Loving Longest 2 (СИ)

Когда сын проснулся утром, от одного из браслетов тянулась цепочка к каменной стене подвала.

— Теперь ты знаешь, что надо было себя вести хорошо, — сказал Финарфин, — но теперь уже поздно. Всегда слишком поздно понимаешь, что надо было хорошо себя вести. Но уже ничего не изменишь. Сейчас как ты себя не веди, всё равно будешь мой. Так что раздевайся, это ты уже умеешь.

— Отец, прости, пожалуйста… — выговорил тот еле слышно. — Пожалуйста, прости… Я не хотел… я не хотел…

— Да, я знаю, — сказал Финарфин, раздеваясь. — Я знаю, что ты не хотел. Я знаю, что ты хотел другого. Сейчас ты, миленький, мне расскажешь, чего ты хотел. И я тебе это дам. Только сначала скажи…

Анайрэ

Всё это время она медленно погружалась во тьму: перестала зажигать свет, практически перестала есть. Она слышала когда-то, давным-давно, от короля Ольвэ, что эльф может устать от жизни так сильно, что его тело просто исчезает, — душа уже не может поддерживать его. Она засыпала и каждый раз надеялась, что тьма будет вечной — но наступало утро и она снова видела свет за грязными окнами.

У неё был странный характер. Она не знала, способна ли любить, как другие: она влюблялась не в мужчин и женщин, а в их чувства. Ей всегда было очень больно за тех, кто влюблён безнадёжно, и её заветной мечтой было стать счастьем кого-то такого с разбитым сердцем, принести отчаявшемуся неожиданное утешение. Она с самого начала знала, что Финголфин полюбил кого-то, с кем не может быть вместе, и для неё было самым радостным, что только можно вообразить, заменить этого другого. Она знала, что он благодарен и счастлив.

И она не могла понять, почему Финголфин своими руками разрушил всё; как он стал таким, почему отнял жизнь и будущее не только у их детей, но у сотен и тысяч своих друзей и подданных. Она была уверена, что, хотя Финголфин и обещал следовать во всём за Феанором, если бы Финвэ не погиб, то всё это их не коснулось бы — ни исчезновение Сильмариллов, ни резня в Альквалондэ.

Она больше не хотела его знать.

Потом был этот сон. Она услышала голос — нет, не голос, крик Турьо, и она понимала, что этот крик звучит только у него в душе, что он никогда не выразил бы такой боли вслух. Голос его она слышала каждую ночь; потом она стала слышать его и днём.

Мама, прости, я не уберёг сестру!

В отчаянии бросилась она к дворцу короля Арды. Она не обращала внимание на снег, холод, тьму; воздуха не хватало, у неё стала идти кровь носом и горлом. Она добралась до первых, медных ворот обители Манвэ и постучала. Слышались голоса, которые велели ей уходить. Может быть, какие-то из этих голосов только чудились ей: она не знала, в самом ли деле был этот колокольный звон, что-то похожее на стук колёс по каменистой земле, правда ли слышался запах молний и дыхание тумана.

Врата раскрылись (раскрылись ли? — может быть, они остались заперты?) — и перед ней появилась очень недовольная прислужница Варды, Ильмарэ.

— Мы узнали, что Аредэль действительно была убита, — сказала она. — Можешь идти домой.

— Кем? Врагом?

— Нет, своим супругом, — сказала Ильмарэ и скрылась.

«Супруг?.. Супруг? Что же это за чудовище?.. Неужели она всё-таки выбрала одного из сыновей Феанора?..»

Она стала спускаться, обойдя далеко дом короля Ингвэ, белые шпили которого виднелись за серо-голубыми скалами.

И вдруг на тропинке ей попался Финарфин, одетый в тёмно-зелёный костюм для верховой езды, постукивавший плёткой по зелёно-золотистому сапожку.

— Хочешь к нам в гости? — спросил Финарфин, улыбнувшись своей «розовой», как она её называла, улыбкой. Когда-то, давным-давно, деверь казался ей милым, славным существом; про себя она называла его «цветочек». Теперь весь он стал каким-то засушенным, застывшим, словно высохшая рыба-шар. Она приписывала это тому, что его — как и её, и Нерданэль — постигло горе, но всё-таки до конца в это почему-то не верилось. — У Эарвен день зачатия, — продолжал он, — мы, конечно, широко не празднуем, но… будем рады.

Она не очень хотела разговаривать с ним сейчас, но желание увидеть воспитанника оказалось сильнее.

За столом народу было немного; Финарфин, извиняясь, посадил её в самый тёмный угол и никому не представил — она понимала, почему. Большинство гостей принадлежали к эльфам-тэлери, у которых до сих пор упоминание о Феаноре и его родичах вызывало неприятные чувства. Рядом с ней сидел скромный, совсем молодой тэлерийский моряк; он рассказал ей, что ему разрешили навестить в Средиземье своего деда и дядю, и он отплывает туда на следующий день.

— Хотите, я покажу вам корабль? — спросил он.

Тэлери взял её под руку Большинство гостей остались дома — они видели белые корабли тэлери много раз; Финарфин и Эарвен о чём-то разговаривали с матерью Эарвен. На пристань пошли только она, её воспитанник, Амариэ и хозяин корабля. Она осторожно погладила тонкую резьбу поручней, заглянула вниз, в узкие, но удобные каюты.

Теперь она знала, что делать.

Последним, что осталось у неё из всех сокровищ Финголфина, было обручальное ожерелье. Капитан корабля всё-таки согласился его взять в качестве платы за проезд, но попросил её подняться на корабль ночью и как можно меньше выходить на палубу: всё-таки по ней было видно, что она нолдо, и другим его спутникам это могло быть неприятно.

Гвайрен

Пришло время, когда отец стал выпускать его на улицу, так никому и не говоря, кто он; сам юноша тоже молчал. Отец наказывал его за разговоры с посторонними, устраивал бешеные сцены ревности, иногда даже поднимал на него руку. Обида и горечь первых раз сменилась равнодушием. Потом его сознание стало как-то тонуть: краски меркли, жизнь стиралась в серую полосу, подвал стал казаться уютным. И, погрузившись во тьму, душа его оказалась где-то на одном уровне с душой Финарфина: он стал понимать его, осознал, что Финарфин просто хочет оживить их отношения, что он развлекается, намеренно создавая поводы для ревности. И сын стал ему подыгрывать: он нарочно мог пройти мимо гостя, коснувшись рукавом или тряхнув локонами, задеть кого-то: потом он отчаянно рыдал, каялся, стоял перед Финарфином на коленях. Было приятно видеть, что отец доволен.

Он увидел нянюшку за столом, в самом углу и быстро сел рядом с ней. Они ни о чём не говорили: он просто клал еду на её тарелку и смотрел, как она ест, хотя сам был очень голоден (отец вчера в наказание оставил его без еды).

Он смог взять её под руку, когда они поднимались на пристань; он подумал, будет ли отец наказывать его за это.

— О, как страшно тут! — сказала Амариэ. — Всё качается.

Он подумал, что ему совсем не страшно: после каменного мешка, в котором он жил, сердце у него стало бешено колотиться от радости, когда он почувствовал, как корабль качался у него под ногами: это было прекрасное, незнакомое ощущение. Он столько читал об этом в книгах, но теперь у него на самом деле под ногами была чистая, гудевшая от их шагов палуба, над головой голубое небо: он был так счастлив, что готов был разрыдаться. Нянюшка ласково, с тревогой посмотрела на него.

Капитан провёл их вниз.

— Что это? — спросила нянюшка.

— Это особое отделение, в котором можно спрятать особый груз или укрыть важного пассажира, — объяснил тэлери. — Наши сородичи в Эндорэ давно стали делать такие. Конечно, это вряд ли спасёт от большинства прислужников Врага, но обманет излишне любопытных аданов. Надеюсь, это никогда не понадобится…

Уже вечером, когда на небе загорелись звёзды, он увидел её силуэт на пристани. Она разговаривала с капитаном-тэлери, и в руках её словно показалось снятое с неба созвездие, сверкнувшее в тусклом свете фонаря. Он знал, что это её бриллиантовое брачное ожерелье и понял, что это означает: она хочет уехать. Ему уже пора было возвращаться домой, в свою постель. Отец замкнёт замочек от цепочки на его браслете, потом захлопнет решётку. Хорошо бы сразу.

— Завтра в полдень, — услышал он молодой, весёлый голос капитана.

Она прошла мимо него, не заметив его; он взял её за руку.