Смейся, паяц!

В те годы Польский юмор стремительно заполонил страницы наших газет и журналов, польские юмористические рассказы читались и перечитывались, их цитировали, они звучали с эстрад и по радио.

Имена Польских писателей-юмористов стали в СССР известными и популярными: Юрандот, Мрожек, Осенка, Потемковский, Лец, Гродзенска, Рутковска, Виницка…

– Пан Ежи, я привёз поклон и благодарность и вам, и вашим коллегам от всех моих друзей за ваше мастерство и талант – мы многому у вас научились и…

– Что вы, пан Саша! – прервал он меня. – Это мы вам должны нижайше поклониться! – Я удивлённо посмотрел на него. – Да, да! Поймите: у нас есть много дорог, по которым мы можем шагать без надзора, а у вас – одна-единственная разрешённая тропинка и вы умудряетесь на ней устраивать такие кульбиты!.. Это мы учимся у вас!..

Я вдруг подумал: а ведь он прав, и было приятно это слышать.

Сразу по приезде в Варшаву произошёл у меня конфликт с нашей «Красной шапочкой». Дело в том, что в Польше – культ собак, особенно много пуделей. У меня в то время тоже был пудель, поэтому каждого из них я встречал, как близкого родственника. В первый день приезда нас повели показывать Старо Място. На рыночной площади я увидел старичка с двумя чёрными пуделями, подошёл, стал их гладить. Старичок приветливо улыбнулся, что-то спросил, я хотел ответить, но вдруг услышал трубный глас Мани Михайловны:

– Товарищ Каневский! Вы приехали с делегацией польско-украинской дружбы, а здесь сообщают факты, очень важные для польско-украинской дружбы!

На этот крик обернулась не только вся наша группа, но и толпа на площади. Я сперва разозлился, но потом взял себя в руки и, продолжая гладить пуделей, спокойно ответил:

– Между прочим, я выполняю очень важную миссию для польско-украинской дружбы: я передаю польским собакам привет от украинских собак.

В нашей группе грохнул хохот, рассмеялись и рядом стоящие поляки. Щёки Мани Михайловны стали цвета её шапочки, и наш диалог на этом завершился. Больше она замечаний не делала – наоборот, стала выказывать своё подчёркнуто-дружеское расположение, для чего чаще показывала мне свои нижние зубы.

На следующее утро Маня Михайловна попросила меня зайти к ней в номер, чтобы посоветоваться: предстояла встреча с обществом польско-украинской дружбы, и нужен был «совет интеллигента», какой им дарить подарок (для этой цели, перед отъездом, с нас собрали по пять рублей на покупку сувениров, Маня Михайловна их скупила и два неслабых шахтёра пёрли сундук с этими дарами). Когда она распахнула передо мной крышку сундука, у меня, как теперь говорят, «поехала крыша»: помимо бесчисленных Лениных, из глины, из металла, из папье-маше, там лежала пара чугунных Богданов Хмельницких на чугунных конях (для тех, кто подзабыл: Богдан Хмельницкий в историю Польши вошёл как лютый враг государства, который совершал набеги, жёг дома, грабил и убивал их обитателей).

Когда моё первое ошеломление прошло, я спросил:

– Это всё… подарки полякам?

– Да! – гордо ответила Маня Михайловна. – Доставала по блату… Понимаете, варшавское отделение – самое большое и важное, им нужен достойный подарок.

С каждым днём я всё больше и больше понимал, что нахожусь в паноптикуме, поэтому решил не тратить силы на переубеждение, а просто расслабиться и получить удовольствие.

– Раз это самое большое отделение, им нужен самый большой подарок, и самый весомый – Богдан Хмельницкий.

– Спасибо! Мы с Павлом Ивановичем тоже так решили, – и Маня Михайловна благодарно оскалила зубы.

Встреча наших и польских «дружелюбов» проходила в большом зале приёмов за длинным узким столом, на котором стояли вазы с сухариками и с печеньем. Потом подали и чашечки с кофе. Маня Михайловна решила сделать сюрприз хозяевам, поэтому чугунного Богдана вместе с лошадью шахтёры пронесли, завернутого в пергамент, и положили под стол у её ног.

Пока поляк-председатель произносил заключительный доклад о давней исторической дружбе двух народов, наша руководительница под столом разворачивала Богдана.

Пергамент издавал странные звуки, пугающие оратора, он прерывал свою речь и с испугом смотрел на выглядывающую из-под стола Маню Михайловну, которая, приговаривая «Продолжайте! Продолжайте!», посылала ему свою неотразимую улыбку, отчего поляк пугался ещё больше и торопливо завершил своё выступление. И тогда Маня Михайловна торжественно произнесла:

– А теперь разрешите в память о нашей дружбе преподнести вам сувенир с Украины.

Два шахтёра, с двух сторон стола, подставили под Богдана ладони, подняли его и понесли к председателю. Я внимательно следил за выражением его лица. Сперва он не понял и внимательно всматривался: кто это? Потом, узнав, впал в шоковое состояние: глаза стали бессмысленными и даже дебильными, но он быстро пришёл в себя и вымученно улыбнулся:

– Спа-си-бо… Спа-си-бо… – и протянул руки, чтобы принять этот символ дружбы. Но он не учёл, что шахтёры полжизни проводят с отбойными молотками, которые весят по шестнадцать килограмм, поэтому они этого чугунного идола несли, как пёрышко.

Не предвидя веса подарка, председатель подставил свои ладони, шахтёры убрали свои – и Богдан рухнул на стол, разбив вазы, блюдца, чашечки, то есть, завершив то, что он не успел доделать в прошлые века… Словом, встреча явно удалась!

Павел Иванович предоставил нашей руководительнице полную свободу «оргмероприятий», а сам занимался только идеологией: в каждом новом городе устраивал партсобрания, то закрытые, то открытые, и вся группа, вместо того, чтобы любоваться улицами, костёлами, витринами, битый час выслушивала дополнительные инструкции, где, когда и как вести себя, проявляя максимальную бдительность. Поскольку я не был членом партии, меня на закрытые собрания не звали, а вот открытых – избежать не удавалось.

Об одном таком сборище расскажу.

Это было в Гданьске. Вечером, въехав в город, я восхищённо выглядывал из окна автобуса и мечтал поскорей забросить вещи в номер и пойти бродить по старинным улицам и переулкам. Но Павел Иванович призвал всех на партийное собрание, к сожалению, открытое – пришлось присутствовать. Парторг, напряжённый и собранный, произнёс:

– Товарищи! Завтра у нас встреча в Гданьском Обществе дружбы. Как я выяснил, в этом Обществе большинство – интеллигенты: писатели и артисты. Не секрет, что польская интеллигенция не так прочно стоит на позициях социалистического реализма, как наша. Поэтому могут быть провокационные вопросы. Давайте вместе обсудим, как мы завтра будем нести знамя социалистического реализма!

Шахтёры задумались, ткачихи погрустнели, сталевары зачесали затылки. Потом кто-то радостно воскликнул:

– Скажем, что среди нас нет интеллигентов, и не будем ни на что отвечать!

– Поздно! – мрачно произнёс Павел Иванович, – в нашем списке указано, что с нами едет один писатель.

Все, с нескрываемым осуждением, обернулись в мою сторону. Я виновато втянул голову в плечи.

– На вас направят главный удар, – предупредил наш партийный лидер. – Вы обязаны подумать, как будете нести знамя соцреализма!

Повторяю: я уже перестал удивляться идиотизму, в который попал, рассматривал его как материал для моего будущего рассказа и играл в эту же игру. Посмотрев в проницательные, немигающие глаза парторга, вспомнив поговорку «Каков вопрос, таков ответ», сообщил:

– Я знаю, как нести знамя социалистического реализма: я буду нести его молча! – сжал руками невидимое древко и поднял его над головой. Ответ был неожиданным даже для Павла Ивановича, но мой верноподданнический жест его убедил, и он глубокомысленно произнёс:

– Ну, что ж… Может, это и выход?

– Выход, выход! – успокоил его я, тем самым завершил обсуждение и мы, как школьники после урока, радостно выбежали на улицу.

Назавтра эта «тревожная» встреча состоялась.

За красиво накрытым столом мы пили чай, кофе, ели пирожные. Во главе стола сидели Павел Иванович (учитывая повышенную опасность, он заслонил Маню Михайловну и сам пошёл на амбразуру) и молодая очаровательная актриса Гданьского театра (фамилию не помню). Она непринуждённо, как хорошая хозяйка, вела беседу. Несколько раз возникали «провокационные» вопросы: «А почему не публикуют Солженицына?.. А почему мешают работать Любимову?»… Тогда Павел Иванович подавал мне знак, чтобы я дал достойную отповедь. Но я, верноподданно глядя ему в глаза, молча, но победоносно поднимал невидимое древко. В конце встречи, после заключительного слова нашей хозяйки, Павел Иванович встал и произнёс речь, посвящённую борьбе за мир, которая состояла из набора проверенных и утверждённых цитат. Но, очевидно, непринуждённость соседки по столу заразила нашего докладчика, и он решил оригинально завершить своё выступление. Для этого взял в свою огромную ладонь крохотную ручку актрисы и игриво произнёс: