Свет с Востока

НА НОВОМ ПЕРЕПУТЬЕ

«Жуткое чувство испытывает тот, кому приходится заниматься историей науки в России: смелые начинания, глубокие мысли, редкие таланты, блестящие умы, даже кропотливый и упорный труд— все это встречаешь с избытком; и тут же приходится отмечать, как все это обрывается: длинные ряды «первых» томов, «первых» выпусков, кото­рые никогда не имели преемников; широкие замыслы, застывшие как бы на полуслове, груды ненапечатанных, полузаконченных рукописей; громадное кладбище неосуществленных начинаний, несбывшихся мечтаний. Всего два, в сущности, с небольшим века этой молодой русской науки, а как длинен ее мартиролог...» Так сказал академик С.Ф.Ольденбург в речи памяти В.П.Васильева 5 марта 1918 года1. Мне часто приходят на память эти слова.

На новом перепутье

245

Когда я вернулся из лагерей в 1956, Ленинград еще поднимался из развалин. Научные потери были с трудом восполнимы: большинство лучших специалистов погибло в блокаду, в предвоенных и послевоен­ных чистках, некоторые — очень немногие — смогли эмигрировать. В.Ф.Минорский, который находился в Иране во время Октябрьской революции, не вернулся в Россию, а переехал в Великобританию, стал профессором Кембриджского университета. С.Г.Елисеев, сын извест­ного фабриканта, был первым европейцем, закончившим император­ский университет в Токио. Вскоре после Октябрьской революции он был взят ЧК в заложники за отца, но был освобожден и смог бежать на лодке через Финский залив в Финляндию, а оттуда перебрался в США. Елисеев по праву считается одним из основателей современной запад­ной японистики: он создал институт по изучению Японии при Гар­вардском университете, впоследствие стал профессором Сорбонны; был награжден орденом Почетного Легиона. Его коллега, не менее выдающийся японист Н. А. Невский, находился за рубежом во время революции и долгое время не возвращался, однако в конце концов поддался уговорам. Помню его выразительный голос, раздававшийся из соседней аудитории, когда я был еще студентом. В 1936 Н. А. Нев­ский и его жена, видная японская писательница И.Мантани-Невская, которая переехала с ним в Россию, были расстреляны в один и тот же день. В 1962 году работа Невского по тангутскому языку была по­смертно удостоена Ленинской премии.

Иных уж нет, а те далече... В таких условиях сложно говорить о какой-либо преемственности в российском востоковедении. Тем не менее с 1956 по середину шестидесятых в общем царила атмосфера подъема. Страна победила в войне против фашизма. Целый ряд людей на ключевых постах выдвинулись, рискуя жизнью во время войны, в отличие от многих своих сослуживцев и предшественников, которые сделали карьеру на крови ни в чем неповинных людей. Однако многие из этих сослуживцев или их учеников все еще присутствовали в струк­турах власти, в том числе и в Академии наук, хотя в это время они несколько притихли, опасаясь разоблачений. И, наконец, появились новые люди, которые в силу своей молодости не несли на себе бремени прошлого; они открывали для себя науку, и, хотя перед ними не было плеяды блестящих российских востоковедов начала XX века, память их свершений жила и вдохновляла.

Положение резко изменилось к середине шестидесятых. Совет­ские войска-освободители подавили восстания в Венгрии и Чехослова­

246

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

кии, а Берлинская стена преградила дорогу сотням тысяч немцев, пы­тавшихся бежать на запад. Некоторая свобода слова, начавшаяся с произведениями Солженицына, была прекращена, Солженицын вы­слан из СССР; Иосиф Бродский, другой нобелевский лауреат, был объ­явлен тунеядцем и также был вынужден покинуть Россию; Пастернак, получивший нобелевскую премию за «Доктора Живаго», был вынуж­ден публично каяться; академик Сахаров, создатель советского термо­ядерного оружия, который наряду с американским физиком Паулин-гом заявил об особой ответственности сверхдержав, возглавил борьбу за права человека в СССР, получил нобелевскую премию мира — со­держался то под домашним арестом, то в закрытых больницах.

В отличие от лет ленинского и сталинского террора мало кого са­жали или расстреливали. В стране победившего социализма был про­сто перекрыт кислород, а немногих недовольных теперь отправляли не на исправление в лагеря, а на лечение в психиатрические лечебницы. Если ранее мир состоял из контрастных цветов, в основном красного и черного, через которые иногда пробивался луч надежды, то теперь все слилось в какой-то безличной и безнадежной серости. Пожарище сме­нилось крематорием. Зло, как раковая опухоль, приняло вялотекущие формы.

Эта гнетущая обстановка не могла не сказаться на состоянии со­ветской науки: ростки надежды, новые начинания были смяты пятой конформизма. Институт Востоковедения АН СССР и его арабский кабинет являются яркими тому примерами. Если ранее Крачковскому приходилось биться за то, чтобы иметь двух сотрудников, то теперь их было больше десяти, и сам арабский кабинет носил имя Крачковского. Другие кабинеты также значительно расширились: только в ленин­градском отделении института работали более ста человек, из них око­ло сорока кандидатов и с десяток докторов наук. Повсеместно созда­валась видимость огромной деятельности, но судите сами — В.И.Беляев, новый глава ленинградской арабистики, ставший профес­сором по должности, не защитил ни Кандидатской, ни докторской диссертаций. Не даром Крачковский именовал его «пунктатором»1: в течении сорока лет за ним числилась работа об арабском грамматисте ас-Сули — никто никогда так и не увидел ни строчки.

В великокняжеском дворце на набережной Невы, где теперь по­мещался институт востоковедения, едва хватало столов для многочис­

На новом перепутье

247

ленных сотрудников, но реальной опасности такая скученность не создавала: многие сотрудники подходили к ним редко. Рабочий день начинался где-то в 12. Оставив свои пожитки на опустевших стульях, поодиночке и группами стекались академслужащие в буфет по зову пушки в Петропавловской крепости— она била точно в полдень. Здесь, неспешно переговариваясь, они начинали свой рабочий день с плотной обеденной перекуски. Потом начинались шашечные и шах­матные турниры. Сколько горящих глаз, энтузиазма, размахивания рук и покачивания голов вокруг нескольких шахматных столиков! Группы дружных коллег дают взволнованные советы по каждую сто­рону доски; из буфета прибывает все больше болельщиков — еле уда­ется протиснуться между ними, проходя мимо по корридору.

По завершении матчей академсотрудники наконец возвращаются в свои кабинеты, но к своим столам они не спешат — вместо этого они собираются в каком-нибудь уютном углу — начинается коллективное чаепитие. Дружба ведь и есть дружба — кто-то приносит сахар, кто-то бутерброды, а кто-то следит за чайником... В дверь постучали, — это директор института пришел справиться о ходе научных свершений, выполнении очередного научного плана. Его зовут к столу, услужливо освобождают место. «Не могу, ребята», — радушно извиняется дирек­тор, — «сегодня на чай обещал в другой сектор...» С него берут слово, что он обязательно придет на следующей неделе. Вот что значит друж­ный коллектив, какое взаимопонимание...

Так настает 4 часа. «Ну, ребята, я пошла. Я завтра не приду» — прощается одна из сотрудниц. За ней по одному и группами расходят­ся и другие — и так до битья петропавловской пушки завтра в пол­день.

Иногда сотрудников сгоняют в актовый зал — огромное дворцо­вое помещение, где в великокняжеские времена давали балы и жур­фиксы. Теперь за столом, покрытым зеленым сукном, сидят научные вожди — отягощенные властью безлико-выразительные лица из пре­зидиума Академии Наук СССР или местные начальники, услужливо подвигающие стулья и бумаги для «головных». Народ попроще — рядовые сотрудники — соревнуются за места, наиболее удаленные от президиума, где можно спокойно вздремнуть, поболтать с приятелями или просто уткнуться в газету, в десятый раз разгадывая один и тот же кроссворд.

«Товарищи, сколько можно приглашать — передние ряды со­вершенно пусты — пожалуйста, передвигайтесь вперед, ведь вы ниче­