Факелы на зиккуратах (СИ)

Небожителями – консулами, магистрами и госканцлерами – усердно создавалась иллюзия нормальной, спокойной жизни. Словно ничего не происходило и не произошло. У народа попроще всегда хватало других забот, чтобы еще и о консулах печалиться, тем более что-нибудь, да случалось с завидным постоянством. К примеру, Академия гудела: профессор политологии был застукан со студентом в недвусмысленных, а посему чрезвычайно компрометирующих обстоятельствах. Случай обсуждался на студенческом совете. Фабиан, бывший его председателем – и зачем ему нужно было еще и это бремя? – пытался воспротивиться, но безуспешно. Народ жаждал крови, и эта же жажда привлекла Аластера, причем ублюдок решил в самоубийственном порыве подразнить стервятников: он объявился на заседании совета одетым в неоново-розовую рубашку, невероятные серебристые брючки, успешно прикидывавшиеся лосинами, мало того – накрашенным и в туфлях на среднем каблуке. Он все еще учился в Академии, хотя Фабиан подозревал, что грядет четвертый и окончательный раз, когда его вышвырнут из нее, на сей раз без права восстановления.

Эффектное появление Аластера не прошло незамеченным. Скорее всего, он именно этого и добивался и подходил и усаживался на заднем ряду в конференц-зале с эффектностью заслуженной куртизанки, а затем долго еще окликал знакомых, приветствовал их и щедро осыпал аудиторию воздушными поцелуями. Аластера знали многие, и многие из них его недолюбливали, поэтому гул в помещении стоял изрядный. При этом его языка побаивались, поэтому никто не рисковал одернуть его, воззвать к совести или просто приказать: «Угомонись». Фабиан мог бы – но не находил целесообразным, его это шоу представление развлекло, заодно и предоставив возможность оценить настроения масс. Аластер уселся наконец, закинул ноги на спинку стула впереди и томным движением достал свой коммуникатор – огромную бандурину, отчего-то в чехле из нежно-зеленого меха. Фабиан с интересом наблюдал за его маневрами и за тем, что творилось в зале: на Аластера оглядывались, косились, шушукались, с упреком смотрели на членов студенческого совета и ждали, что хотя бы они что-то предпримут. Ему было сложно оставаться серьезным, и было интересно: сколько совращенных профессоров на счету у этого колибри.

Следующие четыре часа были набиты под завязку руганью, гневными и пафосными речами в адрес самых разных людей, обвинениями всех подряд во всевозможных прегрешениях, ловкими и грубыми переходами на личности и сопутствующими оскорблениями, и неловкими попытками членов студенческого совета прекратить балаган. Фабиан помалкивал, ухмылялся, следя за наиболее отъявленными блюстителями нравственности и наслаждался действом. Которое было тем замечательней, чем активней в нем принимал участие Аластер. Все-таки этот ублюдок был невероятно хорош в роли адвоката дьявола: все эти его «да, но…», «а если бы ваш брат пришел и…», «вы не потому ли так злитесь, что что-то такое о себе подозреваете» и прочее мирному обсуждению проблемы не способствовали. Фабиан уже знал, что и профессор отправлен на заслуженный отдых, и студента настоятельно просили перевестись куда к дому поближе до тех пор, пока он не согласился. Инцидент вроде был исчерпан. И все равно природа человеческая требовала поплясать на чужих костях.

Заседание студенческого совета было в принципе никому не нужным, хотя идея сделать его открытым оказалась полезной: на него в очередной раз обратили внимание, Аластер заполучил нескольких поклонников, на два порядка больше врагов, причем последнее радовало его несравненно больше. Фабиан, искренне считавший это время бесцельно убитым, но не желавший признаваться в своем цинизме публично, потренировался произносить речи, в которые не верил ни на гран, с риторикой, от которой его воротило, со всей страстью убеждая толпу, о которой у него сложилось пренебрежительное отношение. И он злорадствовал: не просто получилось, а получилось очень хорошо. И тут же он с издевательским снисхождением похлопывал себя по спине: до чего хорош, щегол, до чего самовлюблен!

Аластер полулежал на диване, вытянув ноги, расстегнув свою отвратительно-розовую рубашку, и следил за Фабианом из-под тяжелых век. Перед ним стояла бутылка с многоградусным пойлом, каковых километры полок можно созерцать в дискаунтерах. Фабиан не разделял любви Аластера к «много пойла», предпочитая что-то, обремененное вкусом. И поэтому он изучал вино в бокале. Аластер ухмылялся; он выглядел счастливым, бесконечно довольным жизнью; при всем при том Фабиану казалось, что в его разнузданном поведении есть что-то отчаянное. Но Аластер всегда был самоубийственно любопытен и одновременно до отвращения осмотрителен. Наверное, и в его странном, истерично-радостном настроении ничего удивительного не было: Аластер прогулялся по самому краю пропасти, заглянул в нее – и ничего ему не сделалось.

– А кста-а-ати, – неожиданно протянул Аластер. – Я тут говорил с та-аким офигенным типом намедни. Он знает того австралопитека, который был главным охранником твоего Альбриха. То ли служили вместе, то ли Альбрихов австралопитек ему в карты машину продул, то ли этот тип австралопитеку кучу талеров должен. Мутная история, Фальк. Как всегда у этих бруталов, которые не могут жить без того, чтобы не придумать еще один повод пожертвовать во имя. Так ты представляешь, Альбрих вошел в совет директоров оружейной корпорации. Бедняжка Эн-Ти так убивался, что на первого канцлера охоту вело куда меньше людей, чем теперь на почти главного оружейника.

– Оружейной компании, говоришь? Какой? – Фабиан склонил голову к плечу, открыто изучая Аластера.

– Ой, что-то с цифрами и буквами, – отмахнулся Аластер, не отводя от него взгляда. – Что-то совершенно ужасное, как модель ширпотребовских джинсов. Я думал, я представлял, что он убивается по прекрасному темноокому эфебу, а он – он изменяет тебе с биллионным бюджетом.

– Где штаб-квартира компании, ты хотя бы для приличия мне скажешь?

Аластер неторопливо округлил глаза.

– Ой, откуда я знаю? – промурлыкал он.

Фабиан отставил бокал, встал, подошел к нему и навис. Аластер расставил ноги пошире и довольно улыбнулся. Фабиан неторопливо снял пиджак, рубашку, стянул майку, нагнулся над Аластером и ухватил его за волосы.

– В какой стране? Не в Республике же, да? – вежливо спросил он и дернул Аластера за волосы.

Аластер непроизвольно вскрикнул от боли и снова заулыбался.

– Какого рожна ты устроил этот спектакль? – процедил Фабиан. – Какого рожна ты поперся в этот цирк уродов в твоем блядском прикиде? – спрашивал он, дергая Аластера за волосы. – Тебе хочется заработать волчий паспорт, чтобы только у Эвфимии тебе и нашлось место, ты, ублюдок?

– Не ублюдок, – оскаливаясь от боли, огрызнулся Аластер. – Рожден в браке, есть свидетели и свидетельства. Это не в твоей тмутаракани, где до ближайшей повитухи полтора дня лесом.

Фабиан отпустил его волосы и выпрямился. Аластер, надувшись, теребил волосы. Затем он поднял ногу и легонько ударил ей Фабиана в живот.

– Тебе разве не понравилось, милый? – расплылся он в улыбке. – Тебе разве не хотелось узнать, что эти гиены сделают с открытым содомитом? Так ответ – ничего.

Фабиан улыбнулся и ухватил его за щиколотку.

– Ты забыл, куда ты пришел, Армониа. Двести с чем-то человек собрались, чтобы потравить не клоуна вроде тебя, а двух вполне пристойных людей, – снисходительно произнес он. – И должен признаться, даже для седьмого или какого по счету эпизода этого ристалища толпа была страстной и ненасытной.

Аластер надул губы.

– Как жаль, – томно протянул он. – И ты, такой жестокий, обличал этих влюбленных, вместо того, чтобы всячески спасать, в конце концов, они пострадали от толпы за то же, за что тебя вывозили на люксовые лыжные курорты.

Фабиан засмеялся.

– Не путай дар божий с яичницей, Аластер, – ответил он, отпуская его ногу и делая шаг назад.

– Да, вот она, разница между второсортным профессором и второсортным первым консулом, – скучно произнес Аластер. – Профессора ссылают на пенсию, первому консулу позволяют подмять под себя тридцать процентов военных контрактов Республики.