Жанна дАрк из рода Валуа. Книга 1

Но тут, как назло, вмешалась церковь.

Вот уж с кем мадам Иоланде не везло, так это с папами! Не успела она наладить добрые отношения с Римом и, в частности, с Иннокентием Седьмым, как он взял и умер. Наспех избранный вместо него Григорий Двенадцатый был, вроде бы, мягкотел и уступчив, и соглашался на всё, вплоть до того, чтобы подчиниться решению Пизанского собора, ежели таковой состоится и объявит его низложенным, ради единства церкви. Но, когда всё уже было подготовлено и оставалось только «помирить» Жана Бургундского и герцога Луи, стало известно, что крючкотворы-священники, окружавшие безумного короля, убедили-таки его объявить о нейтралитете Франции во всех вопросах, касающихся Великого церковного раскола.

Слов нет, грызня между конфессиями давно всем надоела и наносила и без того слабеющей Франции весьма ощутимые финансовые удары. Но, Господь всемогущий, как же это решение было принято не вовремя!!!

В итоге все старания Парижского университета, и лично мессира де Герсон, оказались «гласом вопиющего в пустыне». Разобиженный Рим не проявил никакого рвения в следственных делах. Да и само убийство осудил как-то вяло, хотя, в любое другое время непременно ухватился бы за возможность лишний раз щегольнуть перед всей Европой своим влиянием. А следом за ним и Авиньонский папа Бенедикт Тринадцатый, который в самые тяжкие свои времена смог получить поддержку только от герцога Луи, и поначалу присоединил было свой гневный голос к партии Орлеанского дома, как-то стушевался, сник и дал понять, что вполне солидарен с Римом. И, если мол Франция не вмешивается более в дела церкви, то и церковь дела Франции тоже более не волнуют.

– Удивительно, насколько они бывают единодушны, когда не надо! – выговаривала в те дни мадам Иоланда супругу. – Но ничего! Уж что-что, а вытаскивать жемчужины из-под ног у свиней я умею!

И действительно, пары дней, проведенных за составлением десятка писем, хватило, чтобы запустить тайный механизм той политики, которая никому не видна, но единственная определяет судьбы народов и вершит Историю. И спустя некоторое время, на лето будущего года, была твёрдо обозначена дата проведения Пизанского собора. Правда, ради этого, пришлось пожертвовать процессом, затеянным Парижским университетом против Жана Бургундского. Но на это мадам Иоланда, раздражённо поведя плечами, заметила, что процесс и без того уже проигран.

Теперь надо было не пропустить королеву. Уж и так дотянули до критического срока. Луи Орлеанский упрямился, никак не хотел мириться с Бургундцем и возвращаться в Париж, а время уходило и уходило. Пришлось снова писать письма и призывать на помощь герцогов Беррийского и Бретонского.

Как дяди упрямого герцога и старые придворные интриганы, они хорошо знали, какие нити следует дёрнуть, а какие оставить в покое, так что, слава Богу, всё получилось. Примирение состоялось и было обставлено с такой пышностью, что замирало сердце, особенно учитывая, сколько крови уже успело пролиться…

Однако, для мадам Иоланды главной заботой на этой церемонии была королева. И медик Анжуйского двора, специально привезённый ею на торжества по случаю совместного причастия двух непримиримых врагов, заверил герцогиню, что королева выглядит вполне здоровой, несмотря на частые переезды и волнения последних дней.

Правда, чуть позже, мадам де Монфор, в письме, написанном сразу после убийства герцога, выразила некоторую обеспокоенность состоянием королевы, которая «пережила настоящее потрясение, узнав об убийстве любовника». В ответ на что мадам Иоланда отписала, что, по её мнению, для королевы смерть герцога – не проказа на лице. Переживёт! «Главное, следите, чтобы Изабо не задумала вытравить плод раньше времени и избавить себя ото всех забот о ребёнке. Будьте при ней неотлучно – наперсницей, сиделкой, матерью – будьте кем угодно, лишь бы она доверяла только вам, и никому больше!»…

«Как прикажете, ваша светлость», – пожала плечами Мадам де Монфор и сожгла письмо, опасаясь, однако, что её светлость настроена всё же слишком оптимистично.

Но уже через несколько дней в новом письме она доносила, что королева чувствует себя нормально и беременность протекает без осложнений.

«Ни минуты в этом не сомневалась, – пробормотала мадам Иоланда, в свою очередь бросая в камин письмо старшей фрейлины. – Её величество, даже при поверхностном знакомстве, предсказуема, как балаганное представление… Бог с ней, лишь бы родила кого надо и нормально. А вот с Бургундцем пока ничего не ясно…»

Действительно, от разъярённого герцога ожидать можно было чего угодно. Мало того, что первая растерянность и позорное бегство сменились тяжёлыми подозрениями – кто? Так, в придачу ко всему, подозрения эти навели герцога Бургундского на мысль, что этот «кто» – его новый противник, и далеко не такой простак, каким, при всём его лоске, являлся Луи Орлеанский.

Первым подозреваемым, был, естественно, граф д'Арманьяк – фигура чрезвычайно подходящая, если брать в расчёт его, почти королевское честолюбие и давнюю ненависть к Бургундскому дому. Но вряд ли эта ненависть была настолько сильна, чтобы убивать своего суверена покровителя и почти родственника, ради того, чтобы навести подозрения на герцога Жана.

Получалась полная нелепица. И озлобленный коротышка, который делался злее и опаснее день ото дня из-за невозможности что-либо понять, вряд ли мог дать мадам Иоланде хоть какую-то зацепку, чтобы повернуть ситуацию на пользу ей и её делу.

«Поразительно! Мне всегда казалось, что частицу удачи можно откопать даже в самом проигрышном деле, – размышляла герцогиня, меряя шагами свои покои в Анжере. – Но здесь на ум пока приходит только одно – то, что подозрения в убийстве уже достаточно подпортили герцогу Бургундскому репутацию, и, даже вернувшись полностью прощённым, он не начнёт действовать слишком откровенно и решительно. А это уже хорошо, поскольку даёт нам время. И, возможно, это время удлинится, из-за того, что разъярённый коротышка будет чувствовать за спиной таинственного кого-то, кто очень хочет убрать его подальше…»

Успокоив себя такими размышлениями, мадам Иоланда сочла за благо немножко подождать и как следует присмотреться к развитию событий.

Но тут – новая препона!

Железная воля герцогини наткнулась на такую же твёрдую волю графа д'Арманьяк, разъярённого не меньше коротышки, только по причинам кардинально противоположным. Уж он-то сомнений ни в чем не испытывал, кто убийца знал наверняка, никакого другого знать не хотел и возмездия за убийство требовал незамедлительного!

– Ваша светлость! – кричал он, прискакав в Анжу сразу после похорон герцога Орлеанского. – Если этого бешенного пса не покарает король, я сам перережу ему глотку, и пускай меня вздёрнут, как какого-нибудь простолюдина!

– Но без вас Франция окончательно погибнет, – попыталась лестью успокоить его герцогиня, с беспокойством замечая, что её супруг вполне готов разделить негодование графа. – Кто же ещё имеет столько оснований и прав стать возле трона с мудрым словом и защищающим мечом?

Однако, грубая лесть особого действия не возымела. Граф продолжал бушевать и требовать расправы, а герцог Анжуйский, оставшись один на один с женой, стыдливым шепотком объяснил ей, словно неразумной девочке, что убийство герцога Луи прекрасная возможность для Арманьяка привести свою партию к единоличной власти, и он просто боится этот шанс упустить.

«О, Боже, дай мне ещё и силы! – каждый вечер восклицала тогда перед молитвой мадам Иоланда. – Как же я устала с этими… вояками!»

Успокаивая графа она затевала то псовую охоту на кабана, то потешные бои между пажами, то просто конные прогулки по окрестностям Анжера, благо снега в тот год выпало немного. И всякий раз упрашивала не торопить события, подождать. И доводы приводила, один разумнее другого, как, к примеру, тот, что многие дворяне, явные сторонники Бургундского дома, стали таковыми лишь из-за глубокого уважения к мощной личности герцога Филиппа. «Дайте им время, – убеждала герцогиня. – Полубезумные выходки его сына отвратят от Бургундии многих. И тогда им ничего иного не останется, как, либо держать нейтралитет, либо примыкать к вашей партии».