Прибалтика. Почему они не любят Бронзового солдата

В ту пору такие перспективы многим казались неправ­доподобными. Однако позиция автора получила поддерж­ку в руководстве парторганизаций Москвы и Ленинграда. Руководство Ленинградского обкома КПСС пригласило меня в Ленинград, чтобы выступить 22 —23 августа 1989 года, в том числе на активе обкома. В ходе выступлений в Ленинграде я убедился, что не только в обкоме, но и в массовых аудиториях советские люди поддерживали при­зывы к решительным действиям против национал-сепара­тистов.

Еще до публикации этой статьи соответствующая запи­ска, подготовленная мной, была направлена руководству

Московского горкома КПСС. Мне говорили, что в конеч­ном счете моя записка была переправлена и центрально­му руководству КПСС, где с ней ознакомились и положи­тельно оценили. (Кто ознакомился и оценил записку поло­жительно, я так и не узнал.)

Совершенно очевидно, что в это время многие совет­ские люди осознали угрозу использования событий полу­вековой давности для развала СССР. Однако в тогдашней обстановке страх прослыть ретроградом, а уж тем более сталинистом терроризировал значительную часть совет­ской интеллигенции, в том числе и тех, кто был хорошо ос­ведомлен о договоре 1939 года и его последствиях. Эти противоречия отразились, в частности, в дискуссии на за­седании «круглого стола» в «Правде», материалы которой были опубликованы в этой газете 11 августа 1989 года. С одной стороны, как подчеркивал один из участников дис­куссии Л.А. Безыменский, они стремились воздержаться от конъюнктурных попыток заменить знак «плюс» знаком «минус» в оценках действий советской дипломатии 1939 года. С другой стороны, многие участники дискуссии по­стоянно напоминали о необходимости осудить «стали­низм» и поэтому утверждали, как заявлял Безыменский, что «многое оказалось извращенным в 1939 году».

С одной стороны, все участники дискуссии признали, что «советско-германский договор о ненападении нельзя рассматривать как изолированное явление, как голый факт в отрыве от событий, которые тогда происходили в мире». Было признано, что «договор о ненападении — совершен­но нормальное явление». Было отмечено, что достигнутые в результате подписания договора и секретных протоколов советско-германские соглашения «ставили предел распро­странению фашистской экспансии в Восточной Европе, а следовательно, их можно рассматривать как направленные не против, а в защиту Литвы, Латвии и Эстонии» (выступле­ние Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР Ф.Н. Ко­валева). При этом Ковалев решительно осуждал попытки некоторых его коллег «осудить» договоры 1939 года.

С другой стороны, доктор юридических наук Р.А. Мюл- лерсон и кандидат исторических наук А.С. Орлов требовали осуждения договора от 28 сентября 1939 года. При этом Мюллерсон подчеркивал, что «секретные протоколы затра­гивали интересы суверенных государств — Польши, Лат­вии, Литвы, Эстонии, Финляндии. Такие протоколы, будь они секретными или нет, являются неправомочными».

Нечеткость позиции советских историков контрастиро­вала с однозначным и яростным протестом против дого­воров 1939 года в Прибалтике. По мере приближения 50- летия подписания «пакта Молотова — Риббентропа» в Прибалтике развертывалась кампания, в ходе которой осуждение договора 1939 года использовалось в качестве основного лозунга для выхода трех республик из СССР. 22 августа 1989 комиссия Верховного Совета Литовской ССР объявила советско-германские договоры 1939 года неза­конными. Заодно были объявлены незаконными Деклара­ция народного сейма Литвы о вступлении ее в состав СССР от 21 июля 1940 года и Закон СССР о принятии Ли­товской ССР от 3 августа 1940 года.

В это время руководство оппозиционных движений от­крыто устанавливало связи с эмигрантскими кругами, в том числе и с бывшими пособниками гитлеровцев. В раз­витии этих связей принимали участие и представители ру­ководства компартий Прибалтики. Свидетельством тому стало заявление, подписанное в Швеции 6 августа 1989 года представителями «Саюдиса» (В. Ландсбергис, К. Мо- тека, А. Бурачас, И. Кудаба), председателем «Лиги свободы Литвы» А. Терляцкасом, заведующим идеологическим от­делом ЦК КП Литвы Ю. Папецкисом и бывшим нацистским коллаборационистом председателем Верховного комитета по освобождению Литвы К. Бобялисом. Это заявление гла­сило: «Заслушав сообщения о современном политическом, экономическом и социальном положении оккупированной Советами Литвы, о проблемах культуры, образования и воспитания молодежи, а также о роли церкви в процессе возрождения нации и обменявшись с участниками... мыс­лями о возможных путях и способах решения этих проб­лем, согласились: жизненная цель литовцев всего мира — восстановление независимого литовского государства!»

Блокирование с гитлеровцами отражало переход лито­вских националистов в «Саюдисе» и ряда руководителей компартии на откровенно шовинистические позиции. Все беды Литвы, уверяли руководители «Саюдиса», вызваны русскими. Как утверждал В.В. Ландсбергис в своем ин­тервью «Вашингтон пост» от 20 августа 1989 года, «рус­ский народ в течение многих лет и даже веков был проник­нут идеями мессианской роли России». Эти идеи, очевид­но, мешали русскому народу правильно видеть свои реальные возможности и считаться с интересами других народов. Литовцы попали под иго державы, деспотиче­ской по своей природе, заявлял 28 июня член совета сей­ма «Саюдиса» Б.К. Гензялис, ибо «дорогой деспотизма Россия шагает со времен Калиты».

В 1989 году журнал «Пяргале» писал, что «воспомина­ния русских о войне — лишь свидетельство того, что им больше нечем гордиться». Характерными чертами русско­го народа, по мнению этого журнала, является его низкий интеллект и примитивность душевного устройства. Жур­нал радовался, что наконец вынесен «обвинительный акт против русского тупоумия, лени, близорукости, равноду­шия и многих черт национального характера».

Один из лидеров «Саюдиса» — Озолас писал в газете «Волна возрождения» от 9 августа: «В братских республи­ках говорить об этом (как и о многом другом, что касается старшего брата) запрещается. За границей — нельзя: было бы невежливо — о госте говорят только положитель­но. Вот и танцуют народные ансамбли, и поют счастливые частушки, и показывают «новейшие успехи», и никто им не скажет, что все, что они показывают, — это ужас, жуть. А ведь и на Западе, и на Востоке миллионы это понимают, интересуются, как интересуются танцем и пением горил­лы». Такова, по мнению Р.А. Озоласа, «мировая норма оценки русского искусства».

Атака на русских не ограничивалась грубой бранью. Скрытая дискриминация нелитовского населения, которая всегда существовала в Литве и о которой еще в 1959 году было известно Н.С. Хрущеву, теперь приняла вопиющие масштабы. Выпускники русских школ в Литве оказались лишены возможности поступать в высшие учебные заведе­ния, так как от них требовали знаний в том объеме, кото­рый предоставляют лишь литовские школы (прежде всего идеальное владение литовским языком). В ПТУ по той же причине нелитовцы могли стать лишь каменщиками, сан­техниками, трубогнутщиками. Если же выпускник желал по­лучить профессию за пределами литовского города, он те­рял местную прописку, для возобновления которой ему требовалось заплатить 18 тысяч рублей. Это напоминало порядки на Юге США, установленные расистами для негри­тянского населения и существовавшие там до начала борь­бы против сегрегации в середине 60-х годов XX века.

Очевидно, подражая западным стандартам, национал- сепаратисты старались вести себя так, как, по их пред­ставлениям, поступают «передовые» люди Запада по от­ношению к «отсталым» народам. Так проявлялась вульгар­ная спесь, типичная для выскочек. В насаждении же раси­стских порядков сказывалось и влияние нацистского духовного наследия времен оккупации.

Как и гитлеровцы, национал-сепаратисты исходили из планов, построенных на угнетении этнических мень­шинств, ограблении богатств СССР и даже захвата на со­ветской земле «жизненного пространства». Осуществле­ние программы хозяйственного самообеспечения Эсто­нии ее авторы откровенно связывали с надеждами на то, что СССР будет оплачивать многочисленные финансовые претензии этой республики. Советскому Союзу предлага­ли выплатить компенсацию за депортацию эстонцев в 1941 году и 1944—1952 годах, ее «аннексию» в 1940 году, «привязывание к чужеродной экономической системе» и т. д. Аналогичными подсчетами были заняты в Литве и Лат­вии. В случае реализации этих планов остальная часть Со­юза должна была превратиться в эстонско-латышско-ли­товскую колонию.