Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Путь обратно в Йоханнесбург был утомительно скучным. Все время полета Берт провел в полулежачем положении, смотрел фильмы, пытался играть в какие-то невнятные стратегии, бродить по виртуальной реальности – благо авиакомпания радела за свою репутацию и капсулы были оснащены на славу. И он упрямо боролся с тем, чтобы не думать о неделях, проведенных в Европе. С одной стороны, это было относительно успешное время: он многих людей видел, в самых разных местах побывал. С другой, он все больше озадачивался, что именно грядет. На что именно готовы нацправительства, Лиги – на какое решение могут быть вынуждены мегакорпы. Или как-то наоборот. Наверное, только через сто – в лучшем случае – лет можно будет говорить, кто именно выступил инициатором конфликта, а кто именно просто огрызался. Учитывая размеры противников, конфликт в любом случае оказывался колоссальным. Втянуты оказывались все континенты, большинство нацправительств и слишком много людей, чтобы можно было по-прежнему закрывать глаза на происходящее. Берт оказывался проездом в маленьких населенных пунктах, и в них – в точности как в метрополиях – ощущалась тревожность. Хотя казалось: буфер в тысячи километров, десятки стран должен был полностью оградить граждан северных стран от беспокойств, случавшихся в Африке, и то – ближе к экватору и дальше на юг, но он не спасал. Люди говорили о страшном оружии, новых его видах, о биологических, экологических и прочих катастрофах; прикидывали, какое влияние таковые на Мадагаскаре окажут на популяцию гагар в Скандинавии, организовывали гражданские инициативы по защите редких видов северных птиц от волн африканской гипержары, собирали средства для восстановления популяции редких видов бабочек в кенийских национальных парках. Этому уделялись сотни часов эфирного времени, терабайты информационного пространства, люди охотно принимали участие в самых разных круглых столах и демонстрациях перед представительствами и консульствами африканских стран и африканской же лиги – и не более того. О фондах вроде того, в котором работала, к примеру, Альба Франк, предпочитали не говорить слишком много. Помогали, потому что это считалось обременительной необходимостью, вроде престижной, почетной, соответствующей современным представлениям об этике и морали, но совершив дар, забывали напрочь до следующего раза, когда кто-нибудь из политиков у власти снова призовет к исполнению гражданского долга.

Берт старался не удивляться тому, насколько куцыми оказывались представления о происходящем в Африке. Для него никогда не было новостью пристрастное, кособокое представление людей обо всем, что не находилось непосредственно рядом с ними. Он вынужденно признавал, что сам многого не видел, еще больше предпочитал игнорировать, а миссии, в которых в свое время принимал участие, оказывались на поверку приятными прогулками – даже тогда Берт и его коллеги были эффективно избавлены от необходимости жить утомительной жизнью африканских аборигенов, а могли выбирать, в каких помещениях им располагаться, на какую температуру установлены кондиционеры в них, насколько разнообразна будет еда. Он-то был уверен, что был готов к самым сложным невзгодам – мол, сама служба к этому подготовила. Оказалось: Берт не знал практически ничего о том, на что на самом деле походит африканское общество. Насколько оно расслоено, чем движимо, каковы его интересы. До какой степени несовместимы богатые и бедные слои. И что значит нищета по-африкански. Чем он себя мог оправдать – так тем, что тогда он и миссия, членом которой он был, преследовали совершенно иные цели.

При желании Берт мог найти много самых разных объяснений такому феномену. Все-таки медийное пространство оказывалось достаточно предсказуемым, если чуть отстраниться от него, вспомнить закономерности, выведенные очень много времени назад. Народ в первую очередь интересовался тем, что происходит в непосредственной близости и может оказаться прямой угрозой. Все остальное не воспринимается как значимое, как бы колоссально это ни было. Серьезные издания допускали к публикации репортажи о трагедиях отдельных людей не так чтобы часто и не первым эшелоном – достаточно для того, чтобы поиграть в радетелей за правду, но не заставляет зрителей скучать. Истории подбираются драматичные, описываются скорей как приключенческий роман, в их центре оказывается один человек, иногда – группа, как вариант семья. Предпочтителен если не оптимистичный конец, то намек на него. Берт и сам работал по таким принципам – от него требовали чего-то подобного, не категорично, но очень настойчиво. Ему самому было сложно делиться совсем иными историями, не соответствовавшими представлениям цензоров о приемлемом и допустимом.

Берт мог бы рассказать немало иного – бесспорно. Он сталкивался с самыми разными людьми, иногда сознательно выбирался в такие места и разговаривал с такими людьми, от которых на несколько десятков километров фонило бездонным отчаянием: они потеряли все, не справлялись с потерей и самими собой, их мотало в течении, как ветку в горной реке, они ничего не могли и не хотели противопоставить своему року. Берт не удерживался, составлял очерки о них, понимая, что у него не хватит духа на публикацию их жизнеописаний – даже не столько на нее, сколько на серьезные разговоры с редакторами и с чиновниками из лигейских структур: они враз смогли бы отговорить его от глупого и неоправданного решения. Тем более Берт не очень хотел делать это – сам по себе.

Кроме этого, в зависимости от настроения Берта развлекали – злили – огорчали – представления о политической жизни. На нее с огромным трудом, с усилиями и вопреки здравому смыслу натягивались представления о Европейских реалиях. Громкие голоса далеко слева принимались европейцами за выражение воли населения; это мнение – отчетливо субъективное, выгодное вполне определенным людям – преподносилось как объективное, и, как привычно, вне поля зрения влиятельных групп оказывалось слишком многое – непростительно многое.

Та война, которая велась с переменным успехом между Дейкстра и Лиоско, практически перестала интересовать Европу. За исключением вполне определенных секторов: крупного бизнеса и крупной же политики. Первый был не на шутку встревожен, что может потерять доступ к ресурсам, вторая волновалась об утрате влияния. Первый давно уже превратился в мирового колосса, вторая рьяно следила за соблюдением территориальности. Но эта территориальность превращалась – не могла не превращаться – в противоположность самой себя: Лиги агрессивно отстаивали свои границы – и с жадностью покушались на чужие.

Удивительно было, насколько активное участие принимают в тех же предвыборных кампаниях европейские структуры. Что у Лиоско, что у Дейкстра в свите присутствовало не по одному отставному чиновнику из Европы, Америки и Азии. Берт знал помощников у некоторых; он же знал много интересного об этих помощниках – сплетни ходили о каждом, о нем наверняка тоже, но чем выше человек забирался, тем охотней шушукались о нем за его спиной. Берт приценивался, сколько платят этим типам. Горрена Дага куда больше интересовало, кто именно им платит. Он и требовал, чтобы Берт разнюхивал; он копал сам. Затем приходило время мирных приятельских вечеров; Берт слушал Горрена, тот со своей привычной двусмысленной улыбкой рассказывал о том, что, оказывается, эти наемные консультанты делятся на две категории – богатых и глупых. Богатые доят не менее трех кормушек, глупые хвалятся своей верностью одной-единственной.

– В крайнем случае двум. И берут еще за это крохи, горемычные, – с ядовитым сочувствием вещал Горрен и качал головой.

Берт согласно кивал и думал при этом , что Горрен как раз не из последних: его уши торчали из многих и многих кормушек. Берт удивлялся только, что Горрен не избавлялся от него, не расширял штат и не превращал их дельце в солидное интернациональное агентство.

– По третичной переработке воздуха? – учтиво уточнял Горрен. – Боюсь, это будет слишком нагло даже для тех кругов, к которым мы с тобой относимся, приятель. Хотя не могу не признать, соблазн велик. Но ты знаешь, насколько велика конкуренция? Клиентов, между прочим, куда меньше, чем поставщиков. И я не говорю о том, что товар сам по себе – дерьмецо без цены без стоимости.