Смейся, паяц!

В Сухуми жили два папиных брата и сестра, не говоря уже о близких друзьях. Поэтому папа надеялся, что они сумеют меня отвлечь, а он сможет заняться делами. Но не тут-то было: теперь уже я не отпускал папину руку ни на минуту. Случалось, когда я ещё спал, он поспешно убегал, надеясь успеть на какие-нибудь переговоры. Но проснувшись и не найдя папу рядом, я издавал свой фирменный рёв, описанный в начале этого повествования, который был слышен в любом конце города, и папа стремительно мчался обратно. Пришлось ему и на деловые встречи ходить вместе со мной. Одну из них я вам опишу, потому что травмированный папа о ней потом часто рассказывал.

Мы вошли в огромный кабинет Заместителя Наркома Пищевой промышленности. Хозяин кабинета, увидев меня, заулыбался, подошёл, погладил по головке и положил передо мной коробку шоколадных конфет. Поговорив с папой минут пять, он пригласил его в кабинет к Наркому, чтобы утвердить условия договора. Усадил меня в своё кресло и сказал:

– А ты пока будешь исполнять мои обязанности.

Я уже распахнул рот, чтобы издать рёв, но вдруг увидел на столе несколько белых кнопок электрических звонков – это меня заинтересовало.

Оставшись один, я стал нажимать на кнопки, сперва поочерёдно, а потом на все сразу. Первой в кабинет влетела секретарша, потом помощник, потом референт, потом уборщица. Когда папа и замнаркома вернулись, в кабинете было многолюдно и весело. Папа готов был провалиться сквозь землю, но хозяин кабинета успокоил:

– Ничего страшного! Этот джигит будет большим руководителем – как он быстро собрал всех моих сотрудников, а?!

Второй раз я побывал в Сухуми после окончания девятого класса. Останавливаться у папиных братьев не хотел: во-первых, они жили в однокомнатных квартирах и моё присутствие, конечно, бы их стеснило, а во-вторых, не хотелось, чтоб они контролировали моё времяпрепровождение. Поэтому я решил жить в Сухуми самостоятельно и копил деньги на гостиницу. Смирившись с тем, что я не поселюсь у его братьев, папа дал мне телефоны своих друзей, который смогут помочь с устройством.

Приехав, я сразу, из автомата, позвонил одному из них, Ашоту Рубеновичу, директору «Абхазторга». Он, как объяснил мне папа, в Сухуми – человек номер один, вслед за ним уже идёт секретарь обкома.

– Где ты сейчас находишься? – спросил Ашот Рубенович.

– У гостиницы «Абхазия».

– Стой там, никуда не уходи.

Через минут десять к «Абхазии» подкатила чёрная «Волга», из неё вышли Ашот и его заместитель, два вальяжных, уверенных в себе человека, с большими животами, похожими на бочонки для вина. Они обняли меня и стали радостно хлопать по плечам – одного такого удара хватило бы, чтоб вызвать небольшое землетрясение в Японии, но я терпел и улыбался. Прекратив вбивать меня в тротуар, они повели меня в ресторан, в этой же гостинице. Стол уже был накрыт всевозможными яствами (очевидно, они предупредили, что едут) и обслуживал сам директор ресторана.

– Что будете пить? – спросил он.

– Для начала – дюжину «Цинандали».

На сервировочном столике нам подкатили двенадцать литровых бутылок. Пошли тосты: за встречу, за моего отца, за мою маму, за мир, за дружбу… Когда последняя опустошённая бутылка ушла под стол вслед за остальными, я ужаснулся: никогда не представлял, что смогу влить в себя такое количество жидкости.

Перед отъездом папа предупредил, что мужчина во время застолья не должен бегать в туалет – чем дольше выдержишь, тем больше будут уважать. Поэтому, несмотря на количество выпитого, я держался, а они уже ёрзали на стульях. Потом один из них спросил:

– Слушай, у тебя там горшок под столом?.. Как ты столько терпишь?

– Папа предупредил, чтобы я…

– Ай, молодец Симон! Научил!.. – прервал меня Ашот. – Ну, идём, идём, а то пузырь лопнет!

Вернувшись из туалета, они заказали ещё полдюжины бутылок. Вскоре я отключился и пришёл в себя уже в номере, на кровати, возле которой, на тумбочке, стояла бутылка «Цинандали»: а вдруг не допил!

Вечером они вытащили меня из номера и повезли в следующий ресторан, где за столом уже сидело пятнадцать усачей, которые пришли «выпить рюмку за здоровье друга Симона и его сына». Рюмка превратилась в несколько дюжин бутылок вина и коньяка, меня опять напоили до непотребного состояния. И так продолжалось изо дня в день. Количество знакомых разрасталось, каждый приглашал меня к себе «на завтрак», тот плавно переходил в обед, а затем – в ужин, который длился до следующего «завтрака». Я знал, что в Сухуми есть море, я его даже видел из окна машины, но добраться до него не мог: приёмы следовали один за другим, я был перманентно пьян, у меня всё время двоилось в глазах и я был уверен, что в Сухуми – два моря.

Третий раз мы туда отправились, когда я уже был на первом курсе института. Поехали вчетвером: я, Толя Дубинский, Илюша Хачик и Боря Писаревский, наш общий приятель. Добираться решили морем, через Одессу. Все – студенты, денег в обрез, поэтому на четверых купили только два билета. Первыми прошли во внутрь теплохода Толя и Боря, отыскали иллюминатор, который выходил прямо на пирс, и через него передали эти билеты мне и Илье, с которыми мы тоже благополучно, «зайцами», проскочили через контроль.

В каюте спали по очереди, по четыре часа: двое спят, двое гуляют по палубе, потом менялись. Неприятно было бродить по палубам по ночам, особенно, если ещё и моросил дождь: тогда промокшая пара приползала в каюту, скулила у постелей спящих счастливчиков и те великодушно разрешали лечь с ними валетом.

Плыли мы на роскошном, по тем временам, теплоходе «Победа» – это была личная шхуна короля Румынии Михая, которую, по окончании второй мировой войны, он подарил советскому правительству, пытаясь его задобрить. Правительство подарок приняло, но с королём всё равно разделались, не помню подробностей, но помню, что разделались по-советски.

В Сухуми мы сняли отдельную квартиру на улице Сталина, центральной улице города. Квартира состояла из большой прихожей, где стояла кровать с тумбочкой. Из прихожей открывалась дверь в гостиную метров двадцати пяти, в которой свободно помещались три кровати, шкаф и обеденный стол со стульями. Была ещё маленькая кухонька и туалет. Наши апартаменты нам очень нравились: во-первых, рядом находился винный погребок, где продавали настоящую «Хванчкару» прямо из бочки. Во-вторых, квартира была на первом этаже, входная дверь и все три окна смотрели на тротуар – можно было «цеплять» девочек, не выходя из квартиры. Система была отработана: у первого окна стоял Толя, он заговаривал с проходящей мимо девушкой, притормаживая её; я, у второго окна, снимал с неё напряжение какой-нибудь шуткой, у третьего окна Илья, обаятельно улыбаясь, приглашал её к нам «на хлеб-соль»… Последним, у гостеприимно распахнутой двери, стоял Боря с подносом в руках. Поднос был накрыт полотенцем и на нём лежали несколько кусков хлеба и стояла солонка с солью – Боря отвешивал поясной поклон, приглашая девушку войти.

Эта система работала почти без сбоев: в нашей квартире побывало много девиц, и отдыхающих, и местных. Тот, у кого дело доходило до близости, получал право ночевать со своей избранницей в автономной прихожей, и тогда остальные, чтобы не тревожить влюблённых, вечерами возвращались в квартиру через окна.

Помню, у меня там был довольно длительный курортный роман (почти две недели!) с тридцатилетней грузинкой из Тбилиси, по имени Натэлла. Она была разведена, привезла дочку к своим родителям, которые жили в Сухуми. Несмотря на свой уже отнюдь не детский возраст, она панически боялась папы и ещё засветло мчалась домой. Поэтому наши интимные встречи происходили только до заката – моим друзьям приходилось и днём циркулировать через окна. От неё я узнал много новых грузинских слов и одну фразу даже запомнил целиком: «Ми квар хар» (Я люблю тебя).

Мы жили дружной и весёлой коммуной. Каждый внёс определённую сумму в общую кассу – на коллективные завтраки и обеды. Остальные свои деньги можно было вечерами тратить на личную жизнь (Гуляй, рванина!). Составили график дежурств – дежурный должен был утром идти на базар и купить продукты на завтрак и обед. Дежурному выдавали определённую сумму, в которую он обязан был вложиться. Первым дежурил я, честно отправился на рынок, но не успел купить и половины запланированного, как у меня закончились деньги. Виноватый, я приплёлся домой – мне устроили дикий разнос, заклеймили позором и постановили: на базар больше не отправлять, а назначить пожизненным подсобником на кухне. Илья, который, как я уже писал, умел гениально торговаться, всё пытался выяснить: