Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Ты выглядишь так, как если бы тебе сказали, что через сорок восемь часов лишат всех прав и привилегий и отправят чернорабочим в доки Момбасы, – недовольно заметил Берт. – Хотя что это я. Честный и почетный труд чернорабочего тебе явно не светит, ты слишком хорош для этого.

В ответ Горрен мрачно посмотрел на него и прошелся по комнате. Берт прикусил язык. Ему все больше не нравилось ни настроение Горрена, ни возможные его причины. И общая атмосфера была крайне натянутой. Он и спросил, что все-таки стало причиной этой меланхолии. «Это до такой степени непохоже на тебя, что я начинаю задумываться о своем будущем», – добавил он.

– Тебя интересует только твоя шкура? – спросил Горрен. – Меня почти не удивляет. Вполне в духе современных индивидуалистических традиций.

– Отчего современных-то? – искренне удивился Берт. – Им лет под пять тысяч. Если историки не врут. Разумный эгоизм, инстинкт самосохранения, прочая фигня. Говорят, что даже для альтруизма служит фундаментом.

– Иными словами, тебя действительно интересует только твоя шкура.

– Увы мне, увы. А тебя разве нет?

Горрен поморщился, передернул плечами и продолжил ходить по комнате.

– Моя ли шкура, твоя, это не меняет простого факта, что мы оказались в пренеприятной ситуации, – мрачно заметил он. – Вернее, в неприятной ситуации оказался я. По тебе если попадет, то только рикошетом.

Берт не сомневался, что Горрен прав. Он был согласен и с такой оценкой ситуации. Ему хотелось благополучного исхода дела, хотя он не особо представлял, что именно хотел сказать Горрен и на что он рассчитывает; значительно меньше хотелось оказаться в таком положении, которое вынуждало бы его что-то предпринимать, решать, иными словами – действовать.

– Ты неожиданно пессимистичен, – пробормотал Берт, в последний момент удержавшись и не брякнув: рикошет тоже может убить.

Любопытно было, смог ли Горрен прочитать его мысли. Он посмотрел на Берта подозрительно, скептически поднял бровь – промолчал, но по-прежнему нервно вышагивал по комнате.

– Если мне позволено будет поинтересоваться… – осторожно начал Берт.

Горрен покосился на него.

– Позволено. – Сухо ответил он. – Ты хочешь знать, как сильно пострадает твоя шкура?

Берт хотел поежиться — все-таки в проницательности этому типу не откажешь. Думал ли он так на самом деле или просто предположил, потому что у самого именно такие мысли возникли бы, Берт предпочел не задумываться. Он решил вильнуть в сторону и отвести его внимание от скользкой темы:

– Я хочу знать, с чего ты решил, что пострадает моя и твоя шкура. Если, конечно, я не нарушаю тем самым какой-то смертельный закон.

– Отчего же, никаких смертельных тайн, охотно обяжу, объясню. По-приятельски. В этой грандиозной гонке за место генсека ты на кого поставил?

Берт приоткрыл рот в удивлении. Он категорически не мог припомнить за собой такой самонадеянности. Он делал предположения, обсуждал со всеми, кто изъявлял желание, перспективы карьер Дейкстра и Лиоско, сплетничал насчет приближенных к ним, но чтобы решить для себя – по крайней мере, кто, по его мнению, заберется на самую вершину Олимпа, кто будет оставлен прозябать у его подножия, если, разумеется, его не растерзают на одном из склонов приспешники.

– Вот именно. Каюсь, оказался недостаточно дальновидным. Заигрался в игры, не длящиеся всю жизнь, ограничил свое внимание ближайшим будущим. В результате прощелкал свое будущее, – саркастично говорил Горрен. Он то замирал, злорадно смотрел на Берта, словно спрашивал: и что будешь делать теперь? – и снова шагал, от стены к стене, от окна к двери, не останавливался, не спешил. Напоминал какого-то грызуна, что ли, который всю жизнь проводил в движении, не осознавая, зачем и с какой целью он мечется по клетке. Ему-то все равно, природа требует, не меньше, великая богиня, пред которой преклоняют колена все, и даже великие. На нее вообще многое можно спихнуть, если не хочется нести ответственность.

И Горрен словно проверял Берта. Представлял самое мрачное будущее из возможных, описывал его в тусклейших красках, обращал внимание на удручающее состояние человеческой природы и породы, и прочая. Берт предпочитал не вслушиваться в слова Горрена — была опасность уверовать в них, и тогда пиши пропало. Придется ждать нападения из-за каждого угла, в каждом видеть потенциального если не палача, так стукача, а от этого может случиться изжога — в лучшем случае. В худшем — злые предчувствия могут оказаться верными. А этого Берт хотел меньше всего. В конце концов, у него было несколько счетов, неплохие связи, много приятелей, желание жить спокойно и даже бессмысленно. Примерно как Горрен суетится без особой цели, так Берт улегся бы и бесцельно лежал на диване, перебирая в уме четки-воспоминания о былых свершениях.

Если относиться к стращаниям Горрена серьезно, то будущее представало в нерадостном свете. Берт предпочитал относиться к его монологу безэмоционально, не примерять на себя, а внимать, как пленарному выступлению какого-нибудь почетного председателя на второстепенном конгрессе. Но картина действительно представала нерадостная.

Хитрец Горрен Даг был уверен, что выборы генсека Лиги — больше формальность, чем действительно значимое событие, по накалу страстей приближавшееся к классической драме. Он и развлекался тем, что оказывал услуги сторонникам Квентина Дейкстра — но и консультировал, и не только: не гнушался оказывать кое-какую помощь людям, по разным причинам поддерживавшим других кандидатов. Он сталкивался с Лиоско, находил его жлобом и напыщенным придурком, но был исключительно вежлив и услужлив: эти люди рядом с верхушкой власти утрачивают связь с реальностью, как только вселяются в большой кабинет с видом на центральную площадь или на главный двор правительственного здания. Вдобавок к эйфории от успеха они обзаводятся служками, которые точно так же беспомощны против магии титула «государственный чиновник». Они угодничают тем больше, чем более уверенным становится их начальник в том, что заслужил свое положение, привилегии и так далее, а не попал в счастливый расклад. Лиоско не отличался от других. Был типичным продуктом своей среды, разве что мог прикинуться очаровательным — либо артистично-саркастичным — либо многозначительно недоговаривающим. За последнее Горрен не любил его особенно, словно считая, что тот узурпирует его право быть жеманным, наполнять речь многозначительными паузами и, словно этого было мало, сдабривать их двусмысленными взглядами.

Собственно, оказывая помощь помощникам Лиоско, а скорей, помощникам их помощников, Горрен делал это ни в коем случае не по убеждению, а потому, что рассчитывал на более щедрое вознаграждение: те, которые находились у власти, воспринимали желание оказать им услугу как нечто естественное, само собой разумеющееся, соответственно не считали нужным как-то особо поощрять. С людьми менее успешными, расположенными не у кормила власти, было куда проще. Куда выгодней экономически. Они были менее привередливы, более откровенны, более щедры.

И это оправдывало себя. Горрен напоминал Берту: мы сводили того и того, выискивали информацию о том и том, организовывали такую и такую поездку, находили таких и таких людей. Помнишь? Еще бы. Иногда они оказывались успешными, иногда не так. Но расположение и даже благодарность людей Лиоско и его самого Горрен успел завоевать. До того, как случилось внимание мегакорпов: до того, как они рассмотрели в Лиоско удобную марионетку.

– Я никогда не думал, что у этого… Лиоско получится стать… – Горрен замолчал — подбирал точный эпитет, очевидно. Это было нелегко: говорить предстояло о человеке с очень расплывчатой аурой и неопределенным характером, о человеке, предпочитавшим прятаться настолько глубоко за своей публичной персоной, что едва ли за слоями притворств и масок оставалось что-то значительное, стоящее внимания. Берт разделял эту неловкость: вроде и сказать нужно, вроде и охарактеризовать его — а как? – Получится пробраться так далеко. Он совсем не из того теста тип, – наконец выкрутился Горрен. Уселся напротив Берта, скривился, начал изучать стены, потолок — все, что угодно, лишь бы не продолжать свою исповедь. И не продолжать ее он не мог: словно решившись озвучить свои соображения, он рассчитывал уменьшить вероятность того, что они воплотятся в жизнь. – А теперь смотри: мы… – он посмотрел на Берта, неожиданно усмехнулся: – Я.