Смейся, паяц!

Города отличаются друг от друга размерами, климатом, архитектурой… Но помимо этих основных отличий, каждый город имеет своё лицо, свой темперамент, и зависит это от людей, его населяющих. Коллективный характер города – это сумма характеров горожан. Лицо города – это мозаика лиц его жителей. Город кажется чужим, пока там не появляются друзья.

Вспоминая какой-нибудь город, я, прежде всего, вспоминаю не его площади и памятники, а лица людей, с которыми там встречался и подружился, и тогда город сразу становится своим, я рассказываю о нём с теплотой и симпатией, как о близком человеке.

И ещё одно важное открытие. Во всех странах (а я бывал ещё и во многих западноевропейских, и в Америке, и в Канаде) большинство людей приветливы и дружелюбны, стремятся к общению, приходят на помощь. Стоило мне остановить машину на обочине, как подряд тормозили проезжающие мимо автомобили, и водители участливо спрашивали: какие проблемы, чем помочь? Если я не знал, как проехать по какому-то адресу, мне отдавали карту, чертили схемы, долго объясняли, заменяя жестами непонятные слова, и даже, изменив свой маршрут, сопровождали меня до нужного места.

– Папа, откуда они тебя все знают? – удивлённо спрашивала маленькая Маша, которую я часто брал с собой.

– Это мои друзья, – уверенно отвечал я.

Мои репортажи нравились читателям, приходило много писем с просьбами давать их почаще, поэтому редакция предоставляла мне любую площадь на страницах газеты, даже с продолжением. Я ездил всегда вместе с Майей, иногда брал и Машу. Майя была моим верным штурманом: прекрасно ориентировалось в лесу, в поле, в незнакомом городе – она, каким-то птичьим чутьём определяла нужное направление. Я же – наоборот: всегда садился в автобус, идущий в противоположную сторону, мог заблудиться между тремя соснами и даже собственный дом находил не сразу. Поэтому заместителя главного редактора газеты Дмитрия Мамлеева участие Майи в моих поездках всегда радовало.

– Саша, – говорил он, – репортаж о Братиславе мне нужен к концу месяца, но, зная тебя, я уверен, что если ты поедешь один, то вместо Словакии попадёшь в Австралию. А если Майя будет рядом, то ты вернёшься вовремя.

В перечисленных выше странах, вместе с Майей, я бывал по несколько раз, приобретая всё больше и больше друзей. О некоторых из них я вам сейчас расскажу, перелистывая свои репортажи.

ЙОРГ И ЛЮДМИЛА МИШКЕ

Он – немецкий аристократ, сын популярных берлинских журналистов, выпускник разных закрытых учебных заведений, известный кинорежиссёр, она – девочка из-под Одессы, из очень простой семьи. Он – большой, грузный, лысеющий, она – темноволосая красотка, стройная, длинноногая, закончила актёрские курсы, работала диктором на Одесском, а потом и на Берлинском Телевидении. Они – чудесная пара, удивительно нежны друг с другом, вечные молодожёны, ведущие себя, как влюблённые подростки. Глядя на них, вспоминаешь поговорку: «Бог парует»: оба безгранично добры и гостеприимны. У них неделями гостят родственники, друзья, приятели, друзья родственников и приятели друзей. Они принимают всех очень душевно и искренне, угощают, развлекают, одаривают. Их гостеприимство напоминает грузинское: находясь у них в доме, мы с Майей боялись остановить взгляд на каком-нибудь предмете, чтобы немедленно не получить его в подарок.

Йорг – высокопрофессиональный кулинар, обожает варить, жарить, парить. Кухня – это его храм: десятки поваренных книг, сотни всевозможных приправ, подлив и специй. У него есть суперсовременные кастрюли из каких-то лёгких сплавов, и есть кастрюли прошлых веков, тяжёлые, потемневшие от времени. Он трясётся над ними, как скупой рыцарь. Однажды я привёз ему в подарок медный таз, в котором наши бабушки варили варенье. Йорг был в восторге, гладил края, рассматривал дно… Потом спросил: «Это действительно из меди?» и приподнял его, как бы проверяя на вес. «Конечно» – ответил я. Он развёл руки в стороны: «Вы действительно – великая страна!». Я рассмеялся: «Ты ещё не видел наших чугунных урн на улицах!».

Воскресный обед – это ритуал, священнодействие: лучшая посуда, роскошные салфетки, горящие свечи, музыка, которая зависит от еды: то – немецкая, то – китайская, то – французская. Если на обед подавалось японское блюдо, то он подавал его в кимоно. Йорг тщеславен, он любит, чтобы его яства все хором хвалили и осыпали его комплиментами. Этим пользовалась их дочь Ирена, когда не хотела есть (а есть она никогда не хотела). Ей тогда было всего девять лет, но она выдавала Гамлетовский монолог, какое потрясающее жаркое приготовил папа, как оно ей нравится, в каком она восторге от его вкуса и запаха, и как ей безумно обидно, что именно сегодня она сыта и не может получить удовольствия от этой восхитительной пищи, которую только её папочка умеет так великолепно готовить!

Однажды после такого обеда, подогретый немалой порцией коньяка, я сказал Йоргу:

– Ты разрушил тот образ немца, который я себе представлял.

– А каким ты его представлял? – спросил он.

– Скупой, педантичный, с примитивным чувством юмора, вершина которого – хлопнуть женщину по заду.

Йорг помолчал, закурил сигару. Потом выпустил порцию дыма и спросил:

– Почему ты составил такой образ немца?

– По книгам, по фильмам… В первую очередь, по вашим фильмам.

И тут он меня добил:

– Знаешь, если бы я составлял твой образ по вашим фильмам – я бы тебя на порог не пустил!

Самое большое испытание для их семейного благополучия – это ежегодный приезд Людиных родичей. Первой всегда приезжала тётя, шумная, вездесущая, бесцеремонная. Как-то войдя в кабинет Йорга и увидев на стене портрет Карла Маркса, она восторженно произнесла: «Йорг! Какой у тебя красивый дедушка!». В каждый свой приезд привозила с собой глицерин и «Тройной одеколон», чтобы сварить мыло «для подарка Йоргу». Когда она доводила своё варево до кипения и вливала туда «Тройной одеколон», по квартире распространялся такой аромат, что даже привыкшая Люда убегала во двор. А Йорг, который с детства прожил в утончённых запахах дорогой французской косметики, сходил с ума от этой вони и в панике удирал в командировку. Потом приезжали папа, мама и брат. Приезжали непременно вместе, для того, чтобы сложить все привезенные деньги и купить большой ковёр: они жили в каком-то маленьком городке на Украине, там наличие ковра считалось признаком принадлежности к высшему обществу, поэтому за свой привезенный ковёр семья получала приличную сумму денег.

В Берлине они покупали самый большой ковёр, метров шесть на пять, скатывали его и несли через весь город на плечах, как Ленин бревно на субботнике. Больше их в Берлине уже ничего не интересовало, выходить отказывались, сидели дома у телевизора в ожидании отъезда.

Когда Йорг усаживал всех завтракать за красиво накрытый стол, папа, который очень следил за своим здоровьем, трогал пальцем сосиску, определял, что она недостаточна тёплая, и погружал её в чашку с кофе, чтобы подогреть. Предварительно он в чашку опускал тот же палец, чтобы убедиться, что кофе горячий. При виде этого, травмированный Йорг, вскакивал, хлопал себя по лбу: «Люда! Мне же надо в Дрезден!» и снова удирал в командировку.

Когда мы приехали к ним впервые, они ждали прибавления семейства, поэтому решили купить старый домик в пригороде.

Осмотрев дом, все стали наперебой предлагать варианты его реконструкции:

– В подвале надо сделать бассейн.

– Но подвал не отапливается.

– Очень хорошо: зимой бассейн покроется льдом и будет каток!

– А во льду можно пробить прорубь и ловить рыбу.

– Всё это ерунда! В подвале надо разводить шампиньоны.

– Дом такой сырой, что шампиньоны сами будут расти на стенах.

– Надо, чтобы они росли на потолке, над плитой, и падали на сковородку.

За этими прожектами мы незаметно вернулись в центр города и подъехали к зданию Верховного суда. Рядом с ним было маленькое кафе под названием «Последняя инстанция». Разговор о жареных шампиньонах разбудил аппетит и мы вошли в это кафе.