Loving Longest 2 (СИ)

…лицо гордого сына Феанора. Сейчас, вспоминая его, ему казалось таким естественным, что это прекрасное существо на самом деле — девушка, но тогда, при их первой встрече, конечно, он не мог себе такого даже представить.

«Ну неужели никто раньше не говорил ему, какой он красивый?» — спросил он себя.

Он осторожно потушил фонарик.

Она проснулась вскоре, обняла его, поцеловала — и вдруг дёрнулась, схватилась за свой плащ, которым он был прикрыт, и вскрикнула:

— Тут пахнет палёным! Пахнет огнём! Отчего? Тут пахнет…

— Любимая, ничего не…

— Тут пахнет огнём… огнём и… — её голос дрогнул, — маслом… ты… ты зажигал огонь? Ты меня видел? Ты на меня смотрел?

— Ну пожалуйста…

Она вырвалась из его рук, он услышал шелест шёлковых одежд (теперь он знал, что они тёмно-зелёные) — она накидывала на себя рубашку. Он рванулся; пещеру он знал, как свои пять пальцев, но сейчас не смог дотянуться до неё, не смог схватить, не нашёл. Она со всхлипом прокричала:

— Прощай! Я не могу… я ухожу… прощай!

Захлёбываясь в рыданиях, она побежала прочь. Он попытался бежать за ней — сначала туда, откуда она приходила; он закричал ей вслед —

— Любимая! Вернись! Прости! Прости… Ка… Карнистир… Прошу тебя! Не оставляй меня!

Каким-то чудом он нашёл тот, другой выход, вывалился на мокрую осеннюю листву. Рядом никого не было — только оброненный ею тёплый шарф.

И в другую осень, несколько лет спустя, он снова увидел её. Он только что встал на стражу; его товарищи успели отойти достаточно далеко, как перед ним появилась фигура в чёрном плаще. Она откинула капюшон, и он третий раз в жизни увидел её лицо.

— Тебе нельзя сюда! Это опасно! Тебя не должны тут видеть! — сказал он. Он стоял на месте; покидать свой пост он не смел, не смел подойти к ней. Сейчас это уже было бы предательством с его стороны.

— Я… я веду себя ужасно, я не должна… — сказала она. — Но ты мой муж… я так не могу… ты… уходи отсюда. Ты же понимаешь. Теперь, когда Сильмарилл здесь, мои братья придут сюда. Это случится… очень скоро, я не могу… не могу так. Пожалуйста, уходи. Не со мной, нет, я не могу просить об этом. Просто уходи.

— Нет, — ответил он. — Я не могу оставить свой пост. Не могу оставить внука Тингола, не могу оставить своих короля и королеву, их детей. Прости меня, — он был не в силах на неё смотреть. — Не вини себя. Сейчас и так понятно, к чему всё идёт. Не имеет значения, когда именно это случится. Так что не бойся, я никому не скажу о том, что ты приходила. Это не изменит ничего.

— Ничего, — ответила она.

Он позволил себе на несколько мгновений закрыть глаза, чтобы не видеть, как она уходит.

Он вынырнул из-под лестницы, целясь в Келегорма, выставил копьё; над ними качался огромный золотой светильник, в который попал дротик; розовыми, солнечными и белыми вспышками переливался инкрустированный хрусталём, опалами и янтарём потолок. Меч пронзил его грудь, а его копьё вошло в чужое тело, со страшной силой ломая рёбра — там, именно там, где оставался шрам после предыдущей битвы. Он видел, куда бьёт, и она, наверное, тоже. Она упала на него, выронив меч, вцепившись в меховой воротник его кафтана.

— Я так рад тебя видеть, — сказал он.

— Я тоже, — сказала она. — Я больше никуда не уйду. Никуда. Останусь здесь. Теперь можно.

— Да, — ответил он и больше уже ничего не говорил.

Карантир почувствовал, как его поднимают, и закричал:

— Кано, не надо! Не надо! Не уноси меня! Я хочу быть здесь, я хочу здесь…

Он цеплялся слабеющими пальцами за одежду стража, но Маглор подхватил его, поднял — и в его пальцах остались только несколько пучков меха и два-три светлых, серебристых волоска.

Маглор не знал, почему после Дориата Карантир так его возненавидел. Вот именно поэтому.

— …Просто я полюбила одного из стражей Дориата, и мне пришлось его убить. Вот и всё, — сказал Карантир.

Аргон погладил его по голове:

— Прости меня.

— За что?

— Помнишь, — вздохнул Аргон, — я тебе сказал, что ты обязательно найдёшь кого-нибудь, кто полюбит тебя? Кто полюбит тебя, хотя ты и не такой, как твои братья? Мне сейчас стыдно за свои слова. Как будто когда я говорил это, я предрёк тебе всё, что здесь случилось. Прости.

— Я так хотела… хотела найти то, что от него осталось… просто, чтобы знать. Всё время думала о том, как я бросила его тут. Просто знать.

— Может быть, родные позаботились о нём? Похоронили его… — сказал дрогнувшим голосом Аргон.

— У него же не было родных. Совсем, — ответил Карантир.

— Ну тогда ведь есть хоть небольшая надежда, — робко предположил Аргон. — Может быть, он всё-таки остался жив.

— Я больше не хочу надеяться, — сказал Карантир. — Больше не могу.

— Как его звали? — спросил Аргон.

— Не надо… я не буду. Не скажу. Он не любил своё имя.

Элурин завязал Натрону глаза и близнецы повели его прочь. Клетку он продолжал сжимать в руках. Про себя он подумал, что юноши поступают неразумно: такой много поживший и опытный квенди, как он, конечно, в любом случае должен будет запомнить дорогу.

— В чём дело? — услышал он женский голос. — Что случилось?

— Мама, он заходил внутрь дворца, — сказал Элурин. — Смотрел, как едут сыновья Феанора. Мы подумали…

— Стражи же вам сказали — не нужно вмешиваться и вообще не надо туда ходить! Развяжите ему глаза, — сказала она.

Кто-то из близнецов снял ему повязку.

Натрон увидел маленький деревянный дом, и на крыльце — молодую женщину-квенди.

Она была темноволосой, с густыми волосами до плеч, а на голове у неё был забавный головной убор с несколькими нашитыми пушистыми хвостиками. Нат вспомнил, что такие береты носят на охоту нолдор — как мужчины, так и женщины. На женщине (или девушке?) и был охотничий костюм — удобный тёмный кафтан, широкие брюки и кожаные сапожки.

— Я слышал, что супруга Диора погибла… — сказал осторожно Натрон, как бы ни кому не обращаясь.

— Да… — сказал светловолосый — Элуред. — Мы зовём матерью ту, что нашла нас и вырастила.

— А дядя дома? — спросил Элурин.

— Нет, дядя ушёл ещё утром, чтобы выменять соль на шкурки, и вернётся только завтра, — покачала она головой. — Кто ты? — обратилась она к Натрону. — Что ты там делал?

— Холлен, — назвал он своё настоящее имя. — Смотрел, как там проезжают сыновья Феанора. Птиц ловлю. А тебя как зовут?

— Не знаю, — сказала девушка.

— То есть как?

— Не знаю, — повторила она. — Не помню. И отчего потеряла память, я тоже не знаю, — сказала девушка печально. — Я спрашивала у нескольких синдар: они думают, что, может быть, я — возрождённая, и поэтому мысли у меня путаются — и прежнюю жизнь не помню, и не помню, что было после рождения. Другие думают, что меня чем-то опоили… Никто из них никогда не видел меня раньше.

— Мне очень жаль, — искренне сказал Натрон. — Жаль, но я тебя тоже никогда не знал. Как же ты нашла этих детей?

— Когда мы только перебрались сюда, я наткнулась на них… сама не знаю, как. Услышала издалека, как они плачут. Как будто кто-то подсказал мне… Они уже дней десять блуждали по лесу. Элуред был совсем при смерти. Дядя не хотел оставлять их, но я настояла. Если ты обещаешь никому не говорить о них, мы тебя отпустим.

— Пусть заплатит выкуп, — сказал Элурин.

— Это неблагородно, — ответила приёмная мать.

— Я заплачу, — согласился Натрон. — И да, я обещаю.

Он оглядел свою одежду, руки и увидел на пальце перстень, который когда-то подарил ему Эол. Он стянул его не без труда и отдал ей.

— Не надо, — сказала она. — Может, эта вещь тебе дорога?..

— Это всего лишь вещь, — улыбнулся Натрон.

— Может, подождём дядю?.. — спросил Элурин.

— Нет, дети, в этом доме главная я, — сказала девушка. — Я его отпускаю. Мне почти стыдно за них, — обратилась она к Натрону. — Мне хочется… пойдём, я хотя бы дам тебе на дорогу лембас и орехов.