Полет к солнцу (СИ)

— Я очень рада, что вы сказали, как думаете, — улыбнулась она. — Хуже, если бы вы стали врать. Видите ли, Лир — человек, развращенный властью. Деспот, самодур. Ему просто хотелось подчеркнуть, что он властен творить, что угодно.

— То есть вы согласны, что он получил по заслугам? — поднял глаза Альбус.

— Вы считаете, что потеря самого любимого на свете существа — справедливое наказание за деспотизм?

Альбус призадумался.

— Думаю, нет… Я бы не хотел, по крайней мере. А в чем еще смысл?

Камилла задумчиво посмотрела за окно, которое забивала хлопьями снега вьюга.

В такую ночь, когда медвежья матка

Не вылезет, ни лев, ни волк голодный,

Он с непокрытой головою бродит

И ставит все на карту.

Она снова перевела взгляд на Альбуса.

— Мне кажется, что вы могли бы так же. В вас есть нечто сродни Лиру, но речь не об этом. Понимаете, вся трагедия — об очищении человека испытаниями, о том, как он, борясь с судьбой и с бурей, находит самого себя, которого давно потерял. Только став бродягой и попав в бурю, Лир понял, насколько он слаб. И только тогда он стал по-настоящему сильным. Он справился с грозой. Гроза — это аллегория, конечно. Это символ всех испытаний, что нас подстерегают. Они жестоки, но и беспристрастны, как буря. Они могли бы ударить в других, но под удар попались именно мы.

Альбус привлек ее к себе:

— Вас ни одна буря не коснется. Честное слово.

Она грустно улыбнулась, коснувшись легкими пальцами его виска:

Мы будем петь там, словно птицы в клетке.

Благословенья спросишь — на коленях

Прощенья попрошу. Мы будем жить,

Молиться, петь средь сказок и улыбок,

Как золотые бабочки.

— Вам не за что просить прощения, — он стиснул ее. — А так — ваша правда, да. Мы пока, точно в клетке. Но поверьте, это недолго будет. Мы еще разрушим клетку, выйдем на свободу, будем жить совершенно иначе. И никто не посмеет с нами поступить, как Блэк с Клеменси или Лэмом.

Она посмотрела ему в глаза.

— Вы уверены, что ваше призвание в этом? Что с вами не окажется, как с королем Лиром, — вы не заиграетесь и не лишитесь всего, и не поймете, в чем на самом деле смысл вашей жизни, слишком поздно — перед безумием, перед смертью?

— Но я же не… не родился королем! Я знаю, каково быть бедным и гонимым, так что я не стану тираном!

— Можно не родиться королем, знать нужду — и все-таки возгордиться, высоко занестись. Вы еще не замечали, что с вами такое бывает?

— Не знаю, — признался Альбус. — Я как-то не задумывался о себе, если честно.

Камилла тихо рассмеялась.

— Вот этим вы мне и нравитесь. Вы такой цельный, как из одного куска. Ни минуты не копаетесь в себе.

Альбус повеселел, потом остановился, призадумался. Определенно, Камилла видела в «Короле Лире» что-то, чего не увидел он сам, несмотря на свою способность мгновенно (как казалось!) понимать любой текст, заклинание, книгу. И тем не менее, она увидела то, чего не видел он. Теперь он видел это так же ясно, но не смог разглядеть сам!

— Выходит, — сказал он негромко, как бы сам с собой, — если ты понимаешь любой научный текст почти без усилий, то это не значит, что ты поймешь что угодно? Ведь, казалось, трагедии куда проще — там никаких терминов, формул… И вот…

— Они о чувствах. Об отношениях, судьбах. Это сложнее формул, вы не замечали?

— Ну, — признаваться в таком, конечно, не хотелось, но перед Камиллой почему-то не было стыдно, — мне так точно. Давно мечтал, чтобы это как-то все упростилось, что ли. Чтобы не было условностей, всех этих… намеков, недомолвок… Чтобы все регулировалось как-то проще, наукой, чтобы сразу видеть все!

— Чтобы все говорили начистоту, как есть? А если это ранит? Вспомните, с чего начался наш разговор. Вы сами не хотите рассказывать друзьям, что случилось с мисс Йорк, потому что боитесь их огорчить. А регулировалось наукой… Нет, помилуйте, это будет ужасно! Люди превратятся в механизмы. Нет, нет. Ради чего тогда жить, если исчезнут чувства?

— Раньше я бы без колебаний сказал, что без них было бы только лучше! Но теперь… нет, теперь я скажу наоборот: это и есть лучшее, что я знаю!

— Тогда зачем нам машины, — она игриво и осторожно взялась кончиками пальцев за его воротник. — Зачем регулирование всего наукой? Живите и чувствуйте — ради этого вертится земля!

Альбус подхватил ее и закружил вокруг себя, пока она не расхохоталась беззаботно. Поставил на пол и поцеловал.

— А вы знаете, мне кажется, я хочу почитать еще! Только тут я двоечник, и мне придется все-все объяснять, даже то, что очень просто! Вы согласны?

— Согласна! — она вернула поцелуй, и в эту минуту на башне возник прозрачный силуэт призрака. Девочка испуганно вскрикнула, но Альбус успокаивающе сжал ее плечо.

— Это всего лишь Толстый Монах. Что вам угодно, святой отец?

— Мне угодно предупредить вас, во-первых, что завхоз отправился в обход, так что еще минут десять подождите спускаться, — проворчал призрак довольно сердито. — А во-вторых… Молодой человек, обращусь к вам: не губите девушку! Она бедное подневольное создание, так что в случае чего за ваш общий грех будете в ответе вы один.

— Вы меня пугаете, — пролепетала Камилла, прижавшись к Альбусу. — Грех… Ответ… В чем наш грех, если мы любим друг друга, а Бог есть любовь?

Монах склонил голову набок.

— Странно, что вы мне отвечаете, а не ваш спутник. По мне, это тревожный знак. Осторожнее вам надо быть, осторожнее. На вашем месте, я бы к нему не приближался. Человек страстей — то ли вам нужно?

— Позвольте… — начал Альбус, мгновенно разозлившись, но Монах уже улетел, а Камилла, вся дрожа, зажала мальчику рот ладонью.

— Молчите, молчите. Мне вдруг стало страшно. Подождем десять минут и разойдемся. Недобрый что-то у нас брат Лоренцо.

Он погладил ее по волосам.

— Просто он тоже хочет, чтобы мы жили в страхе. А бояться не надо. Чего нас могут лишить, кроме жизни?

— Вот жизни-то и могут, — пробормотала Камилла.

Альбусу вдруг стало жутко — вспомнилась Клеменси, без чувств лежащая на мостовой. Не о чем-то ли похожем Монах пытался предупредить?

— Скорее я убью любого или сам умру, чем умрете вы, — он невольно оскалил зубы. — Так и знайте.

Первые три дня после допроса профессора Фортескью Альбус старался не встречаться с друзьями глазами и не говорить с ними. В особенности он избегал Айлу, а в сторону, где сидел Финеас, и вовсе старался не смотреть. Первое время опасался, что подойдут сами, но они благоразумно от этого воздерживались.

К его отвращению, директор и Элеонора Фортескью продолжали вести себя, как ни в чем не бывало — будто и не было у них на совести безвинной жизни, и не существовало никогда такой девочки — Клеменси Йорк, и не ее друзья сходили с ума от беспокойства. Уж не говоря о том, что переживут ее родители, когда поймут наконец, что дочери нет в живых… Альбус с содроганием понял, что рассказывать правду супругам Йорк тоже придется ему.

Пару раз он наблюдал, как перешептывались за столом Кей и Сполдинг, ради спасения ученицы заключившие перемирие, но горько усмехался — они еще не знали, что не могли сделать ничего. Рассказать им? Надо бы. Но только не прямо сейчас.

Наступила суббота. Против обыкновения, Альбус не отправился с друзьями на прогулку и не пошел в библиотеку (там можно было наткнуться на кого-то из них или на Финеаса), а остался с книгой в гостиной Гриффиндора. Напротив него на подоконнике уселась Нэнси; напевая уличную балладу, она чертила на стекле какие-то вензеля. Мальчик поежился: показалось, что Нэнси наблюдает за ним — но тут же успокоил себя тем, что он вряд ли чем-то может быть ей интересен. Разве помочь по зельеварению… Что ж, если она обратится — он не против.

— Что-то ты гулять не идешь, Дамби, — протянула Стюарт, свесив с подоконника длинные ноги.

— А ты где-то потеряла Джейн, — неловко попытался он отделаться от разговора. Нэнси прислонилась лбом к раме, напевая: