Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

Тёмные ресницы дрогнули, взмывая вверх. Кэндис открыл глаза, перестав наблюдать за действиями Мартина исподтишка.

– Пора собираться, да?

– Сейчас только пять утра. Ещё уйма времени. Можешь поспать подольше, если хочешь.

– А ты?

– Приведу в порядок твои вещи, приготовлю завтрак. Пожелания будут?

– Королевское меню? – усмехнулся Кэндис.

– Так скромно?

– Зато не придётся тратить много времени на готовку. Сделать напиток, намазать джем на тост, и вуаля. Перед нами типичный завтрак её величества. А если серьёзно, то я съем всё, что ты приготовишь, потому не стану привередничать и строить из себя капризную диву. Удивишь меня кулинарными талантами?

У него слипались глаза. Неудивительно, в общем-то, принимая во внимание мизерное количество времени, отведённое этой ночью под сон.

– Попытаюсь, – заверил Мартин, наклонившись и прикоснувшись коротким поцелуем к губам. – А пока спи, потом позавтракаем вместе.

– Заманчивое предложение, господин директор, – хмыкнул Кэндис и вновь закрыл глаза, натягивая одеяло до самой макушки.

Мартин ухмыльнулся, выбираясь из постели. Стараясь не шуметь, вытащил из шкафа первые попавшиеся джинсы и, одевшись, выскользнул за дверь.

Кэндис потянулся. Признаться откровенно, он не собирался надолго задерживаться в постели, поскольку знал, что повторно уснуть не получится. Слишком много мыслей в голове, чтобы избавиться от них, слишком большой поток информации.

Два поистине грандиозных события.

Заключение контракта на издание «Призрачных мальчиков» и стремительный отъезд.

Судьба, когда речь заходила о Кэндисе, от любимой тактики не отказывалась. На первом месте как всегда, ирония высшего уровня, граничащая с чёрным – очень чёрным – юмором.

Кэндис поднялся с кровати, поставил дорожную сумку на стол, потянул молнию. Захватить с собой униформу было весьма предусмотрительно. Рубашка, надетая под пуловер, сейчас подходила разве что для мытья полов, джинсы, в общем-то, тоже. Сломанная молния, оторванные пуговицы, кое-где даже с мясом.

Кэндис достал расчёску и несколько раз провёл ею по волосам, приглаживая. Вытащил из стопки одежды рубашку, набросил её на плечи, жалея о том, что поблизости нет ни одного зеркала, а потому оценить собственный внешний вид не представляется возможным. Рубашка едва прикрывала бёдра. Кэндис застегнул вещь на все пуговицы, кроме двух верхних, закатал рукава до локтей.

Провёл языком по губам и тихо усмехнулся.

За пределами спальни пахло крепким кофе. Этот запах безумно нравился Кэндису. Брайт направился в сторону кухни, стараясь действовать бесшумно, не привлекая к своей персоне внимание раньше времени. Замер в дверном проёме, прислонившись плечом к косяку и несколько минут наблюдая за действиями Мартина.

– Дубль два. Доброе утро, Мар-тин, – произнёс, улыбнувшись.

Голос после сна звучал не совсем привычно. Чуть ниже обычного, чуть грубее. Хрипловато. Соблазнительно.

Мартин как раз закончил с приготовлением напитка и собирался разлить его по чашкам.

– Доброе утро, – ответил, отставив посуду в сторону. – Кофе?

– Нет.

– Тогда?..

– Вас, господин директор.

– Мы снова вернулись к этому обращению?

– Оно тебе не нравится?

– Звучит слишком официально и служит напоминанием о…

– Социальных ролях, – продолжил Кэндис. – И о том, что мы вчера вечером послали их к чёрту. Если ты думаешь об этом, то… не нужно.

Он смотрел из-под полуопущенных ресниц, как заправская кокетка, но без противной карамельности, жеманности и показной, нарочитой женственности, которая в парнях обычно раздражала.

Ему бы этот образ и не подошёл, став полным разрывом шаблона и одной из лучших иллюстраций к понятию диссонанса.

– Почему?

– Потому что теперь они не имеют значения. Ещё несколько дней, и я никак не буду связан с академией.

– Спасибо, что напомнил.

– А ты забывал об этом? – спросил Кэндис, убирая прядь волос от лица.

– Нет. Но старался.

– Я ведь говорил, что ко мне не стоит привязываться, – произнёс со вздохом, проводя пальцем по деревянной поверхности. – Когда твой отец похож на Альфреда Брайта, наивно надеяться на свободу действий. Я с самого начала знал, что всё будет именно так. Месяцем раньше, месяцем позже, но он обязательно вмешается в мою жизнь и начнёт реформировать всё по собственному усмотрению.

– С реформами мало схожего.

– А с чем много?

– С революцией. Стремительные перемены, во многом болезненные. Мечты об утопии и печальный финал, – заметил Мартин, поднося ко рту чашку с чёрным кофе. – Не всегда, конечно, но зачастую история подкидывает не самые положительные примеры.

– Да у нас в семье, похоже, все – те ещё революционеры.

– Неужели?

– Я видел, как записан у тебя в телефоне, – хмыкнул Кэндис. – Думал, что прохожу там, как Конфетка, а оказалось – «Моя персональная революция».

– Это был спонтанный порыв.

– А что? На мой взгляд, интересное сравнение. Мне нравится.

Кэндис наконец соизволил отлипнуть от косяка. Взял пустой бокал, оставшийся здесь со вчерашнего вечера, заглянул в холодильник, доставая оттуда сок и наливая почти до самого верха.

– Стакан для этих целей подошёл бы больше, – прокомментировал свой выбор. – Но я теперь официально могу отнести себя к творческим людям, потому буду играть в богему. Начну пить по утрам шампанское, заедая его икрой и свежей клубникой. Или что там едят творческие люди?

– Амброзию, а это всего лишь сок, – усмехнулся Мартин, очерчивая край широкого бокала.

– У меня богатое воображение, – отпарировал Кэндис, поднося бокал к кофейной чашке, дожидаясь момента соприкосновения, ознаменованного лёгким звоном, и только потом делая первый глоток.

Прозрачная капля, стекающая вниз по подбородку; прикосновение к влажным губам. Улыбка, обнажающая кромку зубов; кончик языка, показавшийся на мгновение.

Пальцы на подбородке и долгий, пристальный взгляд.

– Для того, кто ещё вчера был девственником, ты потрясающе порочен. Знаешь об этом?

– Осуждение?

– Комплимент.

– Тебе нравятся шлюхи?

– Кто сказал, что шлюхи обязательно порочны?

– Мне казалось, это само собой разумеющееся.

– По-моему, они – одни из наиболее асексуальных личностей, ненавидящих и себя, и своё занятие. То, о чём я сказал, немного другое. И с вызывающей, провокационной, нарочито показной сексуальностью ничего общего не имеет.

– Так нравятся? Или нет?

– Нет. Мне нравишься ты, независимо от того образа, что ты примеряешь. У тебя не только богатое воображение, но и актёрский талант, несомненно, имеется.

– Какой разброс умений.

– Разве это плохо?

– Однажды я поверю в свою уникальность и отправлюсь спасать мир.

– У тебя получится.

– Думаешь?

– Со мной многие солидарны. Говорят же, его спасёт красота. Только, пожалуй, я не готов делиться с кем-то.

– Тогда… Придётся им пережить факт моего отсутствия в команде, – произнёс Кэндис.

Мартин отставил опустевшую чашку в сторону. Кэндис продолжал неторопливо прикладываться к своему бокалу, растягивая удовольствие.

Мартин провёл ладонью вдоль ровного ряда пуговиц, не торопясь отрывать их, как накануне, а расстёгивая по одной. С чувством, с толком и расстановкой. Все так и не расстегнул, остановившись на середине линии.

– Они будут жалеть.

– Но какое мне дело? Если я и хочу кого-то спасать, то только тебя.

– От чего, например?

– От глупых поступков, нелепой женитьбы, которая тебе совсем не нужна, предрассудков, скуки, одиночества. Да мало ли вариантов?

– А от перспектив остаться с разбитым сердцем?

– У тебя оно тоже из стекла?

– Нет, но… – Мартин на время замолчал.

Кэндис допил последние капли сока, отставляя опустевший бокал туда, где стояла чашка с кофейной гущей.

– Но?

– Возвращайся, Кэнди.

– Я ещё даже не уехал. Но ты можешь запереть меня здесь, и…