Портреты Пером (СИ)

Он закрыл глаза, пытаясь вытолкнуть сознание на тот уровень, где обитали живые разломы в полу и стонущий воздух. После нескольких визитов в ад он не сомневался, что воздух там живой, имеет свой голос и стон этот – никакая не игра воображения.

Давай, ну давай

Давай, скотина

– Молодой человек, довожу до вашего сведения, что лежание на холодном полу никак не способствует здоровью спины. В будущем…

Арсений рывком поднял корпус и развернулся. Позади стоял, конечно же, Энди, с клеткой и стеклянным фонарём. В клетке шуршал крыльями ворон – не мог расправить их в тесноте, и перья тёрлись о прутья. На них, чёрных, а также в очках Энди поблёскивали отсветы от свечи. Наверно, опять шёл на кухню – в последнее время его что-то очень интересовало именно там, Дженни говорила, что он всю посуду повытаскивал. Ей было всё равно, теперь все эти чашки-плошки-поварёшки не были нужны, готовить нечего.

– Профессор, я сию же секунду исправлю свою оплошность, – Перо поднялся. В голове мелькнула мысль, могущая оказаться полезной. – Просто я охотился за маленькими… существами. Они обитают на третьем слое, который Исами звала Адом. Их трудно поймать, и я думал, если лечь неподвижно…

– Ни слова более! – Энди приподнял фонарь. Птица, испуганная резким движением света, завозилась в клетке, усиленно зашуршав перьями. При этом она молчала. – Меня так же крайне заинтересовали эти существа, как вы изволили выразиться, да… Идёмте. В ловле нет нужды.

Энди пошлёпал к лестнице. Оставалось только идти за ним.

В комнате, поставив фонарь и клетку на стол, профессор залез в шкаф и извлёк оттуда большую корзину. Она была пустая, если не считать каких-то мелких хлопьев пепла, покрывающих дно.

Энди попросил его вытащить стул на середину комнатки и, как только просьба была выполнена, живо водрузил на него корзинку. Из ящика стола он вытащил старые растрёпанные листы, слабо перевязанные шнурком. Там же, в ящике, имелись ещё листы, несколько пачек, перевязанных ленточками, каждая с бумажкой-припиской поверх.

– Старые письма. Не волнуйтесь, молодой человек, прежде все их я прочитал и убедился, что никакой документальной ценности они не представляют.

С этими словами профессор извлёк несколько листочков, папку бросил обратно в ящик стола, а вытащенные письма разорвал на четыре части, ссыпав в корзину. Пару секунд ничего не происходило.

Перо, уже отошедший от попыток восприятия Ада, даже наклонился ниже. Прошло ещё секунд пять. Энди был спокоен. Потом Арсений заметил начавшие расползаться по жёлтой бумаге крохотные язычки пламени, быстро, впрочем, гаснущие. Листы чернели, мерцали прозрачно-оранжевым пунктиром обугливающиеся края. Причём происходило это по всей площади клочка бумаги – его медленно что-то проедало в нескольких местах.

– Они становятся всё прожорливее, – заметил профессор, сложив на груди руки, – так что приходится держать их на голодном пайке. Прямо как нас держит этот новый управляющий, – в голосе его послышалось неприкрытое презрение. – Не правда ли, хорошая аналогия? С одним только отличием: моя мера вынужденная. Писем в особняке не так много, как хотелось бы, и я уверен, что нашёл большинство из них в открытых комнатах.

Ну да Джек тогда говорил что Энди собирает по всему дому какие-то бумажки

Когда я только вернулся из будущего

Арсений почти ткнулся лицом в бортик корзины, наконец, проморгался, и сумел различить: по плетёному дну перекатывались эти самые живые угольки. Только они были куда толще тех, что шастали по коридорам, размером примерно с мышь-полёвку. Можно было различить и что-то вроде шерсти, хотя, конечно, обман зрения, просто лучики яркого, концентрированного пламени. Между этих лучиков что-то поблёскивало, множество чёрных и до ужаса напоминающих глаза бусинок. Комочки перекатывались по клочкам листа и жадно поглощали их в себя, пережигая в пепел. Вскоре от разорванных писем остались только серые хлопья.

– Твою мать, – сказал Арсений по-русски, чтобы не вызвать волну возмущения Энди.

– Я исследую их поведение уже три недели. Они питаются, представьте себе, – красноречивая пауза, – памятью, которая наполняет предметы. Чем тяжелее память, тем больше им нравится. Потому, – профессор махнул рукой на раскрытый ящик стола, где лежали несколько стопок писем, – я сортирую письма по содержанию. Те, что описывают душевные, так сказать, страдания или невзгоды адресанта, сложены в стопку с надписью…

– «Десерт из орехового пудинга и какао», – закончил за него Арсений, теперь сообразив, к чему все эти листочки-заголовки.

Ещё в ящике были стопки с надписями «лёгкий завтрак овсянкой и фруктами», «ужин со сменой блюд», «бульон для больного простудой» и «чаепитие в пять пополудни». Оставалось только поразиться тонкому чутью Уолкмана (в сочетании со столь же тонкой иронией), распределившего чьи-то письма на столь абстрактные категории. Это же надо было догадаться, да ещё и рассказывать об этом теперь с такой невозмутимой физиономией.

– Можно мне взять одного? – спросил осторожно, но получилось нетерпеливо и как-то… подпрыгнувшим голосом. – Нужно настроиться на восприятие ада… а самому поймать не получается.

– Ну конечно, Перо! – Энди произнёс это так, будто его удивляла сама возможность отказа. Покивав, запустил руки в корзину и извлёк оттуда один огонёк. Он недовольно покатился по сморщенной коже, но ожогов не оставлял. – Только не забудьте после описать подробно своё впечатление от «ада». Нигде более нельзя исследовать такой феномен, а одностороннее описание только одного наблюдателя – меня самого – может оказаться недостоверным…

Огонёк скатился на подставленные руки Пера. Мёрзнущие от недостатка крови ладони тут же согрело мягким, нежарким теплом.

– Проклятое… тепло, – зачем-то сказал Арсений. – Спасибо вам. Я сам бы ещё неизвестно сколько носился по коридору.

– Пустяки, – Энди уже убирал корзину с остальными «подопытными». – Если это поможет вам отвлечься от чувства утраты. Нет лучшего отдохновения для страдающей души, чем активная умственная деятельность…

Арсений даже на секунду ошалел, потом понял, что Энди это о смерти Тэн.

Кивнув профессору на прощание, он вышел в коридор и понёсся на третий этаж. Комочек перекатывался по его ладоням, по чистым белым бинтам, грел скрюченные пальцы.

На месте, в бальной зале, Арсений уселся на пол, уложил туда же сумку и фонарик. Не обращать внимания на темнеющие зеркала было сложно. В них множилась и удлинялась в бесконечность эта и так немалая комната.

– Ну, хватит лирических отступлений... поехали.

Он вытащил из сумки штук семь набросков, все касались так или иначе последних событий в особняке (рисовал урывками и сквозь боль). Умирающие Перья, распятый в зимнем саду Джим, привязанная к креслу Дженни, Лайза в клетке… Разложил их на полу дорожкой и пустил комок на бумагу. Тот явно обрадовался. Засветился, шерстинки-лучики стали ярче.

– Веди давай, – прошептал Перо, распластываясь на полу. Тепло в пожирании рисунков развил просто-таки рекордную (для контуженного владельца самоката) скорость пол-листа в пятнадцать-двадцать секунд. Он упорно продвигался по разложенной дорожке, а Арсений полз за ним, приникнув телом к холодному полу и не отрывая взгляд от ало-оранжевого комка.

Кто-то там всё мучился вопросом как выглядит дорога в Ад

Да вот так. Хлопайся на пузо и ползи.

По мере того, как он проползал всё дальше за остающейся дорожкой пепла, боковое зрение улавливало изменения вокруг: тьма сменялась на тусклый багровый свет, а он медленно наливался ярко-алым; воздух начал надрывно и тихо звенеть-стонать на одной ноте, а деревянные доски под ним обращались в горячие неровные камни.

Тепло дополз до последнего рисунка, замер там, быстро переработал бумагу, оставив за собой кучку пепла, и вдруг, откатившись чуть дальше, канул в очередной разлом.

Арсений медленно поднялся. От горячего воздуха и запаха гари кружилась голова, хотя и понятно было, что это самовнушение, как пар от дыхания в Сиде.