Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры

И вот надо же такому случиться: один из визитов Тургенева в столицу в 1870-е годы пришелся как раз на время холеры. Популярнейший в конце XIX столетия беллетрист Петр Дмитриевич Боборыкин позже вспоминал: «Я зашел к нему в отель. Это было в те годы, когда обер-полицеймейстером состоял знаменитый генерал Трепов… В нумере Тургенева нахожу М.В. Авдеева, романиста, одного из тогдашних его подражателей. И.С. стоит в своей парижской вязаной куртке у печки и встречает меня с изменившимся лицом вопросом:

– Вы ничего не знаете?!!

– Ничего! А что такое?

– Ведь здесь – холера!.. Трепов приказал напечатать в „Полицейских“…

– Ну так что ж? Холера здесь болезнь – уже эндемическая…

– Ах, батюшка! Да разве вы не знаете, как я ее боюсь?

И он стал нам рассказывать, беспощадно выдавая самого себя, как он накануне был в гостях у своего приятеля Анненкова, и туда принесли весть о лихой гостье, и он так расстроился, что не был в состоянии ночевать один в отеле и остался на всю ночь у них.

– Ведь поймите, – говорил он почти дрожащим голосом, – она не щадит именно тех, кто ее боится, – вот как я!

– Но если так, Иван Сергеевич, – возразил я, – то вас в первую голову она должна была бы поражать. А вы пережили несколько холер в России и ни разу не заражались!..»

Боборыкин был прав: холера Тургенева так и не тронула. Точного года этой встречи Петр Дмитриевич не называет, однако, известно: Федор Федорович Трепов стал обер-полицеймейстером в 1866 году и оставался на своем посту до 1878-го. За 1873-м следовали спокойные в холерном отношении годы, а до того Тургенев останавливался в петербургских отелях не так уж и часто, и поэтому метод исключения здесь вполне способен помочь. Известно, в частности, что поздней весной 1872-м он поселился в гостинице Демута на Большой Конюшенной улице, провел там всего несколько дней, после чего спешно отбыл за границу.

Очевидно, в 1872-м это и случилось.

1892–1895 годы. «Сфинкс, который нас приводит в ужас»

В истории холеры 1883 – особый год. Год начала очередной холерной пандемии, пятой по счету. В Египет в том году отправилась экспедиция Роберта Коха, и ей, наконец, удалось обнаружить холерный вибрион, а также получить чистую культуру.

Научный триумф? Однако сторонники миазматической теории, особенно их лидер Макс фон Петтенкофер отнеслись к открытию сдержанно. С открытием вибриона (его тогда именовали «запятой») нехотя согласились, но настаивали на том, что сам по себе вибрион безопасен, и только после созревания во вредоносной почве становится смертоносным.

Чтобы доказать свою правоту, Петтенкофер выпил однажды целую пробирку с живой культурой холерного вибриона, заработал расстройство кишечника, выздоровел – и еще более утвердился в своей точке зрения. И дискуссии продолжились. Совсем не случайно знаменитый российский врач-гигиенист Федор Федорович Эрисман примерно в те же годы писал: «Холера представляет собой явление в высшей степени сложное, загадочное. Это, в буквальном смысле слова – сфинкс, который нас приводит в ужас своим смертоносным взглядом, но которого мы до сих пор понять не можем, несмотря на то, что разгадкой его заняты тысячи ученых во всех странах мира».

Холерная вода под микроскопом. Карикатура из британского журнала

Спорили врачи и о том, какие меры способны предотвратить распространение холеры – причем по большей части они пришли уже к правильному выводу о том, что холера прилипчива, а значит, мероприятия противоэпидемические, дезинфекция и карантин, просто необходимы. Петербургская городская Комиссия общественного здравия пошла на большее: в 1885 году, «дабы городским больницам дать средства к распознаванию при первых случаях азиатской холеры, распознаванию, возможному только при бактериоскопическом исследовании – для чего требуются особые микроскопы, – Комиссия выписала из-за границы (из Потсдама от Гартнака) большие микроскопы с гомогенными системами, которыми и снабдила городские больницы, до тех пор вовсе лишенные этого необходимейшего научного пособия». Летом того же года при Городской барачной больнице (ныне – Городская инфекционная больница им. С.П. Боткина) устроили «особый аппарат для обеззараживания холерных испражнений», а в Обуховской больнице произвели капитальный ремонт отделения на 100 кроватей.

Городская барачная больница (ныне Городская инфекционная больница имени С.П. Боткина). Фото конца XIX столетия

Мало того: «С целью ознакомления городских санитарных и думских врачей с новейшими открытиями по вопросу о происхождении холеры, которая по исследованиям Р. Коха вызывается особого вида растительным организмом, видимым только под микроскопом – запятообразною бактериею, – согласно постановлению Комиссии общественного здравия, старшим ординатором барачной больницы Н.П. Васильевым, занимающимся бактериологиею, – прочитаны в городской барачной больнице думским и санитарным врачам три лекции: „О запятообразных бактериях Коха и их значении в диагностике, профилактике и терапии холеры“…»

Также были подготовлены врачебные наставления на случай эпидемии холеры («которые при первой надобности могут быть напечатаны и в потребном числе экземпляров распространены среди населения») и определен круг общедоступных препаратов, на которые можно было бы сделать ставку. «По мнению главного врача Обуховской больницы Ф.Ф. Германа, которое разделили и другие врачи больниц, таким средством представляются противохолерные капли четырех составов, а именно: капли двух составов профессора С.П. Боткина, капли Иноземцева и Тильмана».

Вот уже и шагнула медицина вперед, а препараты оставались все те же!

«Этими каплями, заготовленными в потребном количестве в аптеке городской барачной больницы, предположено было, в случае надобности, снабдить дежурных околоточных и дворников частных домов, швейцаров, рабочие артели, мастерские и т. п.».

Вслед за медиками и Министерство внутренних дел издало специальные инструкции по борьбе с холерой, где рекомендовалось, в числе прочего, чтобы местные санитарные комиссии распространяли «как можно шире в народонаселении изданные на случаи холерной эпидемии наставления для публики», а также издавали «по возможности чаще бюллетени о количестве заболевших и умерших от холеры».

Интересное дело, однако: МВД настаивало на широком распространении информации о заболеваемости, а вот Главное управление по делам печати во главе с Евгением Михайловичем Феоктистовым придерживалось иной точки зрения: летом 1891 года, когда очередная пандемия набирала обороты, оно напрочь запретило газетам сообщать какие-либо известия о заболеваниях холерой, «хотя бы даже приходящие из заграницы».

Аналогичные запреты издавались и в 1892 году, когда холера уже быстрым шагом продвигалась по России и грозила столице. Из Персии на Закаспийскую железную дорогу, затем в Ашхабад, Баку, Астрахань, Саратов, Самару, Симбирск, Казань, невзирая на попытки правительства ввести карантины; к середине июня значительная часть губерний уже была под холерой. «Распространению X. сильно способствовал голод 1891–92 гг., сопровождавшийся большим передвижением населения», – отмечала позже Большая медицинская энциклопедия. Пора бы уже бить во все колокола по примеру императора Николая I – однако цензура времен императора Александра III была непреклонна. 13 июня 1892 года: «Безусловно воспрещается упоминать о холере». 17 июля: «Воспрещается говорить вообще о холере. В „Русской Жизни“ сообщается даже, будто хоронят живых, между тем как холера вовсе не имеет грозных размеров».

Последний запрет издали, когда холера уже вплотную подошла к Петербургу. Городские власти и конкретно петербургский градоначальник Виктор Вильгельмович фон Валь к холере готовились обстоятельно; в отчете о деятельности столичного градоначальства и городской полиции за 1892 год фон Валь писал, что «в июне уже выяснилось вполне, что эта грозная болезнь не минует столицы, а потому, в ожидании ее появления, меры борьбы с нею сделались, в силу самых обстоятельств, предметом, на который обращено было все мое внимание».