Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Я провожу слишком много времени наедине с собой, – охотно подтвердил Яспер и криво усмехнулся, признавая свою вину, но отказываясь чувствовать себя виноватым. – Но расскажи мне, отче, что ты делаешь здесь. Я удивлялся, когда ты выбирался в города рядом с твоим приходом, я куда больше удивлялся, что ты еще и в Лагосе бывал, но Йоханнесбург, отче, это одно из самых невероятных мест, чтобы встретить тебя. Что ты делаешь здесь? Неужели твои важные кардиналы решили, что тебя нужно помазать в епископы?

Амор поморщился. Он долго молчал, похлопывал по столешнице, рассматривал собственные пальцы. Эта пауза насторожила Яспера; он подался вперед, приготовился допрашивать его по всем правилам. Очевидно, почувствовав перемену в настроении, Амор поднял на него взгляд. Пожал плечами, сказал:

– Я сопровождаю Альбу. Она пытается добиться амнистии для детей-солдат, хотя бы тех, которые остались у нее в лагере.

Он снова пожал плечами, опустил голову в задумчивости.

Яспер, поморщившийся было, услышав это «Альба», сказанное слишком, на его взгляд, фамильярно, нахмурился.

– Ты думаешь, сейчас это возможно? – Амор настороженно посмотрел на него, и Яспер пояснил: – Сейчас не до этого. Все заняты куда более важными делами.

Он потрудился произнести это «важными» с двусмысленной улыбкой, и только это примирило Амора с тем, что ему только что сказали. Он только и прошипел: «Чушь», – и снова погрузился в угрюмое молчание.

– Отчего же, – мрачно возразил Яспер. – Сейчас всем есть дело в первую очередь до государственного строительства. Законы, ратификации, все такое. Затем до того, как бы поближе подобраться к тем, кого привечает новый генсек. Дети в такие важные задачи не вписываются совсем.

Амор посмотрел на него, вздохнул и скрестил руки на груди.

– Ты думаешь, я не понимаю? – меланхолично отозвался он. – Понимаю, и еще как. С другой стороны, я не могу не согласиться с Альбой. Сейчас все, вся эта ситуация настолько нестабильна, эти новые законы принимаются, старые отменяются, я утомился следить за этим после первых двух десятков отмен. Она утверждает, что именно сейчас отличное время, чтобы продвигать это дело. Есть и политики, которые готовы помочь. Пока есть возможность как-то воздействовать на них. Потом они успокоятся, обленятся, вообще откажутся что-то делать для детей.

– Получается? – сочувственно спросил Яспер, подаваясь вперед. Жаждая коснуться его — не позволяя себе.

Амор улыбнулся. И его улыбка, неожиданно знакомая, многократно виденная когда-то давно, оказалась полной внезапностью для Яспера: как будто он не просто встретил старого знакомого, а вернулся в какой-то особенно счастливый момент в детстве и вновь пережил искреннее, неподдельное и всеобъемлющее ощущение защищенности, умиротворенности, тихой, теплой, самую малость застенчивой радости. Он залюбовался Амором. Тот — не спешил отводить от Яспера глаза.

– Нет, – честно признался он. – Точней, я уверен, что нет, Альба настаивает, что мы молодцы и очень продвинулись. До этого нас не слушал вообще никто, сейчас — начали обращать внимание. Она потрясающий человек, удивительно целеустремленный. Я не могу не порадоваться за нее, что она нашла свое место в этой жизни.

– Здорово, замечательно. Но ты с ней не согласен. – Ухмыльнулся Яспер.

Амор пожал плечами. Задумчиво заметил:

– Я, наверное, не настолько ловок в том, что касается долгих планов. Альба уверена, что когда-нибудь лет через пять, если повезет, мы добьемся определенных результатов. Она же считает, что пять лет может оказаться слишком оптимистичным прогнозом, но мы все равно преуспеем. Я пока вижу, как громко хлопают двери перед нашими носами. Достаточно приблизиться, и — бам!

Он взмахнул рукой, имитируя жест, которым толкают дверь, чтобы она захлопнулась, и улыбнулся — снова той искренней, радостной улыбкой, от которой снова затрепетало сердце Яспера. Глупейшая реакция — и такая неподдельная.

– Она действительно оптимистка. И сколько людей уже поставили вас в известность, что им наплевать на идеи Альбы?

Амор пожал плечами.

Их было много — тех, в переговорах с кем он лично принимал участие. Хотя — скорей присутствовал: ему не хватало настойчивости, решительности, говорливости, находчивости Альбы, он не успевал реагировать на те залпы, которые по ним выпускали чиновники, и тем более достойно отреагировать на них. Даже если он успевал собраться, то реакция его оказывалась неуместной: Амор был привычен к тому, чтобы отмалчиваться, чтобы делать вид, что согласен, или отговариваться общими фразами. В ситуациях, в которые вовлекала его Альба, когда к нему обращались, когда споры перемещались от Альбы к нему, Амор защищался, с трудом удерживался, чтобы не начать оправдываться, хотя нужно было нападать — как это делала Альба. О, она была хороша: решительна, выдержана, последовательна, готова атаковать, категорически настроена против того, чтобы защищаться, – все то, чего не замечалось в Аморе. Он заставлял себя поддерживать ее, заимствовал ее фразы, ее манеры — представлял, что разыгрывает «Альбу»: нехитрый прием, а действовал, и, прячась за маской «Альбы», Амор мог кое-когда дотянуть и до ее решительности. Это было сложно, тяжело, утомительно, пусть и необходимо; и само это понимание своей недостаточной пригодности тоже оказывалось для Амора бременем. Он понимал, что Альба сражается за нужное, важное, ответственное дело, одновременно видел, что он был ей слабым помощником, и неудовлетворенность собственной слабосильностью раздражала его и удручала. Наверное, значительно сильней, чем постоянные неудачи, преследовавшие их.

И при этом что он, что Альба, что Илария Декрит, что несколько менее титулованных, влиятельных людей, активно участвующих в этой затее, признавали: что-то да меняется, что-то уже изменилось, незначительно, но ощущаемо. Раньше на них обращали внимание в последнюю очередь, соглашались поддерживать программы, разрабатываемые Альбой и Иларией, с крайней неохотой и подчеркивали при этом, что делают это из уважения к происхождению дам, их полу — слабому, и на это следует делать скидки – значительные, а также к вопиющему невежеству, которое те демонстрируют во всевозможных областях общественной жизни. Европейские представительства, в которых у той же Альбы были значительные связи, соглашались помогать, но с многочисленными оговорками, готовы были предоставить в распоряжение Альбы Франк определенные средства — но «вы должны понимать, что наши финансовые возможности несколько ограничены»; консультационные услуги тоже были не ахти, Илария признавала, что ее опыт проживания в Африке — формально, на деле — на территории, действовавшей по иным правилам, подчинявшейся скорей европейским инстанциям, мог оказываться куда более обширным. То, что на них обращали внимание, было замечательно. То, что Альба смогла добиться присутствия на заседаниях комиссий в нацправительствах — еще лучше. Но ей удалось пробиться на прием к лигейскому главе комитета по реабилитации. Он оказался не самым приятным типом, у комитета было удручающе много работы, но Альба заставила его выслушать себя, и попробовал бы он не подчиниться. Она была уверена, что получится дойти и до консультантов Дейкстра и через них донести свою точку зрения до него и других членов президиума Лиги. Главное — сейчас, когда кругом происходят перемены, везде появляются новые люди, происходят неожиданные назначения, совершаются преобразования. Дейкстра был твердо намерен перестроить государственную структуру под себя, действовал тем более решительно, что хотел обезопасить себя — и отомстить, разумеется, и пока то новое здание, которое он возводил, было хлипким, Альба рассчитывала вложить в его стены пару кирпичиков.

Ее программа была не единственной. В тех же СМИ — не центральных, не самых крупных, а помельче, но приближенных к власти — заговаривали о трагедиях отдельных судеб. Внезапно — на первый взгляд, разумеется, начинали появляться истории людей, побывавших в плену и трудовых лагерях, причем подразумевалось, что лагеря эти располагались на месторождениях, которые узурпировали мегакорпы, людей, вынужденно служивших в повстанческих отрядах — и они, солдаты эти, сдавленно и запинаясь рассказывали о времени, проведенном в них, но при этом обязательно упоминали, что возглавляли эти отряды совсем не африканцы, а наемники, постоянно общавшиеся с кем-то из-за моря. Это было выгодно, очень уместно, позволяло делать репортажи о многочисленных расследованиях военных преступлений, обязательно с привлечением экспертов всевозможных направлений, и журналисты вроде как независимо от официальных источников приходили ко вполне определенным выводам. Удобным как раз официальным источникам.