Смейся, паяц!

– Чем воевать, лучше дамам ручки целовать!

Но поцеловать не решился, а просто, по-товарищески, прихлопнул её миниатюрную ладошку своей пудовой. Актриса скривилась от боли, затем вымученно улыбнулась, незаметно спрятала избитую руку под стол и там её массировала. Сразу после окончания встречи она куда-то помчалась, думаю, к травматологу.

Я надеялся, что у меня хватит чувства юмора и силы воли, чтобы пройти эти испытания тупостью и жлобством, до конца оставаться в роли ироничного наблюдателя и ни во что не вмешиваться. Но однажды я всё-таки не выдержал. Это было к концу поездки. У Павла Ивановича закончились деньги, не за что было покупать «Выборову» и от этого вынужденного воздержания он совершенно озверел: слетела маска «заботливого народного вожака», исчезла «Ленинская простота», он стал мрачен, груб и агрессивен. Однажды, придя на ужин, я увидел, что моя соседка по столу, ткачиха из Днепропетровска, славная, тихая женщина, сидит над своей тарелкой и горько плачет.

Я спросил, что за причина – она продолжала плакать. За неё ответила её более бойкая землячка, сидящая рядом:

– Она пожаловалась, что суп пересолен, а он (она указала на соседний столик, где ужинал наш парторг) как крикнет: «А ну, жри и не выступай, дома и не такое жрёшь! Обнаглели за границей!».

За столиками наступила тишина. Павел Иванович, сидящий к нам спиной, не оглядываясь, продолжал есть.

– Молодец, Павел Иванович! – громко сказал я. – Если вы, Анна Петровна, после этого не выплеснули суп в его физиономию, значит, он поступил правильно. Продолжайте в том же духе, Павел Иванович, они стерпят!

Тишина стала кричащей – все ждали реакции парторга, но он продолжал хлебать суп, только было видно, как его спина напряглась.

Назавтра, когда мы сели в поезд, он снова, как командир уже после боя, обходил все купе, но в наше не вошёл. Думаю, после этой поездки, его плохо скрываемая «любовь к интеллигентам» возросла и окрепла.С тех пор прошло много лет, но мне и сегодня стыдно за участие в том «мероприятии», предназначенном «для укрепления дружбы народов». А ведь в группе были умные, хорошие люди, которых всё это возмущало, но они не решались противостоять под угрозой получения «отрицательных» характеристик, которые навсегда перекрыли бы им дорогу за рубеж.

НА ФОНТАНКЕ ВОДКУ ПИЛ

«Палей, пижон, аристократ,

Неправда, он ничуть не старше,

По нём, как много лет назад

Опять вздыхают секретарши»,

– писал я, спустя годы после окончания института о своём однокурснике Юре Палее. Мы вместе с ним, после четвёртого курса, получили направление в Кингисепп на практику. Кингисепп – это маленький эстонский городок между Таллиным и Ленинградом. Честно говоря, на этой практике мы не очень перетрудились: жили в доме начальника дорожного участка, к которому были командированы, он получал наши квартирные – это его вполне устраивало, и он нас не очень напрягал. Поэтому практика превратилась в весёлый отпуск – мы читали книги, катались на велосипедах и крутили романы с местными красотками. В Юру, стройного, элегантного, породистого, сразу влюбилась секретарша председателя горсовета. А я загулял с телефонисткой Лейдой, которая соединяла меня с Киевом. Познакомились по телефону, потом я ей назначил свидание, мы встретились – и началось!

Впервые я извлекал выгоду из любовных отношений: секретарша открыла нам доступ в исполкомовскую столовую, недоступную для простых смертных, а Лейда – предоставляла бесплатные разговоры с Киевом.

Лейда была миловидной эстонкой лет двадцати пяти, разведённая. Жила она с мамой и ребёнком, поэтому туда путь был заказан. Встречались мы в городском парке, в самой глухой и тёмной аллее, где можно было себе позволить всё, что угодно, а угодно было многое.

Сначала, как все эстонки, она была сдержанной и даже флегматичной, но потом из тихого болота забил горячий источник. После моего отъезда она довольно долго звонила мне и говорила, что скучает.

– Я – эстонка, мы холодные женщины, а с тобой вела себя, как сумасшедшая турчанка – наверное, ты знал петушиное слово… (Неужели в эти минуты я говорил кукареку?!)

Из Кингисеппа я несколько раз приезжал в Ленинград – это были мои первые встречи с этим волшебным городом, который я полюбил на всю жизнь. Потом в Ленинграде я бывал ежегодно, подписывал договора, привозил сценарии и пьесы, приезжал на премьеры, встречался с друзьями… Об одном из таких приездов расскажу поподробней. Но сначала познакомлю вас ещё с одним моим другом, Женей Терентьевым.

Женя был очень популярен в Киеве: красивый, сильный, вьющиеся волосы, нос с горбинкой (в нём текла греческая кровь), великолепно играл на пианино, хорошо пел, классно танцевал… Но главное – обладал какой-то сумасшедшей, неиссякаемой энергией атомного реактора. Он был душой всех компаний, его любили самые красивые девчонки, но Женя, которому всего было мало, нёсся по жизни в жадном поиске новых приключений. Рано женился, на ленинградке, и переехал в Питер, но мы продолжали встречаться: он часто приезжал в Киев повидаться с мамой, а я – в Ленинград по своим литературным делам. Обычно я ездил через Москву, на «Стреле», которая приходила в Ленинград в восемь утра. Женя встречал меня и сразу вёз в ресторан самой шикарной гостиницы «Европейской». Ресторан открывался только в двенадцать, но для Жени он был открыт всегда, нас ждал уже сервированный столик и обслуживал сам директор ресторана.

В первый раз я был очень этому удивлён:

– Женька! Почему такой почёт: ты – ревизор?

– Нет. Но я работаю на заводе, выпускающем оптику – ему нужны хорошие очки. (В те годы, очки, как и всё остальное, были в большом дефиците). Кроме того, именно я встречаю иностранных гостей, приезжающих к нам на завод, привожу их сюда, они расплачиваются долларами, в чём он тоже очень заинтересован.

– Как тебя приняли на оптический завод – у тебя же другая специальность?

– Я учусь в профильном институте, на вечернем факультете. Между прочим, отличник, в этом году заканчиваю.

– Скажи честно, за этот год ты хоть раз пять был на занятиях?

Он что-то быстро подсчитал в уме и ответил:

– Четыре.

Я рассмеялся:

– Проходимец!.. Как же ты получишь диплом?

– А ты не догадываешься?.. Моим преподавателям тоже нужны хорошие очки.

И он, и Юра Смирнов-Несвицкий всё время звали меня встречать вместе Новый год. После своей женитьбы я решил поехать и представить им Майю, с которой они ещё не были знакомы.

Конечно, я рассказывал ей о многих наших совместных проделках, она уже представляла неординарность моих друзей, но действительность превзошла все её ожидания.

Мы опять поехали через Москву и оттуда, тридцатого декабря, выехали в Ленинград. Утром, подъезжая к перрону, услышали звуки духового оркестра. «Кого-то встречают», – предположил я. Потом, увидев на платформе суетящегося среди музыкантов Женю, добавил, давясь от смеха:

– Майя, я уже знаю, кого встречают!

Поезд остановился, оркестр грянул в полную силу, толпа зевак собралась у нашего вагона, чтобы увидеть, кому это такой почёт. Когда я появился в дверях, Женя стал истово аплодировать, и толпа подхватила аплодисменты. Женька с криком «Синьор Парнелли! Синьор Парнелли!» протянул мне букет. «Ваши первые впечатления от России?». Я с итальянской непосредственностью потрепал его за щёки, произнёс «Хороший русский парень!» и довольно болезненно ущипнул. Женька, продолжая улыбаться, шепнул «Сочтёмся, гад!», помог мне сойти, подхватил Майю и мы зашагали по перрону. Оркестр продолжал играть, маршируя за нами. И тут я заметил, что это был очень странный оркестр: все музыканты – либо хромые, либо кривые, либо одноглазые. (Как потом выяснилось, бандит Женька обошёл все духовые оркестры города, специально отбирая участников для встречи).

Когда мы вышли с перрона, Терентьев отпустил своих убогих музыкантов и помахал Юре, который стоял в очереди на такси, чтобы ехать к нему, в его огромную квартиру на Васильевском острове. Юра подбежал, обнял меня, обнял Майю, сказал «Такси ждёт, Лидочка уже сервирует, вам приготовлена отдельная комната». Меня удивило, что Женя не отреагировал на его слова, потому что вчера по телефону сообщил мне, что в его квартире для нас тоже приготовлена комната. Майе оба моих друга очень понравились, она весело общалась с ними, а я напряжённо молчал, ожидая каких-нибудь новых поворотов сюжета. И они не заставили себя ждать.