Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

Кажется, Кэндис вообще впервые Лондон оценил и сумел разглядеть с иного ракурса, удивляясь, как смотрел прежде, если умудрялся не замечать такой красоты. Знакомый и вместе с тем незнакомый, как бы странно это не прозвучало, город. Всё равно, что попасть куда-то, где никогда не был и, следовательно, никого-ничего не знаешь. Место, где полностью отсутствует шанс столкнуться с давними знакомыми. А, значит, нет и риска. Место, где можно просто жить и наслаждаться каждой минутой в полной мере, не оглядываясь на мнение окружающих.

Пить кофе на набережной, обсуждая самые разнообразные темы, смеяться, не боясь реагировать искренне на ту или иную реплику, лететь навстречу рассвету, крепко зажмуриться, подставив лицо ветру, ощущать его хлёсткие прикосновения, и чувствовать себя по-настоящему живым.

Крепко сжимать в ладонях хрупкие стебли орхидей. Любоваться цветами, имеющими самую разнообразную окраску, начиная от тех, чьи лепестки окрашены белым, похожим на снег цветом, заканчивая теми самыми, чёрными, играющими на контрасте. А между ними – иные расцветки, из которой невозможно выбрать только одну, потому что прекрасны все они.

Каждая по-своему.

Нос в пыльце и прикосновение пальцев, стирающих светло-жёлтые пылинки.

Я люблю тебя, Кэнди. До умопомрачения люблю.

Эхом в лабиринтах сознания всего одно слово, и нет ничего более важного.

Он долгое время придерживался мнения о собственной невезучести. Думал, что ни единому желанию не суждено исполниться. Жизнь только подтверждала выдвинутую теорию, а ныне решила её опротестовать, подарив ответные чувства, взаимную любовь, о которой Кэндис мечтал столько лет, при этом оставаясь реалистом и ни питая большого количества иллюзий.

Чувства, что захватили с головой и не стали самым большим разочарованием. Возможность почувствовать себя по-настоящему счастливым.

Но, увы, ненадолго.

Видимо, он не заслужил, недостаточно страдал. Нужно ещё, ещё и ещё, чтобы окончательно сломался, и не нашлось подходящей терапии для восстановления.

Короткая полоса счастья – глоток спасительного воздуха перед наступлением окончательного забвения.

Петля из каната, обмотанная вокруг горла, продолжала затягиваться, и Кэндис понимал, что надолго его не хватит. Ещё немного, и он задохнётся. Задохнётся в тот самый момент, когда окажется вдали от человека, которого продолжает любить едва ли не с тех самых пор, как увидел впервые.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил Мартин, останавливаясь, замирая на одном месте и глядя предельно серьёзно.

Не обвинял, но Кэндису в этих словах слышался укор. Он не понимал, почему так. До тех пор, пока не прозвучала эта короткая фраза, атмосфера царила куда более праздничная, практически беззаботная. Стоило произнести несколько слов, и всё вокруг потемнело.

Они были прежними.

Лондон был прежним. Всё те же яркие огни, создающие ощущение, что сейчас, когда дело близится к полуночи, на улицах светлее, чем днём. Но Кэндису казалось, что все лампочки разом потухли, и город погружается во тьму.

Вопрос из разряда самых мерзких, что только можно придумать. Словно нож, приставленный к горлу. Достаточно задать всего один, чтобы логическая цепочка продолжилась сама собой, и наберётся вариантов огромное количество.

«Ты ничего не скажешь? Как долго собираешься меня обманывать? За кого принимаешь, если считаешь недостойным откровения? Быть может, хватит игр? Быть может, стоит открыть рот и произнести то, что должен?»

Он бы признался и рассказал обо всём без сомнения и излишнего кокетства, если бы понимал, чего хочет Мартин.

– Можно подсказку?

– Можно. Например, ты мог бы поведать о том, что через несколько дней уезжаешь, – вздохнул Мартин. – О том, что этот год закончишь не в «Орхидее», я не увижу тебя в мантии выпускника, не надену за сценой шапочку с кистью и не вручу тебе необходимые документы. Это сделает кто-то другой. Через двенадцать дней ты уезжаешь в Манчестер, и почему-то до сих пор мне об этом не сказал. Я бы узнал в любом случае, но…

– Мартин?

– Да?

– Знаешь, почему я промолчал?

– Нет. Разумеется, не знаю. Будь я осведомлён о причинах твоего молчания, не стал бы задавать этот вопрос.

– Потому что я сегодня впервые об этом услышал. От тебя, – произнёс Кэндис.

– То есть…

– Похоже, Альфред снова всё решил за меня.

Пальцы сжались сильнее, сминая нежные лепестки и ломая хрупкие стебли.

Новость, сравнимая по произведённому эффекту с ударом под дых, не дилетантским ни разу, а профессиональным, выверенным до мельчайших деталей.

И нанёс его не Мартин.

Снова дорогой папочка отличился. Видно ему сильно не терпится сплавить сына далеко-далеко, чтобы не мешался под ногами и не напоминал о своём существовании. Не спорил, не провоцировал скандалы, не раздражал тем, что имеет собственное мнение, да ещё и отстаивать его пытается.

Какая дерзость непростительная.

Ничего. Уедет, поживёт в других условиях, сравнит. Как благодать воспринимать начнёт хорошее к себе отношение.

Всё познаётся в сравнении, и он получит шанс посмотреть на ситуацию с разных сторон.

Эти мысли в представлении Кэндиса являлись отборнейшим абсурдом, но иногда он приходил к выводам, которые сам считал полной клиникой. Суть их заключалась в утверждении, гласившем, что лучше бы Альфред не изощрялся, отправив его обратно к Реджине.

Но и тут не обошлось без проблем.

Кэндис знал, что Реджина его не примет. Посмотрит на него, на чемоданы, стоящие у порога, окатит ледяным презрением и захлопнет дверь перед носом.

Хорошо, если без дополнительных комментариев, не тратя время на воспоминания о былых обидах и его злодеяниях, существующих исключительно в её голове. Она может, ей это ничего не стоит.

Из обличительной речи он узнает многое о себе.

Впервые за долгое время Реджина полностью поддержит мнение бывшего супруга в вопросах, касающихся будущего единственного сына. Пообещает ему жизнь содержанки, потасканной, униженной, воющей под дверью и умоляющей пустить.

Сделает это с такой уверенностью, словно обладает даром великого прорицателя, а потому уверена в правдивости сказанного. Точно знает, что именно так всё и будет.

Не стоит и пытаться наладить с матерью контакт.

Кэндис ей не нужен. Если спросить, она подтвердит.

А тому, кому нужен, его не отдадут. Тут и гадать не стоит, потому что всё, как на ладони. Очевидное умозаключение.

Дыши, Кэндис. Просто дыши.

*

– Кэндис.

Он не ответил. Шагнул вперёд, не думая, что ещё немного, и одежда промокнет до нитки. Преодолел расстояние, разделяющее их с Мартином, и замер напротив, словно ожидал ответного хода.

Своеобразная игра в шахматы.

Сначала один проявляет инициативу, за ним второй, так и меняются. До тех пор, пока не прозвучат заветные слова.

Шах и мат.

Признайте уже своё поражение, мистер Уилзи.

Сдайтесь, прекратите собственноручно выстраивать невидимые стены, господин директор. Они всё равно подвергнутся разрушению, и не останется камня на камне.

Давно понятно, что в этом противостоянии вы будете в числе проигравших. А, может, победителей? Кто знает.

Для кого-то это действительно было поражением, а для кого-то победой.

– Кэндис.

– Что-то не так, господин директор?

На пути к достижению цели больше не существовало никаких преград.

Фоном шумела вода. Достаточно было сделать всего одно движение, чтобы это прекратилось, но она им и без того не мешала. На посторонний шум ни Кэндис, ни Мартин не обращали внимания, сосредоточившись на своём молчаливом диалоге – обмене выразительными взглядами. Не нужно прикладывать огромное количество усилий, стоит только посмотреть внимательно, и всё, о чём думает оппонент, раскроется вмиг.

Кэндис не двигался с места, на лице без труда прочитывалась решимость. Уходить он не собирался.