Полет к солнцу (СИ)

— Правда? — ошеломленно спросил Альбус — он почувствовал неожиданно такую слабость, что уронил руки на стол.

Камилла улыбалась, хотя на щеках ее блестели слезы, и смотрела на Альбуса ласково, просто, внимательно… Он вдруг понял, что это все — не те слова. Она смотрела с любовью. Именно так. Ни разу до того он не ощущал такого взгляда, а сейчас узнал молниеносно. Быстрее, чем он мог подумать, Альбус подскочил к ее креслу, упал на одно колено и трепетно, как фарфор, взял ее ручку в свою, прижав к лицу.

— Я не должна была так говорить, — прошептала Камилла. — Это глупо, опрометчиво с моей стороны. Я не знаю, как вы ко мне на самом деле относитесь. Мне говорили, меня нельзя любить. Вы понимаете, я до сих пор не до конца вам верю. Но вы вправду — самое дорогое, что у меня есть.

— И вы для меня, — сказал он несколько сдавленным голосом, — пусть у меня не будет ничего, никого, пусть я буду один, пусть я бы стал магглом, но если вы будете со мной, я буду счастлив!

Камилла, склонившись, поцеловала его в голову, отчего у него по всем телу пробежали сладостные мурашки.

— А вы знаете, что у меня есть жених? — вдруг задумчиво спросила она. — Гектор Кэрроу. Мы помолвлены с двенадцати лет. Хотя, мне кажется, он любит совсем не меня, а Дециуса Малфоя.

— Мальчик — мальчика? — не понял Альбус. — Как это?

— А вот так, — в голосе Камиллы звучала горечь. — Некоторые мальчики смотрят на других, как на девочек. Вы разве не знали? Не так давно маггловского писателя — прекрасного писателя, к слову, — за это посадили в тюрьму. Того самого, что сочинил сказку по соловья и розу. Вот так… Любовь, напоенная кровью.

— Ну какая же может быть у мальчиков любовь? — Альбус недоумевал. — Дружба — другое дело. Может, там какая-то путаница? Это же совершенно невозможно: смотреть на мальчика, как на девочку.

И тут вдруг вспомнился Финеас Блэк, в солнечном свете сидящий у окна, его льняные кудряшки, пронизанные лучами, невинные голубые глаза, кожа, белая, как слоновая кость, и хрупкие плечи под руками — кажется, они были не сильнее, чем у Виктории. И если уж начистоту, Финеаса в самом деле хотелось защитить от всего, развеселить, утешить… Хотя бы и поцелуем. А почему нет? У него губы, как у девочки, — вишневые и мягкие. «Ерунда! — вздрогнул Альбус. — Я им просто любовался. Любоваться можно кем угодно».

— А давайте снова поговорим о литературе, о Шекспире? — спросил Альбус. — Вы обещали мне, что будете мне все объяснять! — он прищурился с улыбкой, гладя ее пальцы.

— А вам придется целовать меня, если вы проявите непонятливость! — она легко пропустила его волосы между своих тонких пальцев. — Ну что ж, о чем на сей раз вы хотите услышать?

— Никогда не понимал стихов. В чем здесь смысл, говорить так, чтобы слова похоже заканчивались. Может с них и начнем, с сонетов? Какие ваши любимые?

Камилла прочитала ему сонет 90, и Альбус подумал, что эти слова и впрямь звучат сильно. Она говорила тихо, и смотрела будто бы куда-то вдаль.

— Видите, первая строчка. Он не пишет «разлюби», хотя это имеет в виду, для него отсутствие любви — уже не лучше ненависти, ведь если его разлюбят, это обожжет, как настоящая ненависть.

Альбус не отвечал, но про себя подумал, что чувствовал бы себя именно так, если бы Камилла вдруг разлюбила его.

— Now, when the world is bent my deeds to cross. Чувствуете, какое сравнение? Он не просто в беде, мир согнул, привязал его к кресту — и даже распятие он видит хуже, чем потерю любви. Join with the spite of fortune, make me bow, but do not drop in for an after-loss.

— А ведь в английском нет такого слова, — заметил Альбус.

Камилла улыбнулась.

— Вы не знали, что Шекспир придумал более полутора тысяч слов для нашего языка? Большинство из них мы и до сих пор используем, например, «багаж» или «одинокий»… Впрочем, неважно. Согласитесь, он очень точен, ведь как иначе назвать ту потерю, которая случилась после другой?

— И правда, — пробормотал Альбус потрясенно.

— Ah do not, when my heart has scaped this sorrow,

Come in the rearward of a conquered woe… — знаете, так и представляется битва, которую ты едва выиграл, и тут…

— И тут ты видишь, что впереди такая стена, которую тебе нипочем не одолеть, — неожиданно для себя проронил Альбус.

— Точно! Give not a windy night a rainy morrow, — похоже на ту бурю из Лира, да? Только он пережил ночную грозу, но когда утром, после такой ночи, вдруг пасмурное, дождливое небо…

— То, для чего ты сражался и выстоял? — Альбус, наконец, понял смысл — в нескольких словах, строчках было сложено целое повествование, целый большой сюжет.

If thou wilt leave me, do not leave me last,

When other petty griefs have done their spite.

Альбус, не дожидаясь комментария Камиллы, сам сказал:

— Да, да, это ужасно! Когда ты весь утомлен, исколот маленькими ударами, иголочками, когда тысячи неудач тебя утомили, и после этого…

But in the onset come; so shall I taste

At first the very worst of Fortune’s might.

От последних слов по телу пробежал холодок — так сурово и грозно прозвучали слова о могуществе Фортуны.

— Действительно, — сказал он, — действительно, по сравнению с этим все остальное… Значит, я так понял смысл поэзии? Целая книга в нескольких строчках?

— Больше того, переживания всей жизни. Человек чувствует распятие, грозу так, словно его раздавили или колесовали. Такие эмоции, такие переживания, которые могли бы разорвать тебя всего изнутри — в четырнадцати строчках.

— А еще? Пожалуйста! — Альбус пододвинул стул и сел рядом — затекли ноги.

— Ну хорошо, — Камилла озорно улыбнулась. — Этот — мой любимый.

Она прочитала сонет 126, и на этот раз волнующий озноб охватил Альбуса не раз и не два. Он смотрел ей в глаза, и Камилла, помяв край платья, начала:

— Ну смотрите… Let me not to the marriage of true minds

Admit impediments…

— Вот начало я не совсем понял, — признался Альбус.

— Это отсылка к формуле бракосочетания. Священник спрашивает, есть ли препятствия к браку, ввиду которых он может быть заключен, а Шекспир, даже зная о них, отказывается их признавать, то есть ставит любовь выше любых препятствий.

— И он прав, — сказал Альбус горячо.

Love is not love

Which alters when it alteration finds… — вы ведь поняли, о чем это? — спросила Камилла.

— Хм, когда нашлась замена?

— Да, когда ты встретил того, кто лучше, кто больше тебе подходит, ты все равно остаешься с тем, кого любишь.

— Or bends with the remover to remove.

— Вот здесь я тоже не понял, — вновь признался Альбус.

— Я тоже думала об этом… знаете, мне кажется, так: когда встречается то, что убивает любовь, то что удаляет ее, она все равно… Понимаете, она не умирает, если ее убить! Как… как Спаситель.

Эти слова поразили Альбуса — в сердце кольнула игла, обожгла сладостным огнем.

O no, it is an ever-fixèd mark

That looks on tempests and is never shaken.

— Я понял! Я понял! Я сейчас представил, как бакен, на тоненьком шесте, такой слабенький, смотрит в самое сердце бури, ураганные ветры, и хотя он так слаб, он ни на секунду не шелохнется! — Альбус почувствовал, что у него защипало в носу, и резко вдохнул. У Камиллы на ресницах блеснула слеза, и она тепло улыбнулась, погладив его по руке.

It is the star to every wand’ring bark,

Whose worth’s unknown, although his heighth be taken.

— А ведь я именно так и думал! Именно так, представляете? Мне иногда казалось, что я — лодка, суденышко, плыву через океан, и мне светит и указывает путь одинокая звезда…

Love’s not Time’s fool, though rosy lips and cheeks

Within his bending sickle’s compass come, — это моя любимая метафора, — вновь улыбнулась Камилла, — как образно, не правда ли? Не шут в рабстве у времени, чей кривой серп неуклонно скашивает алый цвет губ… Все в мире — раб у времени, а любовь — нет…

Love alters not with his brief hours and weeks,