Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры

Но у нас холера вновь идет в рост. Если в прежние времена Петербург был далеко не первым звеном в цепочке регионов, охваченных холерой, то в 1854 году именно столица Империи и стала очагом эпидемии. Движение болезни началось отсюда, причем пошло в разных направлениях: Тверская губерния, Лифляндская, Новгородская, Псковская, Ярославская, Московская, Олонецкая…

В самой столице пик заболеваемости пришелся на середину июня 1854 года. Примечательное совпадение: как и в прежние годы, приход холеры совпал с тревогами политическими. Если в 1831 и в 1848 годах это были польские волнения, то теперь шла Крымская война – и 13 июня «неприятельская эскадра, в числе около 30-ти вымпелов, появилась… в виду Сойкиной Горы, в 80-ти верстах от Кронштадта». Впрочем, тот визит союзной англофранцузской эскадры обошелся без последствий; осенью вражеский флот покинул Балтийское море…

Сама эпидемия холеры 1854 года снова оказалась не такой масштабной, но горе в семьи петербуржцев принесла и она. Одной из жертв, унесенных холерой 13 июня, ровно в день появления вражеской эскадры в виду Сойкиной горы, стала Александра Андреевна Чайковская, мать Петра Ильича Чайковского. Трагическое событие случилось на квартире Чайковских в Соляном переулке; из воспоминаний Модеста Ильича, еще одного сына Александры Андреевны, известно, что «смерть захватила ее в тот момент, когда посадили в ванну». Теплая ванна по-прежнему считалась хорошим средством, помогавшим согреть пациента, улучшить его кровообращение и общее состояние – однако на сей раз она не помогла.

В день похорон Александры Андреевны заболел и вдовец, Илья Петрович.

Смерть матери стала страшным ударом для Петра Ильича Чайковского, воспоминания о случившемся он пронес через всю свою жизнь. Только через два года с лишним он нашел в себе силы рассказать о случившемся в одним из писем: «Наконец, я должен Вам рассказать про ужасное несчастье, которое нас постигло 2 с половиной года тому назад… Мама внезапно заболела холерой, и хотя она была в опасности, благодаря удвоенным усилиям врачей, она начала поправляться, но это было ненадолго; после трех-четырех дней улучшения она умерла, не успев попрощаться с теми, кто ее окружал. Хотя она была не в силах внятно говорить, понятно было, что она непременно желает причаститься, и священник со Св. Дарами пришел как раз вовремя, так как, причастившись, она отдала Богу душу».

И снова о проблемах организационных: как и в былые годы, больных с упорством, достойных лучшего применения, продолжали доставлять не в ближайшие к ним стационары, а в отдаленные. На сей раз повадились возить всех без разбора в Мариинскую больницу для бедных, отчего инспектор по медицинской части лейб-медик Николай Федорович Арендт довел до сведения военного генерал-губернатора Дмитрия Ивановича Шульгина: «Больные, от дальнего пути, приходят в крайнее изнеможение, и часто в безнадежное положение, а больница поставляется в величайшее затруднение при приеме и размещении таковых больных, по недостатку свободных кроватей. Это происходит, как можно полагать, единственно от того, что многие думают, будто бы в одной только Мариинской больнице для Бедных производится лечение бесплатно, а во всех других больницах за лечение холерных больных взимается плата».

Следствием служебного разбирательства стал июньский приказ обер-полицеймейстера Александра Павловича Галахова по городской полиции: «Вновь объявить всем жителям столицы, чрез домовладельцев, что, на основании разрешения высшего начальства, заболевшие холерою лица всех званий, как военных, так и гражданских, без различия пола и возраста, какие только доставлены будут, принимаются во все здешние гражданские больницы, а также в госпитали военный и морской, для пользования бесплатно; причем вновь строжайше подтвердить, чтобы, согласно Монаршей воле, больные холерою, если не имеют возможности пользоваться дома, доставлялись без замедления непременно в ближайшие к местам их жительства или служения госпитали и больницы, для скорейшего оказания им необходимого медицинского пособия, ибо от этого зависит самая помощь заболевающих лиц и скорое их выздоровление».

Основания проявлять строгость и волноваться были; холера, пусть и не самая мощная в том году, отступать не собиралась и даже понемногу набирала силу:

13 июня – 79 заболевших и 20 умерших;

14 июня – 71 заболевший и 19 умерших;

15 июня – 114 заболевших и 35 умерших;

16 июня – 93 заболевших и 43 умерших;

17 июня – 95 заболевших и 40 умерших;

18 июня – 110 заболевших и 42 умерших;

19 июня – 128 заболевших и 56 умерших;

20 июня – 117 заболевших и 55 умерших;

21 июня – 121 заболевший и 52 умерших;

2 июня – 114 заболевших и 57 умерших.

Впрочем, постепенно холера начала отступать – а в на чале сентября 1854 года уже и Александр Васильевич Никитенко смог записать в дневнике: «Теперь и холера почти прекратилась».

Обратим внимание на ключевое слово для тех лет: «почти» – потому как «холерный хвост» продолжался, случаи заболевания и смерти наблюдались и в ноябре, и в каждый из декабрьских дней – а уже в начале 1855 года снова начался эпидемический подъем, и снова холера стала распространяться из Петербурга по губерниям. А затем снова было холерное лето, и Алексей Феофилактович Писемский писал Ивану Сергеевичу Тургеневу 18 июля, что холера в Петербурге «пощелкивает порядочно»: «На днях слепца Введенского в несколько часов свернуло!».

Слепцом Писемский именовал известного литературного критика Иринарха Ивановича Введенского, который за год до того ослеп, а 14 июня 1855 года стал жертвой холерной эпидемии.

В то же лето еще одной жертвой эпидемии чуть было не стал Петр Петрович Ланской, второй муж Натальи Николаевны Гончаровой-Пушкиной. Старшая дочь Натальи Николаевны и Петра Петровича вспоминала позже: «В бытность нашу в Петергофе, отец заболел холерою, сильно свирепствовавшей в Петербурге и окрестностях.

С беззаветным самоотвержением мать ходила за ним, не отходя от постели больного, и ей удалось вырвать его из цепких рук витавшей над ним смерти».

Лето завершилось – но холерный хвост опять тянулся, пусть и проявлял себя не очень активно. И жизни уносил. В числе тогдашних жертв болезни оказался участник Наваринского сражения контр-адмирал Владимир Прохорович Сурков: он скончался 11 декабря 1855 года.

Холерные эпидемии 1856 и 1857 годов оказались еще слабее, чем предыдущие, однако свою жатву собрали и они. Иван Васильевич Киреевский, выдающийся философ и публицист, один из идеологов славянофильства, в начале лета отправился из Москвы в Петербург, чтобы присутствовать на экзамене сына, завершавшего курс обучения в Лицее. Здесь 10 июня 1856 года он занемог – и днем позже на руках у сына скончался. Протоиерей Федор Сидонский при отпевании Киреевского сокрушался: «Быстро и неудержимо развившаяся холера положила предел прекрасной и полезной жизни, только еще вступившей в полную деятельность».

И снова спад заболеваемости холерой – 28 декабря, например, занедуживших и умерших в столице не обнаружилось вообще, – а к весне 1857 года подъем. Холерный хвост: медленно, очень медленно, но упорно. В каждый весенний или летний день 1857 года холерой заболевали в Петербурге как минимум несколько человек, а иногда и больше – до двух, трех, четырех десятков. И смертные исходы, разумеется, тоже были – и в самой столице, и в пригородах. Великий князь Константин Николаевич писал 22 июня 1857 года из Стрельны своему августейшему брату императору Александру II: «Здесь холера начинает довольно сильно пошаливать. В Кронштадте она тоже проникает отдельными случаями и на днях унесла в несколько часов времени командира клипера „Пластун“ капитана Станюкевича, сына старика адмирала».

(Клипер «Пластун», скажем в скобках, тоже постигла трагическая участь: двумя годами позже он взорвался в Балтийском море при невыясненных обстоятельствах.)

Зимой 1857/58 годов холеру в легкой форме перенес будущий анархист князь Петр Алексеевич Кропоткин; в своих «Записках революционера» он позже отмечал: «Как все дети, родившиеся не в Петербурге, я отдал дань столице „хладных финских берегов“: перенес несколько припадков местной холерины».