Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Тем, что она оказалась настолько глупа, что рассорилась с Дейкстра? – предполагал он.

– Тесса Вёйдерс по-прежнему приятельствует с Дюмушелем, – упрямо возражал Берт и совал ему под нос планшет с сюжетом о встрече Тессы и генсека в представительстве Лиги в Европе.

– Да на здоровье, – пожимал плечами Горрен. – Дюмушель наверняка присмотрел себе теплое местечко в «Астерре», чтобы забраться туда после этих выборов, ему, скорее всего, уже дали понять, что он может рассчитывать на него, вот он и не ссорится с силовым игроком оттуда. А то настроит он Тессу против себя, и она поговорит с одним, с другим, с третьим, и старичку Дюмушелю предложат побираться в другом месте. Ты мне лучше другое поведай. Когда она последний раз была в Африке. Здоровалась за руку с Лиоско, к примеру. Про Дейкстра я не спрашиваю, что-то мне подсказывает, что он будет вдвойне осторожен при встрече с ней и приветствовать откажется, скорее всего.

Берт молчал, угрюмо глядя в сторону.

– Так прелестник Коринт давным-давно не сопровождал милую Тессу в Африку по той простой причине, что ей сюда дорога заказана. Так? – вредно ухмыляясь, допытывался Горрен. Он помолчал немного, словно давая Берту возможность ответить, а когда никакой реакции с его стороны не последовало, продолжил: – Так не в этом ли кроется причина твоего дурного настроения? Ты жаждешь встречи, а она все откладывается?

Берт упрямо молчал, только мрачно посматривал на Горрена.

– Я побуду бессердечным еще немного и поставлю тебя в известность, что тебе в Европе пока делать нечего. – Невозмутимо сообщил ему Горрен.

– Я никуда не собираюсь, – огрызнулся Берт.

– Вот и хорошо. Займись лучше чем-нибудь более полезным, чем терзания о недостижимом. Начни мемуары, например. «Похождения белой обезьяны в Африке», например. Чем плохо название?

– Скорей овцы-альбиноса тогда, – хмуро буркнул Берт и встал. Горрен засмеялся, а Берту было невесело. Он переваливался с ноги на ногу, медленно и бесцельно бродя из угла в угол, рассматривал голографии, картины, маски, панно и пытался справиться с очень невеселым настроением, очередной всплеск которого Горрен всколыхнул ядовитым замечанием.

Как ни крути, он все-таки был прав. Что-то такое, пусть менее откровенно, говорил Коринт. Давно — больше месяца назад, уже после их неожиданного совместного отпуска, такого короткого и скудного, от которого даже воспоминаний толковых не осталось. Берт почему-то сердился на Коринта, куда больше, впрочем, он ожидал, что Коринт будет злиться на него. И он не пытался связаться с Коринтом; и в ответ получал молчание. Затем, не удержавшись, отослал Коринту глупое сообщение, в котором поздравлял с каким-то незначительным успехом: «Эмни-Терра» выиграла процесс, Тесса Вёйдерс давала интервью, в которых категорично настаивала на солидной и надежной деловой репутации компании, заявляла, что имеет честь управлять самым замечательным коллективом, состоящим из самых высококлассных работников, и что, естественно, у любой крупной единицы заводятся недоброжелатели и даже враги, и что именно наличие таких процессов указывает на принципиальность компании вообще и ее главы в частности, потому что именно принципиальные решения легче всего интерпретировать так, чтобы они оказались собственной противоположностью. И прочая, и во многих изданиях и в интервью со многими журналистами. Берт слушал ее, морщась, удивлялся, неужели никто, кроме него, не видит, что скрывается за ее риторикой? Но дело сделано, процесс выигран, Коринт наверняка совершил посильный вклад в это значимое событие, и повод был не лучше и не хуже других. Коринт коротко ответил на сообщение, и Берт дерзнул и позвонил ему. У него дрожали руки, потели ладони, сжимало горло, румянец жег щеки. Ему было страшно — увидеть Коринта, убедиться, что он настолько изменился с момента их последней встречи, что посмотрит на него как на пустое место, что за время, прошедшее с их отпуска, он по-иному оценил и сами их отношения, и — грубость Берта, его неожиданную агрессивность.

Но Коринт, кажется, был слишком уставшим, чтобы вообще чувствовать что-то. Он лежал на кровати, пристроив комм рядом, и его лицо на экране было изображено криво, а освещение было плохим настолько, что экран был залит гниловато-желтым цветом. Берт попытался улыбнуться ему — не смог. Ждал чего-то такого в ответ — Коринт просто смотрел на него.

– Как дела? – чувствуя себя до смешного — до слез — глупо, спросил Берт.

– Отвратительно, – легко признался Коринт. – А у тебя?

– Неплохо, – замявшись, решился сказать Берт. Это было правдой. Заявление Коринта, очевидно, тоже. – А что именно у тебя случилось?

Коринт тихо, обреченно засмеялся.

– Берт, милый, куда проще спросить, что именно еще не случилось, – прошептал он.

Он замолчал, печально улыбнулся, замер, глядя на него. У Берта защемило сердце. От самых разных эмоций, прежде всего нежности: Коринт был непохож на себя обычного, полного жизненной силы, пусть предпочитавшего не быть энергичным. И нынешний, смотревший на него с экрана комма полуприкрытыми, подозрительно влажными глазами. И расстояния между ними — тринадцать тысяч километров. Или больше — Берт отчего-то не удосужился спросить, куда именно занесла нелегкая Тессу и ее команду.

– Я отчего-то боюсь спрашивать, – хмуро пробормотал Берт, обмякнув в кресле.

Коринт хмыкнул. Потянулся куда-то, потыкал по клавишам, через две минуты вернулся на экран.

– Я послал тебе пакет данных. Установи его, – приказал он. – Ничего особенного, просто скремблер из экспериментальных, чтобы полностью дезактивировать возможные подключения. Исходными изображениями и звуком будем пользоваться только мы.

Берт подчинился, вернулся к изображению Коринта. Продолжил молчать: он все-таки не получил приличного ответа на свой вопрос. Что Коринт ответил, было отговоркой, явно вызванной пережитым им за предыдущее время.

С другой стороны, Берт не был уверен, что он так уж хочет знать, что именно происходило в ближайшем окружении Тессы. Причин было несколько: например, обладание инсайдерской информацией могло повлечь за собой неприятные последствия. А что Берт ей обладал, можно было установить по косвенным признакам. Что он слишком хорошо осведомлен о внутренних делах «Эмни-Терры», тоже могло раздражить не тех людей, и опять же — последствия могли быть неприятными. И чем дольше они говорили, тем больше Берт убеждался, как глупо поступил, связавшись с Коринтом. Он не мог не сделать этого — скучал невероятно, не проходило часа, чтобы какой-то незначительный признак — запах ли, похожий наклон головы, смех, похожая походка, цвет, который Коринт особенно любил, растение, которое обнюхивал — да что угодно, просто воспоминание вызывало очередной приступ тоски, когда острый, когда глухой, но всегда болезненный. Но именно их разъединение, отсутствие всяческих контактов позволяло как-то переносить эту невозможность приблизиться к нему. И это же понимание, что разлука может длиться бесконечно долго, вынуждало Берта вставать с постели, идти в душ, перемещаться с одного мероприятия, с одной встречи на другую. Иногда казалось, что он почти забыл Коринта — если не его, то их связь. Возможно, у Берта даже появилась возможность как-то избавиться от воспоминаний. Со временем бы и раны затянулись. Болели бы, рубец остался — не без этого, но не так, как при вскрытой грудной клетке, в которой подрагивает от холодного воздуха сердце.

Коринт уселся, усмехнулся -кривовато, скептически, словно не верил в благие намерения Берта. На нем не было одежды — в крайнем случае шорты, не более, Берт не мог видеть, спрашивать не хотел, просить, чтобы Коринт показался ему во всей красе, считал глупым. Коринт, очевидно, ждал вопросов, возможно, рассказов о том, чем нынче занимается Берт. А тому думалось: ну что интересного произошло в моей жизни, чтобы рассказывать это вместо сладких слов, отчаянных обещаний, горьких признаний? Он и ответа на свой вопрос слышать не хотел, боялся, что от какого-нибудь неверного слова разрушится вся магия, которой был пропитан их контакт: то ли магия надежды, то ли безнадежного упрямства.