Романовы

Переписка Екатерины 1756 года с начальником своего возлюбленного (Понятовский был секретарём английского посланника Чарлза Уильямса) свидетельствует, что она ждала смерти государыни. В письме от 25 сентября, отправленном после ужина, на котором императрица сказала, что стала чувствовать себя лучше и уже не страдает кашлем и одышкой, великая княгиня довольно ехидно замечает: «...если она не считает нас глухими и слепыми, то нельзя было говорить, что она этими болезнями не страдает. Меня это прямо смешит». Но государыня была не так уж плоха, и Екатерина не скрывала раздражения: «Ох, эта колода! Она просто выводит нас из терпения! Умерла бы она скорее!»

Однако в ту пору великая княгиня ещё не отделяла своих интересов от судьбы мужа. Екатерина уже имела план (изложенный в её письме от 18 августа 1756 года) утверждения Петра III у власти в случае неожиданной смерти императрицы: вместе со своими сторонниками А. П. Бестужевым-Рюминым, С. Ф. Апраксиным и генералом Ю. Г. Ливеном она должна была войти «в покои умирающей» вместе с сыном, принять присягу караула и, опираясь на пятерых доверенных гвардейских офицеров и «младших офицеров» из Лейб-компании вместе с их солдатами, пресечь попытки сопротивления со стороны Шуваловых. Екатерина признавалась: «В моей голове сумбур от интриг и переговоров» Она даже составила мужу специальную инструкцию, шесть из семнадцати параграфов которой были посвящены организации немедленного приведения гвардии и Лейб-компании к присяге. Кстати, в тогдашних письмах Екатерины её супруг выглядел «весьма рассудительным» и способным «ухаживать» за гвардейцами, то есть весьма непохожим на тот образ ограниченного голштинца, который был создан позднее в её мемуарах.

Вокруг «молодого двора» складывалась «партия» недовольных могуществом Шуваловых. Екатерина обсуждала с Бестужевым его план, по которому она становилась «соправительницей» императора, а канцлер — президентом трёх «первейших» коллегий и командующим гвардией. Но одновременно она тайно встречалась с шефом Тайной канцелярии Александром Шуваловым, а его влиятельный брат Пётр сообщил о готовности ей служить.

Первым проиграл Бестужев. Подозрения, возникшие в связи с отступлением русской армии из Восточной Пруссии, последовавшие за ним арест фельдмаршала Апраксина и обнаружение его переписки с Бестужевым и Екатериной лишили канцлера доверия императрицы. Однако историки до сих пор не нашли никаких следов предполагаемой «измены» — приказа об отступлении, якобы полученного Апраксиным от канцлера. «Дело» Бестужева до сих пор остаётся загадкой, тем более что следственные материалы побывали в руках самого канцлера после его возвращения из ссылки, в результате чего его первые показания пропали. Осталась неизвестной и «священная тайна, о которой никто не может помыслить без ужаса», открытая Бестужевым и зафиксированная в исчезнувших протоколах допросов. Предъявить же ему смогли только «суетное желание так долго быть великим, как бы он общему всех смертных пределу подвержен не был», и покушение на роль «соправителя». Он не признал себя виновным и отделался ссылкой в свою подмосковную деревню.

Великий князь «сдал» Бестужева — рассказал императрице, что министр советовал ему противиться её воле. Екатерина, наоборот, держалась стойко. Алексей Петрович успел уничтожить все компрометирующие бумаги. Разгневанная Елизавета в апреле 1758 года вызвала Екатерину на беседу-допрос; но великая княгиня твёрдо заявляла, что ни о каком противодействии воле государыни и не думала, а её отношения с канцлером и главнокомандующим были вполне невинного свойства.

Никаких улик у следствия не было. Елизавета поверила — или сделала вид, что поверила. 23 мая последовал второй визит к императрице — но на этом интересном месте мемуары Екатерины обрываются. Следующие два года — едва ли не самый тёмный период в её жизни. Лишь в одном отрывке, датируемом 1760 годом, она пишет: «Я поздравляю себя с зарождающейся ко мне милостью, но должна в ней сомневаться, несмотря на уверения и подарки, которые мне делают. Это не должно, однако, мешать мне поступать совершенно так же, как будто я считаю её действительной. Мне всегда будут льстить, когда и насколько будут недовольны [великим князем]. Я слишком молода и проч., чтобы стать фавориткой, но должна так сделать, как будто думаю быть таковой».

Ждать пришлось недолго. В последние дни 1761 года она стала супругой императора, правление которого оказалось очень коротким.

«Рука Божия предводительствует»

Пётр III вступил на престол как законный наследник и внук первого российского императора. Благородные подданные приветствовали его первые милости, а манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» от 18 февраля 1762 года вызвал их искренний энтузиазм — сенаторы даже собрались поставить золотую статую императора. Но скоро восторги сменились разочарованием: Пётр совершал одну ошибку за другой. Облик и манеры государя не соответствовали утвердившемуся дворцовому этикету, а сам он представлялся не российским монархом, а заурядным голштинским офицером. Он обидел гвардию переодеванием в «немецкие» мундиры; заключил мир и союз с недавним противником Фридрихом II, отказавшись от оплаченных русской кровью завоеваний, чем оскорбил гордившихся победами военных; восстановил против себя духовенство, объявив об изъятии земель и крестьян у монастырей и передаче их в казну; наконец, решил во что бы то ни стало начать войну с Данией из-за голштинских земель. Судя по всему, дальнейшая жизнь с Екатериной в его планы не входила — на очередном празднике 9 июня император публично назвал супругу дурой и собирался даже арестовать её. В такой обстановке возник заговор вельмож и гвардейских офицеров.

Однако сама Екатерина II в письме С. Понятовскому от 2 августа 1762 года призналась: «Уже шесть месяцев как замышлялось моё восшествие на престол». Чёткого плана действий у неё, кажется, не было. Польскому графу она сообщала о замысле схватить мужа и «заключить, как принцессу Анну и её детей», но тут же указывала на идею Панина о перевороте в пользу наследника Павла, с чем якобы категорически не соглашались гвардейцы. О панинском плане провозгласить Екатерину «правительницей» были осведомлены и иностранные дипломаты (датчанин А. Шумахер, английский поверенный в делах Г. Ширли и секретарь французского посла К. Рюльер), и Дашкова, и ротмистр Конной гвардии Ф. Хитрово. Однако Екатерина могла выслушивать подобные предложения, но не связывать себя обещаниями. К тому же у императрицы были и другие заботы: в апреле 1762 года она втайне родила от Григория Орлова сына Алексея.

На начальном этапе заговор, по-видимому, включал узкую группу близких к Екатерине людей (включая пятерых братьев Орловых и Панина), которая на фоне недовольства политикой Петра III смогла за три-четыре недели организовать переворот. Екатерина II указывала на «четыре отдельных партии, начальники которых созывались для приведения [плана] в исполнение»; «узел секрета находился в руках троих братьев Орловых». Сами же эти «партии», как нам представляется, комплектовались на основе клановых и патрональных отношений, которые связывали гвардейских поручиков с «генералитетом». Состав же названных Екатериной II гвардейских «партий» известен из наградных документов — списков пожалованных за участие в перевороте.

Из солдат к заговору привлекались только избранные. Согласно дневнику статс-секретаря А. В. Храповицкого, в декабре 1788 года императрица вспоминала, как давала свою руку Преображенскому гренадеру Стволову в качестве «знака» для «приступления» к заговору. Такая тактика была оправданна. Попытки предупредить императора о возмущении остались без ответа не только из-за его беспечности, но и потому, что доносители не могли сказать ничего определённого о руководителях заговора. Вельможи не участвовали в офицерских сходках и «вербовке» гвардейцев. В привлечении лиц высокого ранга главную роль играла сама Екатерина; но она умела молчать; молодые офицеры представляли для неё намного более выигрышный «фон», чем опытные придворные интриганы... Частью подготовки дворцовой «революции» стала пропагандистская кампания — дискредитирующие императора слухи о «всенародном объявлении веры Лютера», намерении Петра III заново переженить министров и самому обвенчаться с Елизаветой Воронцовой в протестантской кирхе.