимаю на пульсирующий подкожный радар, но он, к огромнейшему сожалению, не отключается. Я слегка недоумеваю: почему это дурацкое устройство продолжает мерцать? Покрасневшая вокруг инородного прибора кожа жжет, точно ошпаренная, к тому же нестерпно чешется. Придется терпеть — неприятный зуд исчезнет всего лишь через пару дней.

Насильно оставив заносчивую идею отключить датчик, вхожу в серую унылую ратушу и шагаю по длинному коридору, двигаясь на слитный гул толпы. Невидимой мощной силой меня влечет скрывающаяся за железной дверью, находящаяся в самом конце прохода, комнатушка, где держат несчастных, ожидающих расстрела, приговоренных. Глубоко вдыхаю спертый воздух и сворачиваю в большой плохо освещенный зал. Пять высоких окон оказалось недостаточно, чтобы в помещение попадало достаточно солнечного света.

Перед сценой в пятнадцать рядов выстроились металлические неудобные стулья. Нахожу Лиама и сажусь возле него.

— Хорошо, что не при рождении награждают этой штуковиной. — шутит он.

Если бы жучки вживляли еще в младенчестве — мы бы точно не совались за Дугу.

На наспех сооруженной сцене появляются восемь легатов от каждого Департамента (некоторые никогда не говорят), кроме Первого. От Первого никогда нет представителей. И вообще о Департаменте-1 ничего не известно. Департамент-1 — закрытая местность, и о том, что там происходит никто не ни слухом, ни духом.

Первым к высокой деревянной трибуне выходит неповоротливый мэр Котла. За широкой рострой скрылась его нескладная приземистая фигура, видно только лысеющую голову и содрогающиеся пунцовые щеки. Он долго гундосит, как налетевшая мошкара, о том, какой сегодня важный день, и какой судьбоносный, способный перевернуть вверх тормашками нашу жизнь, шаг мы вскоре совершим. Затем лениво ораторствует о порядке, о службе и о мнимых привилегиях, которые обеспечивает, по его выражению, благодатная власть.

Я случайно переглядываюсь с несколькими сверстниками. Мы знаем друг друга в лицо, но никогда не разговаривали. Да и это уже не важно.

Запыхавшегося, будто от быстрой ходьбы, мэра подменяет легат из Помоны. Их сходство — ни дать, ни взять — сложно преувеличить. Наместник — лысый толстяк, над слюнявыми губами которого кустистой мохнатостью поросли огромные пушистые усы. Он тявкает, как сонная собака, об истории Богема — нашей страны и после каждого слова вытирает обильный пот с морщинистого лба.

— Богем — страна, возникшая из пепла и крови! — токует легат и вскидывает короткую пятерню, растопырив толстые пальцы.

Богем образовался в сложный период после междоусобной Великой войны, много лет назад. Страны Великой Двадцатки непрерывно и ожесточенно воевали за мировое лидерство и сами себя уничтожили. Нам часто разъясняют, что в «старом» мире, куда уже нам не вернутся, велись постоянные войны и зарождались все новые и новые масштабные конфликты. А в научно-исследовательских и засекреченных лабораториях специально выводили смертельно опасные вирусы, против которых трудно было создать вакцину. Так или иначе, люди в «старом» мире сами себя погубили.

После Великой Войны выжило несколько миллионов из семи миллиардов. Но, и выживших безжалостно косил голод и сопровождавшие его болезни. Они, чтобы выжить, объединившись, основали страну, разделив ее на регионы. Но снова возникла неминуемая борьба за власть, много погибло. Уцелевшие не оставили — прежде неудачных — попыток основать государство, поэтому округа разделили стенами (чтобы война не повторилась), прозвав их Департаментами. Каждый Департамент занимается определенным делом. Распределению занятий поспособствовало много ключевых факторов: жаркий или благоприятный климат, наличие каких-либо полезных ископаемых и другое.

После легата из Помоны, слово берет раздраженная Аарон Селестайн. Она кичливо рассуждает о стремительном развитии страны, о лучшем будущем, к которому мы молниеносно близимся, о революционном технологическом прорыве, и о том, как в краткие сроки вывести страну из небольшого упадка, в который мы случайно угодили благодаря внутренним и внешним пока что не отслеженным вредителям. В конце она, чтобы никого не вспугнуть, ненароком и поверхностно задевает программу «Сегрегация», самоотверженно распинаясь о том, как долго и щепетильно они ее разрабатывали, чтобы существенно облегчить жизнь граждан Богема.

Но Аарон Селестайн не рассусоливается о том, что первым, и незамедлительно канувшим в бездонное чернеющее забытие, президентом был Олдос Оруэлл. После его внезапного исчезновения высокую должность перехватил Касейбиан Кроу и сразу же ввел программу «Элиминация», а Сейм, парламент Богема, с его инициативы принял вопиющий закон, запрещающий иметь детей с заболеваниями. В каждом департаменте строили лагеря и проводили массовые зачистки. Избавлялись от детей разных возрастов и даже взрослых, имевших психические отклонения или лишенных при разных трагических обстоятельствах рук, ног или ушей, нещадно уничтожали слепых, глухих и стариков. Каждого новорожденного обследовали специально обученные люди, и, отметив малейшие отклонения во внешности ребенка, малыша и его родителей, как носителей дурных ген, умерщвляли. Программа «Элиминация» действует до сих пор, поэтому в Котле не встретить никого старше пятидесяти лет.

На более-менее взрослом этапе жизнь мы все до единого проходим нечто вроде тестирования — программу «Сегрегация». Ее суть заключается в том, чтобы отделить сильных от слабых, то есть «качественных» от «шлака». Поэтому один раз в году проводится Сбор. В этом году из Котла уедут более семидесяти ребят, а население Департамента-9 составляет по застарелым подсчетам около шести тысяч человек.

Из Котла за последние годы уехало много, но никто еще не вернулся, будто все пути оборваны или отрезаны. Я подозреваю, что они все мертвы. Однажды я подслушала бессвязный разговор отца и мамы. Вернее отец обмолвился об больших могилах за Дугой. Он со свойственной ему уверенностью утверждал, что тех, кого умерщвляли — бросали в глубокие ямы, но трупы не засыпали. Ужасная вонь стояла во всех департаментах. Спустя годы построили печи, в которых сжигали тела.

Я верю отцу, но сколько раз была за Дугой никогда не находила человеческие кости.

Но кроме программы «Сегрегация» введен еще один, негласный, отбор. Сплоченное общество очищают от вредителей. Вредителями называют бунтарей, то есть от таких безумцев, как мой отец.

Но Аарон Селестайн и звука не роняет о немаловажной процедуре «промывки» мозгов. Возможно, это что-то вроде сложной операции, после которой человек круто меняется, не осознавая послевмешательственных, радикальных изменений. Я не до конца понимаю, в чем состоит ее суть, но, думаю, пройдя ее, я уже не буду бунтовать. Никогда.

Аарон Селестайн быстрым шагом покидает ударившийся в тихое гудение зал.

Пожухлый Лиам не сводит глаз с жучка в своей руке. Он хотел бежать, теперь у него ничего не получится. Думаю, он это понимает.