Жанна дАрк из рода Валуа. Книга 1

– На всё воля Господня, – прошептал он, осеняя плечи крестным знамением. – Сегодня, так сегодня…

Потом подошёл к небольшому столику со стоящим на нём простым деревянным распятием, поднял кусок холста, укрывавший поверхность, достал тонкие листки дешёвой бумаги, исписанные довольно корявым почерком и, бережно разгладив холст, чтобы ни морщинки не осталось, замер в почтительном ожидании, лицом к двери.

Мадам Иоланда долго ждать себя не заставила.

Как была, в дорожной накидке, порядком запылённая, она распахнула дверь кельи и, пока переступала порог, пока закрывала за собой хрипло заскрипевшую дверь, не переставала сверлить отца Мигеля глазами, непривычно злыми, но, в то же время, и безмерно обиженными.

Отец Мигель виновато улыбнулся.

– Мадам, пока вы ничего ещё не сказали, прочтите вот это.

Он протянул герцогине листки, которые достал и, когда она рывком их выдернула, снова почтительно замер, крепко сжав губы, как знак того, что больше пока ничего не скажет. Пришлось мадам Иоланде, тоже знавшей своего духовника не первый год, молча подойти к столу, где было больше света, распрямить подмятые бумаги и, перекрестившись на распятие, начать читать.

Судя по отметке на полях, которые обычно делал её секретарь, это оказалось письмо, посланное, три года назад из Нанси и адресованное герцогине Анжуйской.

«Ваша светлость, любезная герцогиня, – начинался первый листок, – согласуясь с вашею волей и с моим собственным пониманием, я не привязывалась всей душой к девочке, вверенной мне для выкармливания на первом году младенчества. Как подошел срок, без слов отдала её, не пролив ни слезинки. Но Господь наш свидетель, покоя мне с той минуты не было! Куда ни гляну, везде личико её вижу, а уж, когда на чужих детей смотрела, и вовсе тошно делалось. Ещё немного, и заболела бы чёрной тоской. Но тут Господь Всемогущий явил мне свою милость и послал облегчение. Однажды за сбором хвороста в лесу наткнулась я на тело мёртвой женщины, рядом с которой сидела девочка возрастом точь-в-точь моя Жанна. Её мать, как мне видится, была из тех беженцев, коих много идет теперь через наши земли из Бургундии, и умерла она в дороге от ран, во множестве виденных на её теле. Жан Арк, которого его светлость Карл Лотарингский определил мне в мужья, помог беженку похоронить по-божески, а девочку мы забрали домой.

Жан сказал, что теперь она будет нашей дочкою, хотя я, без соизволения Вашей светлости, не решаюсь показать её людям и в церковь пока не носила. Потому и осмеливаюсь писать, и нижайше прошу, проявите милость достойную воли Господа нашего, дозвольте перед всеми признать найденыша за дочь и именовать её Жанною, как и ту, что была у нас прежде…»

– Что это? – холодно спросила герцогиня, прерывая чтение.

– Это письмо мадам Вутон…

– Я не спрашивала, чье это письмо. Я спросила, что ЭТО! И, какое МНЕ до всего этого может быть дело? А главное, почему письмо, присланное, чёрт знает когда, до сих пор не было предъявлено и хранилось у тебя в келье?

Отец Мигель переступил затекшими от долгого напряжения ногами, чуть выгнул спину, давая нудной боли новое направление, и удивительно спокойно ответил:

– Это письмо пришло с обычной почтой из Лотарингии. Мадам Вутон для его отправки нарочно ездила в Нанси, где под видом прачки, ищущей работу, виделась с Ализон Мей. А та потом подложила письмо в почту герцога для вашей светлости…

– Они что, с ума сошли обе?! – вспылила герцогиня.. – Откуда Вутон узнала, где воспитывается девочка?!

Отец Мигель пожал плечами.

– Простолюдины не заботятся о судьбах Европы. В их жизни происходит так мало чего-то значимого, что от скуки они придают значение каждой мелочи. Думаете так сложно, приехав в Нанси, узнать где, у кого и в каком доме появилась вдруг воспитанница, или воспитанник? Не сложно. Но, уверяю вас, мадам, больше эти женщины никогда не виделись. И не увидятся.

– Надеюсь. – Герцогиня брезгливо отбросила листки. – Что же дальше?

– А дальше на письмо наткнулся ваш секретарь. Он, разумеется, ничего не понял, но решил, что письмо простолюдинки бумага слишком ничтожная, не стоящая вашего внимания, а потому передал его мне…

– Отлично, – прошипела герцогиня, – какие интересные вещи я сегодня узнаю!

– Только не ругайте его, ваша светлость, – слегка улыбнулся Мигель. – Если помните, времена тогда были очень тревожные.

– Они у нас всегда тревожные.

– Но это было как раз после смерти его святейшества папы Александра, и писем вы ожидали более серьёзных.

– Ладно, пусть так! – Мадам Иоланда постучала пальцем по отброшенным листкам. – Почему же тогда ЭТО стало таким важным для тебя?

– Потому что, прочитав письмо, я вдруг заволновался. Сам не знаю, из-за чего это волнение возникло, но, повинуясь ему, я поехал в Домреми посмотреть на девочку.

– И, что?

– Сначала ничего. Девочка, как девочка, маленькая, худая, светленькая. От других отличалась только крайней молчаливостью. И я совсем уж было подумал, что волнение моё вызвано возможностью пересудов, которые могли начаться в деревне после подмены девочки. Но люди подмены не заметили. Маленькие дети, пока не начнут бегать у всех на виду, вообще малоразличимы для постороннего глаза, тем более, в деревнях. Но беспокойство внутри не отпускало. Хуже того, оно становилось всё нестерпимее, и я снова и снова ездил в Домреми наблюдать за этой новой Жанной, пока, наконец, она не подросла настолько, что можно стало с ней еще и заговорить…

Мадам Иоланда мрачно усмехнулась.

– Мигель, не пугай меня! Что такого страшного могла сказать девочка четырёх с небольшим лет?

– Ох, мадам, не смейтесь!

Позабыв про боль в спине монах наклонился к столу, за которым сидела герцогиня, и страстно прошептал:

– Вы должны сами съездить и посмотреть, потому что ещё до того, как я с ней поговорил, уже не было сомнений, что она та самая Дева из пророчества!

Глаза мадам Иоланды медленно расширились, дрогнули, а потом застыли на лице отца Мигеля с такой неподвижностью, что сделалось страшно.

– Ты с ума сошел, Мигель? – прошептала она одними губами.

Монах отрицательно покачал головой.

– Вы не представляете, что испытываешь рядом с этой девочкой, мадам! Её речь! Ее взрослое спокойствие! И взгляд… Этот взгляд я буду вспоминать даже на смертном одре! Так когда-то «смотрел» отец Телло, который видел куда больше любого зрячего. И, если помните, всегда говорил, что получается это потому, что его ничто не отвлекает?!

Мадам Иоланда тяжело сглотнула.

– При чём здесь это?

– А при том, что девочка тоже смотрит на всё закрытыми глазами, потому что так лучше видно и, как ОНА говорит, ничто не отвлекает!

Герцогиня встала так резко, что табурет под ней закачался, едва не упал и удержался только благодаря краю тяжелой накидки.

– Ты… Ты мог напутать! Стал сомневаться и запутался окончательно!

Она повернулась словно во сне, пыталась пойти к двери, но сама запуталась в фалдах накидки, волокущей за собой табурет.

Отец Мигель наблюдал за герцогиней, даже не пытаясь помочь. Его лицо выражало сочувствие и понимание. А та, зло отпихнув чёртов табурет ногой, обернулась, выставила на монаха указательный палец и раздельно произнесла:

– Быть. Такого. Не может! Понятно тебе?!

Монах кивнул. Но, когда мадам Иоланде оставалось только открыть дверь и выйти, в спину ей прозвучало:

– И ещё одно, ваша светлость. Девочка говорит, что дома её называют Жанной, но деревья в лесу зовут Клод.

Герцогиня медленно обернулась.

– Что?

– Деревья в лесу зовут её Клод, – терпеливо повторил отец Мигель. – Но девочка ещё очень мала и может не всё понимать. Что если зовут её не деревья, а сам Господь?

Грю-Домреми

Простая деревянная церквушка, тёмная от ливших всю неделю дождей, стояла на холме, обсыпанном фиолетово-жёлтой палой листвой, и очень напоминала кусок объеденного пирога на золотом блюде. «Блюдо» это принадлежало местечку Грю, расположенному так близко к Домреми, что границы между ними практически не существовало. Жители дружили, женились и навещали друг друга, не замечая, что переходят из одной деревни в другую, потому что и пахотные земли, и пастбища, и река с рыбой давно уже почитались общими. Как и «Дерево Фей», возле которого обычно собиралась деревенская молодёжь, и церковь, где служили два священника – отец Жан Мине и помогавший ему на крестинах, свадьбах и отпеваниях отец Гийом Фронте.