Прибалтика. Почему они не любят Бронзового солдата

ю Емельянов "Прибалтика"падении, заключенных СССР «с другими странами, напри­мер с Польшей, Латвией, Эстонией и т. д.». В этой связи Молотов категорически заявил о том, что «в данный мо­мент невозможно даже приблизительно определить вре­мя поездки, так как она требует тщательных приготовле­ний». Видимо, ко времени встречи Шуленбурга с Молото­вым 19 августа Советское правительство еще не приняло окончательного решения.

К этому времени трехсторонние переговоры окончате­льно зашли в тупик. 14 августа советская делегация выра­зила официальное сожаление по поводу «отсутствия у во­енных миссий Англии и Франции точного ответа на по­ставленный вопрос о пропуске Советских Вооруженных Сил через территорию Польши и Румынии».

С 17 по 20 августа дипломаты Англии и Франции неско­лько раз обращались к министру иностранных дел Польши Беку с призывом согласиться на пропуск советских войск через польскую территорию, но получили отказ. В то же время они отчаянно пытались убедить СССР за столом московских переговоров в необходимости связать себя военными обязательствами по участию в польско-герман­ском конфликте. Как последний шаг глава французской делегации Думенк по поручению премьер-министра Франции Даладье сообщил Ворошилову о согласии Фран­ции «в принципе» на проход советских войск через поль­скую территорию».

К.Е. Ворошилов потребовал письменных полномочий от Даладье на подписание Думенком военного пакта, раз­решающего проход советских войск через Польшу. Таких полномочий Думенк предъявить не мог. В этой связи К.Е. Ворошилов заявил: «Я боюсь одного. Французская и английская стороны позволили, чтобы политические и во­енные переговоры слишком затянулись. Вот почему мы не должны исключить возможности в настоящее время опре­деленных политических событий». Вечером 21 августа 1939 года, когда происходил этот разговор, К.Е. Вороши­лов уже знал, что «определенные политические события» совсем не исключены в самом ближайшем будущем.

В это время в Москве изменилось отношение к герман­скому предложению. По словам Шуленбурга, 19 августа «едва ли не через полчаса после завершения беседы Мо­лотов передал мне, что просит меня разыскать его снова в Кремле в 16.30». Во время второй встречи Молотов объ­яснил, что после его доклада Советскому правительству он получил полномочия вручить германскому послу совет­ский проект договора о ненападении. Молотов заявил, что Советское правительство готово принять Риббентропа в Москве «примерно через неделю после обнародования подписанного окончательного соглашения», то есть «26 или 27 августа».

Попытки Шуленбурга приблизить дату прибытия Риб­бентропа оказались безуспешными. Новым событием в советско-германских отношениях явилось прямое обра­щение Гитлера к Сталину, которое Шуленбург передал Молотову 21 августа в 3 часа дня. Гитлер, как отмечает У. Ширер, «проглотив свою гордость, лично просил совет­ского диктатора, которого так часто и так долго оскорб­лял, принять его министра иностранных дел немедленно в Москве». Гитлер приветствовал «подписание нового гер­мано-советского торгового соглашения» и объявлял его первой ступенью «перестройки германо-советских отно­шений». Гитлер безоговорочно принимал проект пакта о ненападении, который был предложен Молотовым. Он объявлял, что пакт «возобновляет политическую линию, которая была выгодна обоим государствам в течение про­шлых столетий».

Гитлер настаивал, «не теряя времени, вступить в новую фазу отношений друг с другом». «Поэтому, — писал он, — я еще раз предлагаю принять моего министра иностран­ных дел во вторник, 22 августа, самое позднее в среду, 23 августа».

К последней декаде августа, когда у Советского прави­тельства были исчерпаны резервы времени для отсрочки решения, перед ним стоял выбор из ограниченного числа альтернатив. Подобно ситуации, возникшей зимой 1917/18 года во время переговоров в Бресте, Советская страна имела три схожие возможности для внешнеполи­тических действий: 1) заявить о своем решительном неп­риятии сделок с Германией и этим самым взять курс на войну с гитлеровским режимом; 2) заявить о своем отвра­щении к любым соглашениям с империалистической дер­жавой, но в военные действия с Германией не вступать; 3) подписать договор о мирных отношениях с Германией.

Учитывая существенные различия, происшедшие за 20 лет в мире и в положении Советского государства, рас­смотрим, как выглядели эти три возможных варианта дей­ствий в 1939 году.

Отказ от договора о ненападении с Германией и про­должение попыток достичь соглашения с западными дер­жавами о совместных вооруженных действиях против Гер­мании.

Советское правительство не могло не догадываться, что военный конфликт может начаться со дня на день. Не­однократно выраженное стремление германских руково­дителей подписать договор с СССР как можно быстрее и не позднее 23 августа свидетельствовало об одном: до начала войны оставались считаные часы. (На военном со­вещании у Гитлера был назначен день начала войны с По­льшей — 26 августа. Лишь затем дата была перенесена на 1 сентября.)

Советское правительство понимало, что антигитлеров­ский союз к началу военных действий создать не удалось. Более того, оно видело, что западные державы стремятся максимально уклониться от выполнения своих союзниче­ских обязательств и возложить основную тяжесть военных усилий на Советский Союз. В этом случае возникала опас­ность того, что в ближайшие дни Советскому Союзу пред­стояло бы вступить в бой с мощной германской армией не только без помощи Англии и Франции, но и имея рядом Польшу, которая и слышать не желала о военном сотруд­ничестве с СССР и, возможно, организовала бы воору­женное сопротивление. Как и платформа «революционной войны», выдвинутая «левыми коммунистами» во главе с Н.И. Бухариным в 1918 году, этот вариант действий ставил судьбу Советского государства в зависимость от внешних факторов и почти фатально обрекал ее на сокрушитель­ное военное поражение.

Отказ от любых соглашений с империалистическими державами.

Этот вариант был подобен тому решению, которое при­нял Л.Д. Троцкий в Бресте: никаких соглашений (ни с Гер­манией, ни с западными державами) не подписывать, но в военных действиях против Германии участия не прини­мать. Вероятно, подобные действия дали бы известную отсрочку вступления СССР в войну, но практически неиз­бежная агрессия Германии началась бы с рубежей, распо­ложенных в основном по польско-советской границе, установленной Рижским договором. Стратегическое пре­имущество Германии в этом случае было бы неоспори­мым.

3. Согласие на подписание договора о ненападении.

Вопрос о целесообразности заключения советско-гер­манского договора о ненападении стал предметом пуб­личных дискуссий с момента его подписания. Поставил этот вопрос и И.В. Сталин в своей речи 3 июля 1941 года, сказав: «Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в тече­ние полутора годов и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы на­пасть на нашу страну вопреки пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии».

Этот аргумент соответствовал представлениям, рож­денным в пылу дискуссий по Брестскому договору о необ­ходимости любой ценой добиваться «щелей во времени» или кратковременных «мирных передышек» для подготов­ки к будущим боям в непрекращающейся борьбе Совет­ского государства против империалистических агрессо­ров. Отсрочка военного конфликта с Германией позволя­ла решить задания третьего пятилетнего плана для оборонной промышленности. Ряд показателей свидетель­ствует о качественных переменах, происшедших с 1939 года по июнь 1941-го в вооружении советских войск, и от­части подтверждает справедливость аргументов И.В. Ста­лина об «определенном выигрыше», который получил СССР, заключив договор о ненападении. За этот период поступление винтовок и карабинов в войска возросло на 70%, число ручных пулеметов — на 44%, а станковых — на 29%. Именно за эти месяцы были созданы совершенные образцы орудий, танков, самолетов, не уступавшие соот­ветствующим видам вооружений в германской армии. На­кануне войны были созданы «катюши».