Е.И.В. Красная Гвардия (СИ)

— Медали сам изобретать будешь.

— Нарисую, чо!

— Хорошо, будь по-твоему, и никакой Молдавии. Но попроси Акимова Бонапартию на глаза не попадаться.

Сказать, что Наполеон зол на новоиспечённого полковника, это вообще ничего не сказать. Он приходит в бешенство при одном лишь упоминании своего сопровождающего, и вчера при личной встрече потребовал немедленного расстрела обидчика. И где увидел обиду, недомерок корсиканский? Уж не в уничтожении ли собственного конвоя? А кто их просил бунтовать, представляя угрозу для жизни сопровождаемого Акимовым императора? Тем более на территории Российской Империи. Устраивали бы свои революции в странах с более мягкими законами. Нет же, недоволен, сука… А то, что прикрывая собой его задрипанное величество погиб один из лучших моих генералов, уже ничего не значит? Я ведь тоже прощать не умею.

— Миша, к завтрашнему параду всё готово?

Кутузов глумливо ухмыляется и спрашивает преувеличенно заботливым тоном:

— А его точно кондрашка не хватит?

Хороший вопрос, и, главное, своевременный. И что ответить?

— Нам с тобой, Миша, наплевать на его кондрашку.

— Всё же война?

— Ты думал избежать её?

— Надеялся, во всяком случае.

— Так не бывает.

— Так — это как?

— Без войны не бывает. Наполеон кто?

— Корсиканец.

— Да это понятно, я в больших масштабах беру. Он выскочка, случайной прихотью судьбы ухвативший власть. И как всякий выскочка будет доказывать право на неё единственным доступным способом — войной. Всё, что сможем сделать, это оттянуть её на пару лет.

— Мы, как всегда, не готовы?

— Не умничай.

— Я в хорошем смысле.

— Дождёшься от тебя хорошего. Иди лучше, войска проверь ещё раз.

— Да у меня всё готово, чего проверять-то?

— Давай-давай, мотай отсюда, товарищ фельдмаршал.

— Тиран ты, Твоё Императорское Величество, — вздохнул Кутузов, и ушёл, насвистывая марш Будённого.

Доктора, осматривавшие Наполеона, заверяли в совершеннейшем его здоровье, и не находили никаких препятствий к участию в сегодняшних торжествах. Более того, многие заявляли об ошибочности диагноза, поставленного Ипполитом Станиславовичем Муховецким в дороге. Дескать, французский император не предрасположен к падучей болезни, а случайный приступ обусловлен нервическим напряжением, но никак не природной склонностью. Обильные кровопускания, впрочем, одобрили. Что же, придётся поверить учёным людям на слово. Зато будет с кого спросить, если Бонапартий вдруг хлопнется в обморок прямо на Красной полощади.

Нам сколотили трибуну у кремлёвской стены точно там, где когда-то встанет Мавзолей. Или в моём новом будущем его уже не будет? Кутузов предлагал расположиться на Лобном месте, но Александр Христофорович Бенкендорф настоял на своём варианте, уверяя, что его стрелкам так удобнее работать.

— А без них никак нельзя? Я, признаться, как-то неуютно себя чувствую под прицелом сотни винтовок.

— Четырёх с половиной сотен, Ваше Императорское Величество, — вежливо и тактично поправил министр госбезопасности. — Считаете количество недостаточным?

— На твоё усмотрение, Александр Христофорович. Кстати, что там с австрийскими злоумышленниками? На сколько времени назначено неожиданное покушение?

Мы переговариваемся шёпотом, стараясь не привлекать внимания стоящего рядом Наполеона. Он, конечно, по-русски ни бум-бум, но зачем отвлекать хорошего человека от красочного зрелища проходящих под звуки оркестра полков? Пусть даже плохого — но пусть большой ребёнок потешится большими игрушками. Тем более первыми идут войска в старых, украшенных излишествами мундирах.

— По здравому размышлению, государь, эту часть праздничных мероприятий решено было отменить. Совсем отменить.

На белом рукаве форменного полушубка Бенкендорфа подозрительное пятнышко. Где же твоя хвалёная немецкая аккуратность, генерал? И кёльнская вода не может заглушить запах сгоревшего пороха.

— Павел, улыбайся и маши рукой! — острый локоток императрицы ощутимо достаёт до рёбер. Откуда такая свинская привычка? — Дорогой, на тебя смотрит вся страна!

Громко сказано, но не будем разочаровывать восторженную женщину. Пусть действительно думает, что сегодня на Красной площади собралась вся страна — по европейским меркам тут народу на три не самых маленьких государства. Шучу, конечно… Александр Христофорович не позволит такую вольность, как рассылку приглашений на парад разным там подозрительным немцам.

— Почему они так бедно одеты, Ваше Величество? — Наполеон показывает на проходящих мимо трибуны красногвардейцев полковника Тучкова.

Что ему не понравилось, уроду? Валенки с полушубками или шапки-ушанки? Сам от холода зубом на зуб не попадает, не выговаривая во фразе по половине слов, на кончике носа капля повисла, а нас уязвить пытается? Странно мы, наверное, смотримся со стороны — шубы и меховые шапки, шали и пуховые платки у женщин, а среди этого он единственный в треуголке, ботфортах, белых рейтузах в обтяжку и убогой шинелишке поверх мундира. Ничего себе не отморозит? Немудрено в такую-то погоду… И становятся понятными невероятные амурные успехи князя Кутузова среди прекрасной половины парижского светского общества. При их модах даже в их климате…

— Эти воины дали обет нестяжательства и скромности, Ваше Величество, — объясняет Наполеону Мария Фёдоровна.

— Монашеский орден? — догадывается тот.

— Почти, — улыбается императрица. — Только без целибата.

— Это почему же?

— Сей обычай противоречит самой сути православной веры.

Что за ерунду она городит? Опять пойдёт гулять по миру очередная байка о России, как о стране, где в монастыри уходят целыми семьями, а неженатых монахов отправляют служить в армию.

Следом за красногвардейцами идут гренадеры. И сдаётся мне, что Кутузов для парада подбирал таких, чтоб одним видом своим вызывали у французского императора острое чувство собственной неполноценности. Я даже если на коня заберусь, и то на пару вершков ниже самого маленького из них буду.

Наполеон ощутимо недоволен. Коротышки вообще очень чувствительны к любым насмешкам или даже малейшим намёкам на насмешки над их ростом. Я, пожалуй, являюсь единственным исключением из правила. Но тут-то как раз понятно — получив шанс на новую жизнь, грех роптать на некоторые неудобства.

— И эти в странных мундирах! — французский император скрывает раздражение за наигранной весёлостью.

— У нас очень бедная страна, Ваше Величество, и для содержания трёхмиллионной армии приходится экономить на всём.

— Какой армии?

Что же тебя так перекосило, бедолагу? Ну не три миллиона, а двести пятьдесят тысяч, но тебе же совсем не обязательно об этом знать. Хотя я не так уж и ошибаюсь — в ведомостях военного министерства указывались только прошедшие переформирование дивизии европейской части страны, без учёта ожидающих своей очереди полков за Уралом и в Сибири. Там их не так много, конечно, но… А казаков ещё посчитать?

— Зачем вам такая численность? — продолжал настаивать Наполеон.

— Разве солдат когда-нибудь бывает слишком много?

Откуда у меня привычка отвечать вопросом на вопрос?

— Но три миллиона?

— Вы правы, Ваше Величество, людей не хватает, и приходится брать на службу медведей.

Смотрит с недоверием. А что я такого сказал? Тем более смотреть нужно не на меня, а на площадь, где как раз под восторженный рёв публики появилось воинство генерала Бибикова. Интересно, чем опоили генеральского коня, чтобы он не замечал опасного соседства?

— Этого не может быть! — лицо Бонапарта выражало крайнее изумление. — Так не бывает!

Ну, не знаю… может быть у них в Европах не бывает, а у нас целый батальон медведей с мелкокалиберными пушками на плече вполне себе в порядке вещей. Идут ровными рядами, получив команду изобразить мужика с дубиной, охраняющего от мальчишек гороховое поле. Поравнявшись с трибуной, топтыгины дружно поворачивают морды и громко рявкают нечто приветственное.