Loving Longest 2 (СИ)

— Давай, мне тоже интересно, — сказал Эолет.

Келегорм попросил дать ему рабочий кожаный фартук и встал рядом с сыном. Элеммакила поразило, до какой степени они похожи; он даже удивился, что сам, зная, как выглядит Келегорм, до сих пор не догадался, кто отец ребёнка. Рингил иногда тревожно поглядывал на мать: не злится ли Элеммакил на него? Элеммакил заставил себя улыбнуться, давая понять мальчику, что бояться нечего. Через некоторое время он вышел, чтобы, как обычно, принести детям еду; вернувшись, он по-прежнему застал Келегорма с сыном за работой.

— А ты правда живёшь здесь? — спросил Рингил.

— Да, — ответил Келегорм, — здесь.

Он заглянул в кладовку с маленьким окном, где всё ещё лежали части старых доспехов: большинство пришлось выбросить несколько лет назад, чтобы освободить место.

— Да, вот здесь я и живу, — сказал он. — Никто не против, вы же не пользуетесь этой комнаткой?

Эолин и Эолет пожали плечами.

— Конечно, — сказал Эолин, — только мы приходим в мастерскую рано и начинаем работать с утра.

Элеммакил стал чаще заходить в мастерскую: он тревожился за сына. Но Келегорм держал себя ровно и приветливо, хотя и несколько отстранённо. Элеммакил не без удивления увидел, что Эол — оба Эола — отбросили свою неприязнь к нолдор, постоянно задавая Келегорму вопросы и повторяя его приёмы.

Через несколько недель Элеммакил заметил, что сын и Келегорм ведут между собой какие-то разговоры, которые прекращаются в его присутствии, и что Рингил стал запирать свои работы в шкафчик. И однажды утром, заглянув в свою комнату, он увидел там Келегорма и Рингила, а на своей кровати — что-то блестящее и переливающееся. Элеммакил подошёл поближе: на сером суконном одеяле очень странно выглядели диадема, браслеты и ожерелье. Кружевная филигрань, искрившаяся мягкими отблесками серебра, была усыпана бриллиантами. Элеммакил с горечью подумал, что этот серебряный венец должен подходить к его волосам с седыми прядями.

— Надень! Надень, пожалуйста! — попросил Рингил.

Элеммакил неловко, на ощупь надел на голову диадему; с трудом натянул через диадему ожерелье, просунул похудевшие кисти рук в браслеты, поправил волосы. Рингил бросился к нему и обнял; он тихо сказал:

— Мамочка… никого красивее нет! — он знал, что Элеммакилу не всегда нравится, когда его так называют, хотя и не мог понять почему:, но ему всё равно очень хотелось это сказать. Элеммакил почувствовал, как к горлу подкатил комок; он не мог ничего ответить, лишь присел и положил голову на плечо сыну.

— Это мы с отцом сделали вместе, — продолжил Рингил, — все камни на браслетах я сам вставил. Тебе ведь нравится? Эолин и Эолет мне тоже немного помогли…

— Скажи им спасибо, Рингил. Давай я переоденусь, эта одежда плохо подходит к такому убору, — сказал, наконец, Элеммакил.

Мальчик выбежал из комнаты, и Келегорм сказал:

— Не могу не согласиться с моим сыном, — Элеммакил понял, что он имеет в виду — «никого красивее нет». — Сегодня, если ты помнишь, день зачатия Рингила. Я понимаю, что для тебя это не праздник… то есть не совсем праздник, конечно. Но я люблю своего сына, и я очень благодарен тебе. Хочу сделать хоть что-то приятное для тебя, Элеммакил.

Келегорм замолчал и как будто ожидал ответа.

— Я хочу сказать тебе, — ответил Элеммакил, — ты можешь перейти сюда. Можешь разделить со мной ложе. Если хочешь.

— Зачем? — спросил Келегорм.

— Тебе, наверное, неудобно жить там, в кладовке, — сказал Элеммакил. — И я понимаю, что всё равно этим кончится.

Келегорм сначала ничего не сказал ему; потом он ответил, словно через силу:

— Спасибо тебе. Я принесу сюда свои вещи. У меня их немного, — и ушёл.

— Можно? — крикнул из-за двери Рингил.

— Сейчас, минутку, — ответил Элеммакил.

Элеммакил переоделся (Маэглин, хотя и с неохотой, отдал ему несколько вещей, сшитых для Тургона) и вышел. Рингил пришёл в восторг: мальчик потащил его к Эолину и Эолету, потом к Маэглину.

Там Элеммакил посмотрел в большое зеркало; действительно, диадема была прекрасна, но он так давно не видел себя, что почти не узнавал. Задним числом он испугался: он, конечно, помнил, что ему пришлось вынести, но одно дело было помнить, другое — видеть, как это отразилось на его собственном лице, истощённом, побелевшем, словно навек испуганном. Сейчас Элеммакил начал жалеть, что согласился лечь с Келегормом; он понял, что несмотря на плен, на необходимость выносить общество Маэглина, на страх за ребёнка он за прошедшее время уже позабыл самое худшее, отвык от него. А теперь ему придётся терпеть, что другой будет распоряжаться его телом.

У себя в комнате он увидел повешенный на вешалку плащ Келегорма и небольшую сумку с его вещами; сам Келегорм куда-то вышел и вернулся только к ночи. Элеммакил отвернулся и услышал, как он лёг рядом и сказал:

— Спокойной ночи, милый Элеммакил.

И больше ничего.

— М-м-м… что такое? … — Келегорм проснулся и понял, что лежит не в кладовке при мастерской, а где-то ещё. Потом он вспомнил, что вчера перебрался в комнату к Элеммакилу. — Доброе утро, милый Элеммакил, — пробормотал он; почувствовал, как Элеммакил легко перебросил через него ноги, вставая. Он открыл глаза; за окном было совсем темно.

— Доброе утро, — ответил Элеммакил. Келегорм увидел, что он разжигает огонь.

— Что такое? — спросил Келегорм. — Который час?

— Четыре утра, — ответил Элеммакил.

— Почему? …

— Я встаю в четыре утра. Всегда, — ответил тот. — Когда я был во внешнем карауле Гондолина, привык вставать в это время, когда заступал на стражу. Иногда раньше. Ну и ложился поздно. Я вообще спал часов пять от силы. Привычка осталась. Но Рингила я, конечно, бужу позже. Ты есть будешь сейчас?

— Ага, — ответил Келегорм. — Но это же… это же безумно рано.

— Почему же рано? Ну ты же сам вставал засветло на охоту, наверное. Тебя же назвали «быстро встающим» почему-то? — спросил Элеммакил.

— Ну… — сказал Келегорм. — Ну на охоту иногда да… если надо на охоту. Я дома вставал рано… ну часов в девять… восемь… В общем, рано… Ну это если по сравнению с отцом, конечно. Он часто допоздна делал что-нибудь. Часов до пяти утра, потом спал. Вставал в три часа дня… Элеммакил, ну что ты смеёшься?

— Прости, — Элеммакил уже не мог сдерживать смех и Келегорм видел, как он опустился на стул, прикрывая рот рукой. — Ну не сердись… Просто… ну просто я подумал, что все ваши прозвища имеют смысл, если добавить «по сравнению с Феанором». Ты рано встаёшь по сравнению с отцом, Майтимо хорошо сложен — ну и так далее…

— Ну да, — Келегорм тоже засмеялся, — наверное, ты прав. А Куруфин «похожий на отца» по сравнению с нашим отцом… с Феанором; отец был не слишком похож на деда, Финвэ.

Элеммакил поставил на огонь сковородку.

Как ни странно, вопрос о сходстве Феанора и Финвэ в тот же самый момент волновал кое-кого ещё.

Саурон распахнул дверь покоев Маэглина, не стучась. Маэглин крепко спал, но оба Эола бодрствовали; они тоже спали мало. Эолет читал книгу; Эолин вычерчивал схему какого-то сложного изделия.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал Саурон.

— Да? — ответил Эолин. Эолет не поднял глаз от книги.

— Я давно хотел тебя спросить, но откладывал этот разговор до тех пор, пока ты не вырастешь, — начал Саурон.

— И что, это разговор не для детских ушей? — насмешливо спросил Эолин.

— Ты же знаешь, что я не ребёнок и помню всё, — сказал Эолет.

— Это так, — согласился Саурон. — Но я всё-таки думаю… видишь ли, ты всё же можешь сохранять какие-то черты детского восприятия и мог бы неправильно передать мне или понять сейчас то, чему ты, насколько я знаю, был некогда свидетелем.

— Спрашивай, — сказал Эолин; его рука, не останавливаясь, водила циркулем, вычерчивая сложные завитки узора.

— Когда твой сын впервые попал ко мне, он сказал мне дословно следующее: «Финвэ… он не просто так стал королём, посланником к Валар. Просто Мириэль… она дала… ну вы понимаете, дала кому надо кое-что». Ты имел в виду что-то конкретное, или это просто бред ревности и ты это всё выдумал потому, что твой друг Натрон учил Мириэль шитью?