Шаман-гора (СИ)

— Успокоился? — вдруг совершенно серьёзно спросил меня Степан.

— Не понял?

— Разговор сурьёзный есть.

— Ну, говори.

— Это просьба Родиона, но я думаю, что нам тоже не следоват людей в беде бросать.

— Да что ты всё темнишь? Говори уже, что надо делать? — не вытерпел я.

— У Родиона среди местных мангренов (эвенков) дружок имеется. Они вместе охотились, да и так помогали друг дружке.

Этому другу помочь требуется.

— А что случилось?

— Дак любовь, мать её ети! Залюбился этот самый мангрен, по имени Алонка, с девкой из соседнего стойбища. А та девка то ли другому обещана была, то ли какая другая беда приключилась.

В общем, их родители были супротив. Ну, Алонка её и выкрал. До сих пор они таились рядом с Благовещенской у Родиона под защитой. А ноне прознал Родион, что отец девки, какой-то местный знатный шаман, знает, где они прячутся. Того и гляди, жди беды.

— А мы-то тут при чём?

— Дак он просит нас взять их с собой и где-нибудь на Среднем или на Нижнем Амуре высадить. А далее они уж сами.

— Не было печали, — в сердцах матюгнулся я, а сам подумал, что ситуация точно такая же, как и у молодого охотника и Адзи на Шаман-горе.

— Надо бы помочь, Михаил, — проговорил Степан.

— Надо — значит поможем. Я ведь не против. А где мы их подбирать будем?

— Да тут уже недалече осталось, у Тунгусской пади.

Я глубоко вздохнул и стал молча вглядываться вдаль. Приключения никак не хотели оставлять нас в покое.

Глава 14

Страсти по Шекспиру

Третьи сутки плывём с пассажирами на борту. Как и говорил Степан, встретили мы их на Тунгусской пади. Молодой мангрен со своей подругой догнали нас на двух оморочках. В оморочки были погружены нехитрые пожитки молодожёнов.

Внешность мангренов ничем не отличалась от облика коренных народов Приамурья: те же широкие скулы, слегка приплюснутые носы и раскосые глаза. Может быть, между различными этническими группами они как-то и отличали друг друга, но для меня, европейского человека, все они — что эвенки, что нанайцы, что ульчи, что орочи — казались на одно лицо. Но девушка привлекала к себе внимание какой-то жгучей азиатской красотой и породой, что ли. Высокая шея, гордая осанка, утонченные черты лица. Юноша выглядел скромнее и непритязательней, но в нём также чувствовались гены высокородных родителей. Позже я узнал, что в своём племени они действительно принадлежали к знатным родам. Я с интересом разглядывал одежду и обувь, изготовленные из шкур зверей и рыбьей кожи. Из оружия у охотника имелось копьё и лук со стрелами.

Без лишних расспросов мы приняли беглецов на борт. А те, едва ступив на плот, сразу подарили нам различные безделушки ручной работы. Мы, в ответ, одарили своих гостей стеклянными бусами и жестянкой из-под чая.

Алонка в течение всего дня в детском восхищении разглядывал наше вооружение. У природного охотника буквально слюнки текли при одном только взгляде на оружие. Мы со Степаном решили не доводить парня до греха и по молчаливому согласию подарили ему старенькую берданку.

Долгое время тот не мог поверить, что стал обладателем такого ценного имущества. Он сначала показывал на винтовку, а затем тыкал себя пальцем в грудь и говорил: — Моё?

— Твоё, твоё, — подтверждал кто-нибудь из нас.

— Моё! — счастливо улыбался мангрен и с любовью поглаживал цевьё берданки.

Через некоторое время это стало неким ритуалом. Мы не хотели обижать наивного и простодушного охотника и постоянно подыгрывали ему в этом.

Одежда мангренов напоминала одежду китайцев: такие же халаты и штаны, похожий орнамент. Но, подумав, я решил, что в этом-то как раз ничего удивительного и нет — рядом маньчжуры и китайцы. Такое соседство волей-неволей наложит свой отпечаток.

Алонка и его возлюбленная Менгри поведали нам историю своего бегства от родных. Она как две капли походила на классическую историю Шекспира, только здесь враждовали не семьи итальянских аристократов Монтекки и Капулетти, а два уважаемых мангренских рода, и причина вражды была намного банальнее, а может быть и трагичнее, чем шекспировские страсти.

Яблоком раздора явилось то, что шаман одного рода обвинил шамана другого рода в том, что тот не следит за соблюдением законов предков, установленных духами. Их вина заключалась в том, что как-то голодной весной охотники рода Алонки подняли из берлоги медведя. Но так как их с голодухи качало ветром, то они не соблюли все моменты ритуального обряда правильного поедания медведя и замаливания грехов. Кто-то доложил об этом «прегрешении» шаману рода Менгри.

Дело в том, что медведь у мангренов, да и не только у них, почитался как родоначальник и прародитель. Не дожидаясь наших просьб, Алонка рассказал историю появления на свет настоящих людей.

— Давно это было, — рассказывал Алонка. — На реке Подкаменной Тунгуске жили первые люди на земле. Сестра и брат. Как-то раз, когда брат был на охоте, пришёл к их стойбищу медведь.

Увидел он красавицу-сестру и похитил её, чтобы сделать своей женой. Вот от этого брака и пошли настоящие люди — мангрены.

Через некоторое время встретились в лесу у костра брат похищенной и медведь. Между ними возник спор, и медведь пал от стрелы охотника. Умирая, медведь спел охотнику предсмертную песню, в которой признался, что он муж его сестры.

Это значило, что хоронить его, то есть снимать шкуру, должен не охотник, а кто-нибудь из рода зятьёв охотника, то есть родня медведя. А сородичи Алонки этот обряд немного ускорили и не соблюли все мероприятия, предписанные в таких случаях духами, тем более что медведь сам являлся духом — помощником шамана. Звали этого духа Манги. Я вспомнил причину войны между жителями Лилипутии и империи Блефуску из-за того, с какого конца разбивать варёное яйцо — с «острого» или «тупого»? Так и в религиозных вопросах причиной пожара могла послужить одна-единственная спичка, а такой «спичкой» могло оказаться одно неверно сказанное слово.

О том, что практически у всех малых народностей Севера медведь является прародителем, я уже слышал. По нанайской легенде, медведь приходит в юрту к женщине и становится её мужем.

У них рождаются дети — нани хала. Когда дети вырастают, женщина уходит в лес к медведю и сама становится медведицей. Но перед этим она строго-настрого наказала своим детям никогда не охотиться на медведей. Вполне естественно, что это табу было нарушено. Неблагодарные дети убили и съели своего родителя.

Вот после этих событий люди должны были, в знак искупления своего греха, убивая медведя, соблюдать ряд правил и обрядов, главным образом сводящихся к тому, чтобы замести следы своего преступления. То есть я не я, и лошадь не моя. Прости нас, дедушка, но это не мы тебя убили, а какие-то другие нехорошие дяденьки. В общем, пришлось влюблённым, невзирая на запрет обоих родительских домов, тёмной ноченькой покинуть отчий кров и начать самостоятельную жизнь.

За то время, которое провели вместе, мы подружились с этими простыми и доверчивыми людьми. Они всегда оказывались там, где необходимо было оказать помощь или просто принять какоелибо участие.

Как-то раз, ближе к вечеру, Алонка предложил поохотиться.

Да и то сказать, солонина уже всем приелась. Мы со Степаном были не против.

— На кого охотиться будем? — поинтересовался я.

— Такой ружьё любой дичь взять можно, — любовно поглаживая приклад, проговорил Алонка. — Если духи пошлют нам удачу, то будет добыча.

Я это понял так, что нам всё равно, какого зверя стрелять, лишь бы повезло. Но нам повезло гораздо раньше.

— Наверное, нам следоват сегодня пораньше пристать на ночёвку да пойти побродить по сопкам. Авось, какой зверь и набегит, — посоветовал Степан.

В ответ на его слова молодой мангрен повёл себя довольно-таки странно. Он раскинул в разные стороны руки, вытянул шею и стал каркать, подражая ворону.