Записки оперного певца

Каких я знал Джульетт до Неждановой? Блестящих. Я знал Джульетт, блиставших фиоритурами, замираниями, крайними верхними нотами, головокружительными трелями, кокетством юности и зрелой страсти, шалостями ребенка в знаменитом вальсе и нарочитой серьезностью в сценах с Лораном. Но ни одна из тех певиц не позволяла забыть, что она прежде всего колоратурная певица, которая — что бы она ни делала, как бы легко она ни пела — всегда просит помнить о масштабах ее блестящего искусства. И, кроме этого, после фейерверка — самодовольная улыбка и перед так называемой «нот пике» взгляд в публику, как перед прыжком со спортивной вышки.

Все эти черточки были так неотъемлемы от Джульетт, что казались органически необходимыми. Без них для меня не было Джульетты.

Впервые увидя Нежданову в роли Джульетты, я ощутил нехватку чего-то. Чего же? Выдающегося голоса, который дает право на красную строку? Виртуозной техники, которая гарантирует идеальное пение и точное выполнение всех авторских требований? Улыбки и слез, радости и горя? Изящества и простоты? Нет, всего этого хватало с избытком. Но чего-то все же Неждановой не хватало!

Только по окончании спектакля, когда я, совершенно зачарованный, шел домой, я сообразил, что она не выпячивала всего того арсенала средств, к которому меня приучили колоратурные певицы от Э. Ф. Бобровой до Марии Гальвани! И тогда же я понял, чем они все, вместе взятые, и каждая порознь беднее Неждановой — простотой, абсолютной

<Стр. 350>

безыскусственностью исполнения. Легкостью и непринужденностью самого процесса пения Нежданова, казалось, превосходила и птицу. А еще, кроме того, что у птицы нет задушевности и тепла, которыми отличалось пение Неждановой, самый голосистый соловей, залившись трелью, замирает и прислушивается, как на нее откликнулась окружающая природа. Неждановой была чужда даже эта минимальная мера нескромности.

И в силу именно этой простоты так убедительны были вокальные образы Неждановой. Когда я услышал ее во второй и в последующие разы с перерывом в несколько лет, мы оба значительно созрели: она как исполнительница, я как слушатель. И тогда я уже непосредственно воспринял отсутствие у Неждановой обычных для певиц «блестящих» черт исполнения не как нехватку, а как достоинство, как вершину искусства пения.

Самый голос Неждановой отличался редкостной красотой тембра и теплотой. В нем не только не было нот с точки зрения особенностей звукоизвлечения «пустых», в нем не_ было и бесчувственных, невыразительных звуков. Когда я услышал из уст Неждановой «Вокализ» Рахманинова, о котором я до нее не имел представления, я только в самом конце спохватился, что в нем нет слов, разъясняющих его смысл: эмоциональная насыщенность самого звука рисовала целые картины переживаний.

А. В. Нежданова имела замечательных учителей сцены: с ней занимались гениальная артистка М. Н. Ермолова, выдающийся деятель МХТ Л. А. Сулержицкий. Если судить по сценическому поведению Неждановой, приходится умозаключить, что они воспитывали ее актерское искусство через пение. Я не помню в исполнении Неждановой сцен, которые давали бы мне повод судить о ней как о потенциально драматической актрисе. Хорошо помню в то же время, что этого потенциала не находила в ней и самая благожелательная пресса. Наоборот: подчеркивалось, что «в целом это все же г-жа Нежданова, исполняющая партию Шемаханской царицы, а не живая и своевольная Шемаханская царица», которая виделась духовному взору Н. А. Римского-Корсакова. Но не могу также вспомнить ни одной фразы, которая не была бы насыщена содержанием. В этом смысле ее искусство перекликалось с искусством Фелии Литвин, хотя и уступало ему.

Одно из самых ярких концертных впечатлений в моей

<Стр. 351>

жизни также связано с Неждановой. Я говорю о концерте, в котором она пела произведения Дебюсси и Равеля.

Знакомясь с этой литературой, я отдавал ей должное, но никогда не включал ее в орбиту своих больших симпатий: ни в певческие мои времена, ни в слушательскую пору. Импрессионизм даже в своих лучших произведениях мне всегда казался анемичным — правильно или неправильно, это другой вопрос — и не затрагивал ни одной струны в моем сердце. Слушая одну из лучших исполнительниц этого репертуара, француженку Нинон Валлен, я восхищался тонкостью ее певческой пастели, моего же отношения к самим произведениям она, однако, не изменила. Но когда те же произведения запела Нежданова, я в них услышал биение пульса живой жизни.

Холодная звукопись композитора согрелась теплотой самого неждановского звука, и блеклые цветы заалели румянцем. Как редко в другом случае, при сравнении двух выдающихся певиц разных наций, здесь торжествовало превосходство русского реалистического вокального начала, эмоционально-жизненного прежде всего и больше всего.

Мог ли так гениально петь, то есть так гениально просто петь, как Нежданова или Литвин, человек, у которого голос не был бы от природы так подготовлен для восприятия и передачи культуры пения, как у них? По-моему, нет. Только очень редкое, органическое сочетание звука, сердца (чувства) и интеллекта может дать такие результаты. И кто знает, не стояло ли перед духовным взором Н. А. Римского-Корсакова рядом с великой певицей Н. И. Забелой-Врубель некое совершенное вокальное явление, вроде Антонины Васильевны Неждановой, когда он говорил свои замечательные слова о высоком назначении певческого искусства и о его значении?

<Стр. 352>

Глава VIII. ЛУЧШИЕ ПЕВЦЫ МАРИИНСКОГО ТЕАТРА

И. В. Ершов. — Л. В. Собинов. — Р. Г. Горская. — М. Б. Черкасская.— В. И. Касторский.— И. В. Тартаков.— П. 3. Андреев.— А. М. Брагин.— Е. Э. Виттинг.— А. М. Лабинский.— К. И. Пиотровский. — Исполнители вагнеровских партий

1

Состав артистов Мариинского театра в период 1909— 1918 годов отличался великолепными голосами. О Давыдове, Кузнецовой, Сибирякове, Липковской я уже говорил. Плохих голосов я там вообще не слышал.

Были голоса относительно постаревшие: М. А. Славина, А. М. Давыдов, К. Т. Серебряков, Д. И. Бухтояров; были голоса не старые, но по тембру какие-то старообразные: В. С. Шаронов, В. И. Лосев. Но все эти голоса были полноценны диапазонами и достаточны по силе. Почти весь состав артистов обладал необходимой музыкальностью и корректностью исполнения.

Было несколько артистов, очень корректно исполнявших огромный репертуар от Россини до Вагнера и от Глинки до Римского-Корсакова. У них были хорошие голоса, хорошая выучка, хорошая музыкальность, но в их пении не было вдохновения, не было темперамента, не было поэтического обаяния. Каждый из них был бы желанным сотрудником в любом коллективе, но ни один из них моря не зажигал.

<Стр. 353>

Кое-кто выделялся и превосходил остальных: тенор Н. А. Большаков, баритон А. В. Смирнов, бас К. Т. Серебряков, сопрано Е. Н. Николаева, меццо-сопрано Д. М. Захарова и некоторые другие. Их участие гарантировало благополучный исход любого спектакля.

Но именно в этом благополучии была ахиллесова пята театра: твердо уверенный в среднем качестве спектакля, театр иной раз так беззаботно его обставлял, что на сцене нередко воцарялись непреоборимая скука и серость.

О некоторых из наиболее выдающихся певцов того периода считаю нужным поговорить подробно. И прежде всего об Иване Васильевиче Ершове.

Ершов...

Сколько трепетных и каких свежих воспоминаний вызывает это имя!

Шестидесятые годы прошлого века принесли России много выдающихся и гениальных в области литературы и искусства людей. В 1860 году родился А. П. Чехов, в 1861 г. — А. С. Аренский, в 1863 г.— К. С. Станиславский и А. С. Серафимович, в 1865 г. — А. К. Глазунов, в 1866 г.— А. А. Яблочкина, в 1867 г.— И. В. Ершов, в 1868 г.— А. М. Горький. Список можно было бы, вероятно, продолжить, но меня интересует Ершов. Мы не станем сравнивать масштабы ершовского таланта с талантами других названных людей. Но говорить о том, что по своеобразию и новаторству в своей области Ершов имеет право на место рядом со всеми названными, мне кажется, можно без всякой натяжки.