Е.И.В. Красная Гвардия (СИ)

— Он! — некультурно показываю пальцем на министра госбезопасности.

— Так и будет, государь, — Александр Христофорович почтительно склонил голову. — Но, скажем честно, в глазах общества я всего лишь немецкий выскочка, улучивший момент и откусивший изрядный кусок сладкого пирога.

— Да, Павел, — добавила супруга. — Николаю нужны близкие родственники. Знаешь, твоё одиночество имеет определённые преимущества, но недостатки их перевешивают.

— Не понял, причём тут я? Мы вроде бы говорили о Николае и его будущем. Так у него же есть младший брат — Мишку забыли?

— А у тебя братьев нет! — Мария Фёдоровна заразилась невоспитанностью и тоже показывает пальцем.

— Вот и хорошо. Мне ещё грызни за трон не доставало и династических войн.

— Павел, ты неправ. Во-первых, в России как-то не принято, чтобы брат с братом из-за власти воевали…

— А Владимир Святой, который Красно Солнышко?

— Ложь, запущенная завистниками и врагами государства. Кстати, Александр Христофорович, вы уже работаете над поиском клеветников?

— Хорошо, пусть будет так. А что у нас во-вторых?

— Твой новый родственник происходит из древней фамилии, но не сможет стать знаменем недовольных.

— Конечно не сможет — верёвок на Руси на всех хватит.

— Грубо.

— Я так шучу.

— Значит шутишь слишком грубо.

Вот тогда и выяснилось, что Мария Фёдоровна и Александр Христофорович собираются использовать давно циркулирующие слухи о внебрачном сыне Екатерины Второй, только ещё не определились с отцовством. Бенкендорф предлагал престарелого князя Трубецкого, заявляя, что уже сделал определённые шаги в этом направлении, а императрица настаивала на кандидатуре Понятовского.

— Дорогая, — возмутился я. — Даже если вы уговорите меня на подлог, то пусть в родне появятся приличные люди. А не поляки. Кстати, а о ком мы вообще говорим?

— Ты его знаешь.

— Откуда?

— Личное знакомство.

— Не может быть.

— Может, дорогой, очень даже может, — улыбнулась императрица. — Хочешь, напомню о путешествии твоей матушке по Волге?

В мозгу что-то щёлкнуло, будто включился киноаппарат и высветил во весь экран… кого? Я повернулся, отыскивая в тесноте почтовой станции министра золотопромышленности. Ага, вон он за столом играет в шахматы с графом Аракчеевым.

— Не может быть! По времени никак не сходится, если только его не родили сразу десятилетним.

— Да кто будет высчитывать, Павел? — убеждала Мария Фёдоровна. — Тем более Кулибину вполне могли привезти не младенца, а как раз десятилетнего мальчика.

— Как, Иван Петрович тоже замешан в вашем жульничестве?

— Интересы Отечества требуют, государь! — пояснил Бенкендорф. — И граф Кулибин внял доводам рассудка… Именно он воспитывал вашего брата до совершеннолетия.

— Сам в это время пребывая в Петербурге?

— Зачем вдаваться в мелочные подробности, Ваше Императорское Величество? — Александр Христофорович постарался добавить голосу убедительности. — Кого это интересует?

— Меня.

— Совершенно правильно! Поэтому посторонний интерес к происхождению Александра Фёдоровича Белякова попадает под действие закона… закона…

— Потом придумаешь, которого именно. Лучше объясните, в чём же смысл вашего сомнительного предприятия?

— Павел, ты не понимаешь, — начала было императрица.

— Да, не понимаю. И вот поэтому прошу разъяснений.

— Позвольте мне? — Бенкендорф положил на стол неизменную толстую папку с позолоченными уголками и замочком. — Я быстро.

— Пожалуйста.

Александр Христофорович свой кондуит открывать не стал, только для убедительности похлопывал по нему ладонью:

— Скоро исполнится два года со дня того самого покушения, государь.

— Помню, и что?

— Первое время страна находилась в шоке после него и последующих арестов, потом отвлеклись на англо-шведскую авантюру под Петербургом… Людям некогда было задумываться о сути проводимых реформ, тем более блистательная победа…

— Хм…

— Пусть не такая блистательная, как описано в газетах, но всё равно победа. Плюс до сих пор не отменённое военное положение. Вот эти два фактора несколько сдержали накопившееся недовольство. Если нужно, то могу назвать точное количество разорившихся и лишённых средств к существованию помещиков. Часть из них поступила в армию, кто-то выбрал чиновную службу, около пяти процентов покончили с собой, а остальные…

— И много тех остальных?

— Достаточное количество, чтобы послужить питательной средой для возможного бунта.

— Передохнут с голоду, и бунтовать некому станет.

— Не хотят они умирать, государь. Во всяком случае, в одиночестве не хотят, и с удовольствием пригласят вас составить им компанию.

— Предлагаете новые аресты?

— Зачем? Проще дать людям пример того, как особа императорских кровей и отпрыск знатного рода взлетел наверх не в силу происхождения, а исключительно волей, умом и трудолюбием. И занятием коммерцией, разумеется.

— Ага, вот прямо все сразу бросятся открывать заводы или отправятся за три моря с торговой экспедицией. Генерал, ты точно про Россию говоришь, а не про приснившуюся страну молочных рек с кисельными берегами?

— Я не люблю кисель, Ваше Императорское Величество, — Бенкендорф позволил себе улыбнуться. — Пусть не бросятся, да… Скорее всего, так оно и будет. Но зато появится повод ухватить любого за тёплое волосатое вымя, сжать посильнее, и спросить, с лаской заглядывая в глаза — не мнят ли они себя выше родственников самого Императора?

— Вы поэт, Александр Христофорович, — восхитилась Мария Фёдоровна. — Какие сочные сравнения и образные выражения!

Министр госбезопасности поклонился императрице и с выжиданием посмотрел на меня. И что, я сейчас должен кинуться к Белякову с братскими объятьями?

— Бред.

— Совершенно верно, государь. Но чем бредовее идея, тем больше у неё последователей. Разве лозунг французской революции о свободе, равенстве и братстве не является откровенной глупостью? И, тем не менее, на него откликнулись миллионы.

— Французы и лягушек с улитками едят… И вам напомнить, чем закончилась та революция?

— Дилетанты, — Бенкендорф пренебрежительно поморщился. — Они хотели, чтобы не было богатых, мы же хотим уничтожить бедность.

— Лишь бы не с самими бедняками. Ладно, уговорили… пробуйте!

Сам Александр Фёдорович о надвигающихся на него напастях не догадывался, и в данный момент коротал время за шахматной партией с Аракчеевым. Алексей Андреевич уже трижды проиграл, но каждый раз требовал реванше, надеясь когда-нибудь одержать победу над министром.

— Вы у кого учились? — граф старался говорить как можно больше, стараясь отвлечь Белякова и заставить сделать ошибку.

— Самоучкой, — тот пожал плечами. — Не велика наука — вести дела с настоятелем Печёрского монастыря куда как сложнее.

— А с персидским принцем?

— Чего там сложного? Берите пример с англичан — смотрите на всех, как на дохлую жабу, да разговаривайте через оттопыренную нижнюю губу, и всё умение. Главное — это не стараться, чтобы вас полюбили.

— Э-э-э… в каком смысле?

— Не во французском. Любой восточный народ уважает только силу, а хорошее отношение почитает за слабость. Бейте регулярно, и любовь сама придёт.

— Прямо как поляки. Родственные народы, наверное.

— Возможно, — кивнул Беляков и сделал конём вилку. — Шах, Алексей Андреевич.

Аракчеев почесал кончик носа и надолго задумался. Садясь за игру, он где-то в глубине души надеялся (хотя не признавался себе самому) приятно провести время, попутно снисходительно объясняя вчерашнему купчишке премудрости шахматных баталий. Ну куда ему супротив артиллериста?

Надеялся, да… Но почему же тогда позиция на доске недвусмысленно указывает на мат через шесть ходов? А если судить по хитрому взгляду министра, то и через четыре. Странные, однако, купцы в России пошли. Алексей Андреевич и раньше слышал упорно циркулирующие по столице слухи о возможном происхождении Белякова, но значения им не придавал — мало ли болтают. Про Наполеона вообще говорят, что родился он то ли в Жмеринке, то ли в Эривани, и нос как бы намекает…