Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Но ты же знаешь что-то помимо того, что допускают в СМИ? – тихо спросил Амор. – Так расскажи мне.

Яспер закатил глаза и простонал: «о-о-отче…». Амор вздохнул, сказал:

– Я провел там не один год. Даже начал чувствовать себя принятым. Почти. Это был мой дом. Мне очень хочется знать, что в нем происходит, даже если мне туда больше не вернуться.

Они ели; Яспер рассказывал. По многим регионам Африки прокатилась волна восстаний. Попытки свергнуть нацправительства были предприняты почти во всех странах. «Слишком совпадает, чтобы быть случайностью, – заметил Яспер. – Приятели из контрразведки тоже так считают. Но если ты спросишь генералов, они все как один начнут говорить о критической массе, дискретности и частных случаях теории больших чисел. Слишком умно для генерала, а потому явно не их слова».

– Ты, собирающийся стать генералом, не знаешь, что такое дискретность? – поднял брови Амор.

– Я обожаю твою язвительность, мягкосердечный отче, но мы говорим не о моем почти неосуществимом будущем, а о теперешних генералах. Если бы о дискретности говорил один, о критической массе другой, о симметрии и экспоненте информационных потоков третий, то я бы согласился с тобой. А так выглядит, как будто их готовила к определенным вопросам одна и та же контора. Знаешь ведь, что у этих, толстосумов из крупных городов в их больших головных офисах под пиар-отделы целые этажи отведены, и при этом они к независимым экспертам обращаться не брезгуют. Свежие идеи, то-се. В министерствах тоже сидят светлые головы с хорошо подвешенными языками, но они все-таки будут говорить, как типично в их конторе. А тут – все эти информационные теории, бла-бла. Поневоле задумаешься о том, кто платит за эти оперы.

– И до чего додумался ты?

Яспер подался вперед, осмотрел помещение очень нехорошим взглядом, словно проверял, хорошо ли работают камеры наблюдения и знает ли он наблюдателей, ранжирующих информацию.

– Вспомни, Амор. Какие месторождения всё не могли начать разрабатывать рядом с вашим благословенным поселением. Бюрократия, коллизия национального, интернационального и корпоративного права. Хочешь, удивлю? Спутники показывают, что на нем очень активно ведутся работы, и плевать на все эти правовые конфликты. Разведка предполагает, что это может быть дело рук как минимум двух мегакорпов, точней установить не удается, все предметы подозрительно лишены логотипов. Что характерно, Амор. Даже не то, что повстанцы подозрительно хорошо вооружены для нищих и обездоленных, даже не то, что среди них замечены белокожие, предположительно инструкторы. Даже не то, что эти ублюдки создали контур шириной в добрых семьдесят километров, который в принципе невозможно преодолеть одним броском. Характерно, мой дорогой, то, что надо мной никто ничего, повторяю, Амор, никто ничего не предпринимает. Что мы делаем – это фигня полная, крохи. Более того, здесь, в этой проклятой дыре, не должно быть нас, лигейцев, гвардии, черт побери! Для этого есть нацармии, полиция, паравоенные отряды, ополченцы, в конце концов! Каждое правительство обязательно имеет план ведения военных действий силами в том числе и гражданского населения. Даже если бы этих ублюдков регулярно и очень сильно подпитывали мегакорпы, им конкретно не хватило бы людского ресурса, понимаешь? Они просто физически не могут пригнать на помощь местным бандитам достаточно частных армий – да ни одна частная армия не пойдет на то, чтобы ввязаться в полноценную войну на государственном уровне, отче! Иными словами, достаточно нескольких активных операций и последовательного сопротивления гражданского населения, чтобы ликвидировать всю эту шваль. Повторяю: силами нацармий. Лигейская же гвардия изначально предназначена для других целей, и в чем мне приходится убеждаться каждый гребаный день, так это в том, что как раз к этим целям нас не подпускают. Я хочу быть там, где я должен быть, Амор, потому что я очень не хочу узнать из какого-нибудь ресурсика, который куплен какой-нибудь проклятой Тессой Вёйдерс, что народ оказался недоволен нынешним правительством до такой степени, что захватил лигейские кварталы. А вместо этого меня швыряют с параллели на параллель, с меридиана на меридиан, чтобы я делал какую-нибудь фигню. Поэтому, Амор, я с такой легкостью решил оказаться здесь. Раз меня старательно отстраняют от дел.

Он замолчал, схватил бокал и залпом осушил его. Амор зачарованно смотрел, как он глотал вино, как двигаются его губы за стеклом бокала, как блаженно прикрыты его глаза. Голова кружилась, в ушах шумело: Яспер не поскупился ни на обвинения, ни на эмоции – и то, и другое вышибло дух, лишило способности соображать. Словно от Амора это требовалось. Ему в местечковой политике в епископате разбираться не всегда просто было, а тут – Яспер нарисовал слишком значительную панораму, чтобы сирый деревенский кюре мог охватить ее взглядом: ему не хватало ни роста, ни понимания, ни владения теми категориями, теми фоновыми знаниями, которыми так легко жонглировал Яспер.

Помимо этого, Амора если не испугали, то встревожили страсти, бушевавшие в груди Яспера. Он понимал, что оказался не в той ситуации, когда достаточно было молчать и понимающе кивать головой. Этикеты, здравый смысл, собственный опыт говорили ему, что от него требовалась какая-то реакция – пусть она могла оказаться неожиданной, даже неприятной для Яспера. Но что именно говорить, как именно возражать, Амор не представлял. Раньше, наверное, смог бы. Теперь, после того проклятого броска через полстраны – ему казалось, что он лишился не одной сотни тысяч клеток серого вещества, и былые способности восстанавливались с трудом.

Одно оказывалось очевидным, несмотря на ожидания: Ясперу не так уж важна была реакция, достаточно было самого присутствия Амора; он продолжал. Ничего нового, в общем-то: Амор был привычен к его монологам. Тем более Яспер неожиданно прекращал говорить, смотрел на него, понимающе улыбался и требовал, чтобы он не забывал о прекрасных, восхитительных, удивительных, чудесным образом оздоровляющих блюдах, которые готовят волшебники местной кухни. Он спрашивал, как Амор чувствует себя, как начальство смотрит на то, чтобы позволить ему служить в относительной безопасности. И он снова смотрел на Амора непривычно – напряженно, испытующе – жарко. От этого взгляда сбивался ритм сердца, перехватывало дыхание, выступал пот на спине. Этот взгляд словно запрещал Амору думать о будущем, сводя все к одному-единственному моменту: сейчас.

К сожалению, в шесть утра Яспер отправлялся в очередную экспедицию, из которой ему предстояло отбыть прямиком в Йоханнесбург. Когда он сообщил это, Амор чуть не застонал. Он повесил голову, сморщился от неожиданной боли. И по его щеке легко прошлась рука Яспера, успокаивая.

– Увы, Амор. Мы давали присягу. – Он ласкал шею Амора, невесело усмехался – в предрассветных сумерках можно было различить ее. – Ты сам знаешь, что это такое.

И сам Яспер растягивал завтрак. Рассказывал о том, как был отправлен на испытания новобранцев – «вместо отпуска», кривовато, но совершенно без горечи пояснил он. Амор смеялся, когда он чуть ли не показывал маневры недотеп. Или как они выбрались в небольшой городок – субботний базар, замечательное время, они даже выпили пива с боевиками. У Амора отвисла челюсть, а Яспер беспечно пояснил: «Да они все равно собирались сдаваться, и мы об этом знали. Так зачем друг другу настроение лишний раз портить».

Затем они убирали посуду. Яспер, по его собственным словам, «грязно домогался невинного деревенского священника» – хлопнул по ягодице, ущипнул за щеку – внезапно замер в паре сантиметров от Амора, неожиданно серьезный. И – Амору показалось, что ему примерещился странный вопрос в его глазах: через несколько секунд Яспер отшатнулся и с удвоенной силой, с притворным весельем продолжил составлять посуду.

Он довел Амора до его барака, долго стоял рядом, глядя в сторону. Резко повернулся к Амору – тот как раз собирался что-то сказать. Яспер послушно закрыл рот.

– Благословений тебе, – тихо произнес Амор, рисуя крестик на его груди.