Смейся, паяц!

– А если муж узнает, что ты ему со мной изменяешь? – спросил я.

– Я не изменяю ему с тобой – я тебе изменяю с ним, – очень серьёзно ответила она.

Это была наша последняя встреча.

Когда я и Роберт подписывали договор на большую работу: пьесу или сценарий, мы уезжали в какой-нибудь дом творчества и вкалывали, как в зачётном лагере: день за три. Но это не означало, что мы там надевали на себя пояса верности: в каждой такой поездке непременно возникала какая-нибудь амурная история.

В семидесятом году в Пицунде открылся Дом творчества кинематографистов – конечно, одними из первых там были мы. Дом стоял на берегу моря, роскошный пляж, пальмы, солнце – всё это, естественно, отталкивало от работы, но мы брали себя в руки и четыре-пять часов сидели в закрытой комнате и сочиняли. Ну, а после этого, к вечеру, выходили на боевую тропу. Среди отдыхающих я заметил худощавую миловидную женщину с призывными зелёными глазами. Несколько раз я ловил на себе её взгляд. Понятно, что я немедленно откликнулся на призыв – мы познакомились, лежали рядом на пляже, загорали, беседовали. Её звали Ирина, москвичка, инженер, работала в каком-то проектном институте, который участвовал в создании этого дома Творчества – поэтому им ежемесячно выдавали сюда по несколько путёвок. Ей было чуть меньше тридцати, мне чуть больше, плюс море, солнце, атмосфера курорта – всё это способствовало тому, что наши отношения стали более конкретными. Все последующие ночи она провела в моей комнате. У нас с ней было удивительное биологическое совпадение, как с Зосей, даже покруче. Она сходила с ума от непрерывных оргазмов, а меня это распаляло всё больше и больше. На завтрак мы шли разными путями, сидели за разными столиками, но оба одинаково не выспавшиеся, с синими кругами под глазами.

– Ты ещё не устал отдыхать? – ехидно спрашивал меня Роберт.

Её путёвка закончилась, она уехала раньше нас, но каждый мой приезд в столицу мы непременно встречались. Когда выпивала, начинала рыдать, что я скоро уеду, и она опять останется одна – это было что-то вроде истерики. Но я знал, как лечить женскую истерику: у мужчины есть лекарство, которое всегда при нём. Наши встречи проходили так же бурно и страстно, как в Пицунде. Когда я переехал в Москву, стали видеться реже и реже. Постепенно горячая связь остыла и прервалась.

...

Во время поездок по городам страны, вспыхивали и гасли мои романы, длительные и краткосрочные. Возвращаясь домой, видя твои любящие и верящие глаза, моя родная девочка, мне становилось ужасно стыдно, накатывалось чувство огромной вины, я страшно ругал себя и мысленно давал клятву, что больше ни с кем и никогда!.. И, конечно, в следующей же командировке клятву нарушал. Я часто задавал себе вопрос: зачем мне нужны были эти беспрерывные приключения: ведь я рисковал благополучием своей семьи, своей репутацией и своим здоровьем (Хорошо, что везло, Бог хранил: ни разу не «залетел»!)?.. Что, не мог прожить без женщины две-три недели?..Конечно, мог, ты ведь знаешь: я не сексуальный маньяк – нормальный мужчина среднестатистических возможностей. Значит, вспыхивала такая сумасшедшая любовь, с которой нельзя было бороться?..Тоже нет! В большинстве случаев – просто влечение, которое можно было, при желании, без труда побороть. Тогда зачем, зачем я, как эстафетную палочку, передавал сам себя в чужие женские руки, обманывая тебя, самого дорогого и самого преданного мне человека?!.

Теперь я могу ответить на эти вопросы. Во-первых, всё та же «Школа Крещатика», которая учила: измена жене не считается обманом и предательством, нормальный мужчина должен иметь других женщин, желательно побольше. Во-вторых, дело было ещё и в моём характере: мне требовалось постоянное самоутверждение, постоянная проверка: могу ли заинтересовать, увлечь, влюбить в себя, и ту, и эту, и ещё одну… Это была игра, которая будоражила, кипятила кровь, укрепляла веру в себя, давала новые силы для новых авантюр. Прости меня, моя хорошая! Прости мне этот мой петушиный характер!.. Ты ведь сама часто говорила, что я петух и по гороскопу!..Единственное, что я железно помнил: надо хранить всё в тайне, надо не давать тебе причины для переживаний, а другим – повода злословить в твой адрес!.. Кажется, мне это удавалось, хотя… Помню однажды, в минуту откровения, ты вдруг произнесла: «Иногда мне кажется, что у тебя кто-то есть, я интуитивно чувствую других женщин, но не могу сказать ничего конкретно – ты очень осторожен…». Конечно, я тебя переубеждал, доказывал, что всё это чушь, твоя фантазия, больное воображение… Я так хотел тебя не огорчать!..Кажется, тогда мне удалось тебя успокоить – моя ложь была очень убедительна, потому что на сей раз, как я считал, это была святая ложь. Прости, прости мне и её тоже!

ЕЩЁ О ТАРАПУНЬКЕ И ШТЕПСЕЛЕ

Среди здравниц, которые пооткрывали для себя «слуги народа», был очень популярен санаторий «Конча-Заспа». Он находился под Киевом, в зелёной зоне, и напоминал пятизвёздочную гостиницу: уютные однокомнатные и двухкомнатные номера со всеми удобствами, просторная столовая, с разнообразным меню, не уступающая самому высококлассному ресторану; ванны, массажи, грязи, которые доставляли сюда из приморских курортов; кинозал, зимний бассейн, огромный парк с ухоженными аллеями для прогулок… В этом санатории обслуживающего персонала было раза в три больше, чем отдыхающих. Если приезжал кто-то из министров, его поселяли в специальном отсеке, где находились апартаменты и комната для охранника. В глубине территории, за деревьями, прятался большой особняк – там размещались секретари ЦК, которые не очень стремились сливаться с партийными массами: им и еду, и питьё, и даже фильмы доставляли, как говорил мой приятель, «прямо в койку».

Летом, в разгар курортного сезона, тут ремонтировала своё здоровье только партийная элита, а зимой – мелкая сошка, на уровне райкомов и райисполкомов и, с барского плеча, подкидывали путёвки известным артистам, писателям, академикам…

Раз в два года Тимошенко и Березин добывали в этот санаторий четыре путёвки, и мы вчетвером работали там над новой программой. Естественно, это происходило зимой, в «доступный период».

Неоднократное пребывание в этом партийном логове дало мне возможность наблюдать за его обитателями в расслабленном состоянии. Впрочем, я не прав: они и там не расслаблялись. Для каждого периферийного «партайгеноссе» пребывание в столичном санатории – это был шанс познакомиться с влиятельными людьми и выжать из этого знакомства максимальные выгоды для своей карьеры. Этим мышатам надо было поскорее узнать, кто есть кто, поэтому они обхаживали и задаривали конфетами сестру-хозяйку, которая каждый день принимала новых посетителей, размещала и записывала их данные. Если приезжал «нужник», они начинали подобострастно вылизывать перед ним дорогу. Если вновь прибывший не был влиятельной фигурой, они пренебрежительно его даже не замечали. Но Тимошенко и Березин, хотя и не являлись партийными бонзами, всегда были в центре внимания: каждый из этих клерков хотел пообщаться со знаменитыми артистами, чтобы потом у себя в Конотопе или в Белой Церкви похвастаться с какими людьми он знаком.

Особенно активно добивался общения с Тимошенко маленький, юркий человечек, похожий на хорька. У него было сморщенное лицо с редко торчащими волосинками, как-будто сшитое из машонки. Он подстерегал его у столовой, у бильярда, у кинозала и всё расспрашивал, расспрашивал, расспрашивал… Однажды Трофимыч пришёл с опозданием на обед и объяснил, что его снова задержал любопытный хорёк.

– Но теперь он уже интересовался вами, – смеясь, сообщил он, имея в виду меня и Роберта.

– Тогда, пожалуйста, подробней, – попросил Роберт. И Тимошенко в лицах пересказал такой диалог:

– Юрий Трофимович, – спросил его тот, – вот с вами всё время эти двое. Кто это?