Loving Longest 2 (СИ)

— Да, конечно! — Карантир расхохотался. — Пусть он вернётся! Пусть! Ты ведь ждёшь не дождёшься, правда? Это же вы нас заставляете быть мужчинами! Ты ведь буквально на днях раздевался перед моим отцом донага в его мастерской! Я это видел! Я всё видел; я ещё в Тирионе видел, чем вы занимаетесь… ну что же, Куруфинвэ добился, чтобы ты его любил больше, чем Нолофинвэ, и я прекрасно видел, как именно!

У Фингона подкосились ноги; он сел на пол балкона; он больше не видел их, но перед глазами по-прежнему стояло осунувшееся, болезненно покрасневшее лицо Финвэ, с которым он слушал обвинения Карантира.

— Морьо… — выговорил тот с трудом, — ты всё не так понял… твой отец просто хотел сделать моё изображение; показать, что он умеет делать скульптуры не хуже, чем твоя мать, он просто просил меня позировать… просто… я уверен, что он всё сможет тебе объяснить, когда приедет…

— Отец может объяснить что угодно! — сказал Карантир. — Но за что ты меня так! Отец же уехал вчера днём. Вчера днём! А ты так надо мной издеваешься — при том, что вы с отцом себя так ведёте! За что, что я тебе сделал?! — Карантир начал безудержно рыдать.

— Я ничем не хотел тебя обидеть, — сказал Финвэ. — Ничем, Морьо. Ничем и никогда. Я тебя люблю. Морьо, пожалуйста. Живи, как хочешь. Отец тебе ничем не помешает. Если хочешь, я уеду куда-нибудь вдвоём с тобой, и прослежу за тем, чтобы никто никогда не обижал тебя.

— Прекрати! — от голоса Карантира задрожали стёкла. — Ты… ты… ты меня… ты мне… у меня сегодня… ты принёс мне яблоки… шарфик… пирог… и под пирогом была окровавленная тряпка! Кто это мог сделать, кроме тебя! Это был твой подарок! Твой!

— Морьо… Я тебе клянусь… — сказал Финвэ.

Фингон встал — встал, чтобы увидеть то, что происходило в комнате, потому, что ему показалось, что Финвэ, говоря таким голосом, должен встать на колени. Но нет — он по-прежнему стоял лицом к лицу с Карантиром.

— Это ты! … Ты! — Карантир был в таком состоянии, что просто ничего не мог услышать.

— Морьо… пожалуйста… Я не мог с тобой так поступить. Я никому не разрешу тебя дразнить. Я Ноло об этом попрошу, он же король. Я люблю тебя как внука, как внучку, как самое дорогое дитя. Я дам тебе другое имя — девичье, если хочешь. Пожалуйста, живи как девушка. Пожалуйста. Ты ведь тогда станешь поспокойнее…

Последнего слова Финвэ произносить не следовало.

Карантир схватил со стола фруктовый нож и с размаху ударил Финвэ.

Тот упал.

Карантир упал на колени, продолжая рыдать. Из-за стола Фингон больше не видел его — только слышал глухие всхлипывания.

Фингон должен был быть в ужасе прежде всего от того, что Морьо поднял руку на дедушку — но и по жуткому выражению лица Морьо, и по тому как он рыдал, Фингон осознал, что случилось самое страшное, то, чего так давно, целые столетия не бывало в Амане — Финвэ умер; с ним случилось то же, что с его женой Мириэль, бабушкой Майтимо и Морьо, матерью Феанора.

«Его теперь положат рядом с ней, — подумал Фингон, вспомнив, как лежит тело Мириэль в садах Лориэна. — Но как же его положат, Морьо же разрезал его ножом, как же он будет там лежать порезанный? Из него будет течь кровь?».

Он не знал, сколько прошло времени, когда в комнату вбежал Маглор.

— Морьо?! Морьо?! Ты… ты… ты…

— Да, — выдохнул Карантир. - Да. Я опять.

— Что?.. Почему? Тебе не надо было возвращаться домой… как же я упустил тебя…

— Подарок, — сказал Морьо. — Там была тряпка. Там была опять тряпка. Тряпка с… кровью. Под пирогом и под яблоками. Сегодня утром.

— Нет… — простонал Маглор. — Нет… — Фингон увидел, как они встают, как Маглор судорожно обнимает младшего брата.

— Дедушка умер, — потерянно сказал Карантир. — Его больше нет. Меня теперь за это тоже умертвят. Убивать других квенди нельзя, — он уткнулся лицом в одежду брата. — Теперь все узнают, что я девушка. Меня разденут, чтобы посмотреть, а потом убьют. Кано, как меня убьют, ты не знаешь? Кано, пожалуйста. Мне так страшно. Тоже ножом? Мне кажется, дедушке не было больно — ножом. А кто меня убьёт? А если он меня убьёт, то его тоже убьют, потому что он тогда будет убийцей? А кто это сделает? Получается, мы тогда все убьём друг друга, да? И тогда последнему придётся убить себя? Но ведь это же будет очень больно, правда, Кано? Последнему же будет больно? Наверно, нельзя себя убить не больно, а то не поймёшь, убил себя совсем или нет? Может, ты меня убьёшь?.. Это же можно, да?

В глазах Маглора был невыразимый ужас.

— Нет, нет, не бойся, крошка, — наконец, сказал он. — Крошка Морьо. Тебя никто не убьёт. Никто ничего не узнает. Пожалуйста, не бойся. Это я во всём виноват. Я тебя спасу. Я сейчас всё сделаю, — он наклонился; Фингон увидел, что он снял с пояса Финвэ связку ключей. — Мы сейчас откроем сокровищницу и отнесём его туда. Как будто пришёл Мелькор и убил его. Мелькор же так хотел попасть в Форменос. Хотел отцовские Сильмариллы.

— Разве Мелькор может убить? — спросил Морьо. — Так не бывает. Валар никого не убивают…

— Неправда, убивают, — возразил Маглор. — Убивают, когда хотят.

— Но, Кано, что в это время дедушка мог делать в сокровищнице? Нас увидят…

— Все приедут только к обеду.

— Кано, ты правда меня любишь? Ты так надолго уезжал в прошлом году… Я думал, ты не вернёшься. Мне было совсем плохо…

— Конечно, люблю, Морьо. Ты только не бойся. Я сейчас сниму с него халат… вот видишь… Я сейчас сбегаю в оружейную… подожди тут… или уйди… нет, подожди.

Маглор вернулся через несколько минут; в руках у него была кольчуга, пояс и меч.

— Ты правда его туда отнесёшь? — спросил Карантир.

— Конечно. Вот ключ от ларца с Сильмариллами, я его взял из комнаты Майтимо, и дедушкин меч. Я открою сокровищницу, открою ларец и положу… его, — Фингон понял, что Маглор имеет в виду не ларец, а Финвэ, — на порог. Все подумают, что Мелькор его убил.

— Кано, разве можно открывать ларец? Отец нас убьёт… — Даже сейчас Морьо боялся гнева Феанора по поводу Сильмариллов больше, чем наказания за убийство Финвэ — самого дорогого для Феанора живого существа.

— Но с Сильмариллами же ничего не случится, я просто отопру ларец. Тогда все поверят, что это Мелькор, — Маглор поднялся и Фингон перестал видеть; из его глаз сплошным потоком полились слёзы, когда он увидел, как голова Финвэ безвольно склонилась на плечо Маглора, увидел, как свисают до пола его длинные волосы и что на нём одета длинная, ниже колен, чужая кольчуга. Ни Маглор, ни Карантир так и не заметили, что на балконе кто-то есть.

Когда они вышли, полил проливной дождь; от ветра балконная дверь распахнулась; над головой у Фингона бились занавески; он услышал слабый звон — это разбились водяные часы. К нему под ноги выкатился какой-то маленький свиток, похожий на опавший лист. Он прочёл:

дарагой нколо ты наверно удавишся получив эти строги, но ето я тебе пишу…

Фингон машинально спрятал дедушкино письмо в сумку, и спустился с балкона — с трудом, ободрав руки о железную ограду. Шатаясь, он пошёл по саду.

Но он всё равно не мог поверить в случившееся. Фингон решил посмотреть, действительно ли Маглор сделал то, о чём говорил. Он обошёл дом и незаметно пробрался в своё некогда любимое место в Форменосе — заросли малины и ежевики вокруг старого вяза, который Феанор не стал рубить, обведя вокруг него стену; отсюда была прекрасно видна лестница и дверь в сокровищницу. Он увидел белую рубашку Финвэ, увидел, как блестит начищенная кольчуга — наверно, кольчуга Келегорма, остальные не чистили доспехи так часто; увидел, как по ступенькам вниз льёт вода.

И тут он увидел, как в сером и тёмном дворе появилась какая-то фигура в хорошо знакомом ему серебристо-розовом плаще. Гость подошёл к двери в сокровищницу, спустился туда и через секунду его плащ снова замерцал под дождём; в руках у него — или у неё — был тот самый ларец.

Фингон хотел вскочить — пусть его сочтут сообщником Карантира и Маглора, пусть, но похищения камней нельзя было допустить, — нельзя было так поступить с Феанором!