Красная машина

Владислав Шурыгин

КРАСНАЯ МАШИНА

Я, если говорить откровенно, и сегодня мечтаю об альпинизме. А тогда, перед армией, в меня прямо-таки пружину какую-то сверхмощную встроили: не мог минуты усидеть спокойно, все хотелось куда-то лезть, карабкаться, тянуться.

Только гор над нашим поселком не было. Зато лесов хватало. Большущие осины заменяли мне скалы, а капроновая, веревка неизменно укладывалась в рюкзаке. Посмотреть со стороны — вроде бы взрослый человек, а по деревьям лазит. Мальчишки посмеивались, девчонки улыбались, Тарзаном звали. А я и не возражал — каждому бы иметь такие мышцы, как у настоящего Тарзана!

Когда в поселке шла кинокартина «Вертикаль», все помешались на песнях альпинистов.

Мне этот фильм будто душу наизнанку вывернул…

Как мечтал о горах, как хотел стать альпинистом, а стал… О том, кем я стал в армии, я вам и расскажу.

Прежде всего привезли нас, стриженных под нулевку, в лесной гарнизон. В бане поскидывали мы с себя брюки, пиджаки, рубахи, телогрейки — в жарком зале встретились все голые и одинаковые. Дурачились, плескались, но на пороге в клубах пара появился старшина и крикнул, точно в пустой бак:

— Тихо! Чего расшумелись?!

А потом в предбаннике стали нам выдавать военную одежду, амуницию разную. В обе руки. Вот тогда мы уже совсем одинаковыми стали, но узнавали друг друга с непривычки.

Повели нас как-то на занятие к самому аэродрому и там, возле вышек и лесенок деревянных, разрешили перекур. Те, кто курит, сразу папиросу в зубы и спичками зачиркали, а я некурящий, чем мне заняться? Подошел я к этим лесенкам и стенкам, прикинул, откуда удобнее начать, чтобы ни одну вниманием не обойти…

Крикнул приятелю: «Смотри как надо!» — и пошел сначала по бревну, затем прямо с него на шест прыгнул, точно циркач, и начал подтягиваться, перебирая руками.

Работаю руками, как матрос на аврале. Долез до самого верха — метров пять высота. Можно и вниз теперь съехать. Приятно по шесту съезжать вниз — знай себе регулируй скорость. Но ведь это просто. Так все делают. Нет, заберусь-ка я на балку, к которой шест прикреплен. Забрался.

В сапогах стоять непривычно, но отступать поздно. Внизу ребята рты пооткрывали, щурятся на солнце. Вперед!

В полуметре дощатая стена, и в ней дыра, наподобие окна, на уровне третьего этажа примерно. Оп-ля!

Я на окне.

— Рядовой Пестов!

Это мне. Лейтенант, который учит нас строевым шагом ходить.

— Немедленно вниз, Пестов!

А я и так уже слезаю. Вот теперь можно и по Другому шесту съехать. Р-раз!

— Два…

Это сказал малиновый от возмущения лейтенант. Поправил за лакированный козырек фуражку и стал что-то долго сердито выговаривать мне. В итоге я понял: «два» — это наряды, которые я мог бы получить вне очереди, будь я бывалым солдатом. А пока… пока лейтенант меня просто отчитал.

Нечего сказать, крепко я службу ндчал, может, даже придется заступать на кухню, чистить картошку, мыть посуду, а ребята тем временем будут кино смотреть — «Ивана Бровкина».

Я отошел в сторонку и, присев на жесткую траву, стал грызть прутик — вроде бы помогает.

Не по себе как-то было. Цоднял голову, вижу — стоит рядом незнакомый капитан. Улыбается.

— Что, — говорит, — не одобрили? Ничего. Бывает. Как ваша фамилия?

«Это еще зачем?» — думаю. Встаю. Отвечаю:

— Рядовой Пестов.

Капитан достал из кармана тужурки авторучку и потертый блокнот. Попытался записать, но «авто» у него из тех, которые перед употреблением встряхивать надо. Капитан так и сделал — махнул рукою, словно градусник встряхнул. Записал мою фамилию.

— Образование, конечно, среднее?

— Да. Десять классов.

— Хорошо, товарищ Пестов, — говорит капитан, и на худощавом лице его появляются скобочки возле губ, глаза теплеют.

Ну и дела! Лейтенант только что отчитал меня, а капитан сказал «хорошо».

…А дни шли. Мы закончили курс молодого солдата, приняли военную присягу. О капитане, который записал мою фамилию, я давно забыл. Однажды нам зачитали приказ о зачислении в боевые подразделения. Я был уверен, что попаду в эскадрилью, а попал… в пожарную команду.

Сержант Раздайбеда — фигура заметная: рост — метр девяносто, кулак — три моих, а грудь — как семиведерная бочка. Уверен, именно из таких в старину гренадеров набирали. Голос у сержанта глухой, точно в пещере рождается, а наружу лишь чуточку укрощенным выходит. Но главное во внешности нашего сержанта — это нос. Он у него двухступенчатый. От сросшихся на переносье бровей — покатый, а на конце — треугольный, почти острый. Ну и если к тому же сержант прищурит глаз, то лично мне как-то не по себе становится. Вид у него суровый. Сержант — фанатик пожарного дела. Он и до армии по этой части работал, и в армии специальную школу закончил.

По-моему, больше всего на свете любит оп пожарные тренировки. Построит расчет в одну шеренгу и, прохаживаясь вдоль строя, читает «в новой интерпретации» все ту же лекцию о важности нашей профессии и о том, что мы такое есть. Мне его слушать интересно — очень он образно излагает, а порой такое загнет, что со смеху помереть можно. А вот второму солдату нашего расчета, шоферу Витьке Жигареву, все эти лекции ужасно надоели, потому как слушает их Жигарев второй год.

Вот и сейчас сержант построил нас перед началом тренировки возле красной машины и, заложив руки за спину, идет вдоль строя.

— Мы есть самая скорая помощь. Хиба ж есть номер телефона вперед нашего? Немае такого номеру. Ноль — один!

Сержант поднимает вверх указательный палец.

Витька Шигарев что-то шепчет мне на ухо, и я не выдерживаю, взрываюсь от смеха. Вот всегда так: когда нельзя смеяться, заведешься от первой же глупости.

— Рядовой Пестов! Вы, я бачу, дуже веселый хлопец. А ну, ответьте на такой вопрос. К примеру, противник применит атомное оружие. Какие возможности таятся в нашей пожарной технике?

«Какие же возможности в ней, да еще и таятся? — мучительно думаю я. — Ну, огонь тушить, а его будет с излишком. Говорили еще что-то насчет дегазации-дезактивации, это вроде бы когда водою из брандспойтов по зараженной поверхности…»

Сержант закладывает большой палец за сияющую пряжку ремня, насмешливо смотрит сверху вниз. Вот-вот скажет: «Та-ак!..»

— Та-ак, — говорит сержант и прищуривает на, меня глаз.

— Могу я ответить, товарищ сержант? — произносит Шигарев.

— Отвечайте! — не подозревая подвоха, великодушно разрешает сержант, и Витька бодро чеканит:

— Значит, так… После применения по нашей машине крупной атомной бомбы машина превращается в радиоактивную пыль, выпадает в виде осадков на голову противника и уничтожает его!

Сержант Раздайбеда некоторое время молчит. Потом все же усмехается. Сейчас он тоже что-нибудь скажет, а пока можно посмеяться.

— Машина в пыль, значит? Все шуткуете, рядовой Жигарев? А я вот зараз проверю машину, и, если хоть одну пылинку найду в кабине, можете пойметь совесть в увольнение не записываться. Ясно?

— Так точно, — притворно-бодро соглашается Жигарев, и всем ясно, что Раздайбеда найдет в кабине все, что захочет найти, и мы даже знаем, что он спросит после этого: «Та-ак, бачылы?» Если Жигарев ответит ему но-украински «бачыв» (видел, мол), а Жигарев именно так и ответит, то благодаря такой хитрости Витька, может, и попадет в увольнение.

— Начнем тренировку, — говорит сержант. — Рядовой Пестов работает за первого номера, Жигарев — за себя, —

Сержант извлекает секундомер. Смотрит сверху вниз, то на нас, то на часы.

— В районе второго гаража… горит самолет! Действуйте!

«Да откуда в районе второго гаража могут взяться самолеты?» — успеваю подумать я. Но щелкнула кнопка секундомера, и теперь — не зевай!

Я срываюсь с места, даже, кажется, стукаюсь плечом

о Раздайбеду, подлетаю к пожарной машине. Надо отстегнуть закрепленный на крыше пеномеханический ствол и, не потеряв его, откинуть боковую крышку отсека, где, как в хозмаге, на полке стоят свернутые в рулоны шланги. Хватаю шланг, потом (что там кино о ковбойской ловкости!), держа за один конец, что есть силы швыряю рулон от себя по земле. Он должен размотаться! Должен, но завалился набок, змей проклятый! На полпути…