Заседание рейхстага обявляю открытым

Кайзеровские власти, как и лидеры правых социал-демократов, имели все основания для того, чтобы нервничать. Усилилась травля левых. Власти предпринимали новые, еще более суровые меры. Были арестованы Вильгельм Пик и ряд низовых функционеров, подозреваемых в распространении «Берпской прокламации».

Клара Цеткин оставалась в неведепии относительно того, какую судьбу ей уготовили милитаристы. Тюрьма? Такое наказание, она знала, полагалось за государственную измену и шпионаж. Интернирование на время войны? Клара узнала, что ее имя находится среди тех, кто подлежал «превентивному аресту».

На допросе у следователя она взяла на себя полную ответственность как за созыв Бернской конференции, так и за выпуск прокламации.

На первом нее допросе 30 июля Клара Цеткип заявила: «Я провела всю подготовительную работу для конференции в Берне. Я была председателем конференции, принимала участие в составлении всех ее решений и несу за них ответственность. Я написала также официальный отчет о ходе конференции, опубликованный 3 апреля в «Бернер тагвахт»... Как секретарь международной организации, я обязапа выполнять принятые в Берпе решения; к ним относится и распространение принятого конференцией воззвания.

Луша Дорнсманн

Так как, по моему глубокому убеждению, самое широкое распространение воззвания-манифеста «Всем трудящимся женщинам» должно способствовать пропаганде идей мира, я желала, чтобы его прочло как можно большее число людей. Я считаю себя также ответственной и за распространение листовки в Германии, однако не за отдельные связанные с ним инциденты, о которых я ничего не зпала и не знаю. Об организации их распространения я отказываюсь что-либо сообщить... Пожелапие о том, чтобы листов-17

ку переслали для распространения в Германии, я передала другим. Говорить об этом более подробно — отказываюсь».

Ей было предъявлено обвинение: «Покушение на государственную измену».

Второе обвинение — в «государственной измене» — было возбуждено против Клары Цеткин, Розы Люксембург и Франца Мерпнга еще в середине июля, незадолго до ее ареста, в связи с ее статьей в журнале «Интерпационал».

Но очень скоро и власти, и правые лидеры социал-демократии обнаружили, что арест Клары Цеткин повлек за собой весьма неприятные для них последствия. Весть об аресте разнеслась повсюду с быстротой молнии. За границей, в нейтральных странах она вызвала движение протеста, послания с выражением глубокой симпатии к Кларе Цеткин поступили из Швейцарии, из Голландии, из США.

Не бездействовали, разумеется, социалистки в России, Франции, Англии, Италии. Однако наиболее непосредственно власти ощутили реакцию, вызванную арестом Клары Цеткин, в самой Германии. Читательницы и читатели «Гляйхайт» встали на защиту редактора своей газеты. Негодование охватило широкие круги даже тех женщин — членов социал-демократической партии, которые до этого, хотя и со все возрастающими сомнениями, поддерживали политику партийного руководства.

1 августа на конференции социалисток в Берлине, созванной правлепием берлинского отделения социал-демократической партии, разыгрались бурные сцепы. Депутат рейхстага Гермап Молькенбур пытался успокоить социалисток и в «популярной форме» изложить военную политику правления партии. Но его речь так часто прерывалась возгласами и репликами слушателей, что оп покинул трибуну, не закончив доклад. Во время разгоревшейся дискуссии с критикой позиции Молькенбура выступили 27 женщин, а когда в заключение председательствующий отказался поставить на голосование резолюцию, одобряющую решения Бернской конференции, разразилась настоящая буря. Женщины взяли в свои руки руководство собранием, которое приняло и первую предложенную резолюцию, и вторую, требовавшую освобождения Клары Цеткин.

Поднявшаяся в защиту Клары Цеткин волна солидарности не только сильно взволновала ее как акт чрезвычайно важный с политической точки зрения. Оиа была и по-человечески глубоко растрогана. Клара убедилась, насколько тесна ее связь и с немецкими социалистками, и с международным рабочим и женским движением. Послания, которые она получала, носили большей частью теплый, сердечный характер; но ей не очень нравилось, что больше всего в них высказывалось беспокойство по поводу состояния ее здоровья. Особенно Клара Цеткин была недовольна тем, что правление партии, буквально припертое к стене социалистками, лицемерно проявляло «заботу». К тому же Клара была достаточно хорошо информирована о том, в какой мере именно социал-шовинисты были причастны к ее аресту. Да, при допросе ей было предъявлено циркулярное письмо правления партии, представлявшее собой явный донос. Это письмо власти рассматривали как улику против нее.

В письме к Элен Анкерсмит от 7 сентября Клара Цеткин пытается кампанию за свое освобождение перевести на более принципиальный и, так сказать, боевой путь, надеясь, что содержание посланного в Голландию письма станет достоянием широкой общественности.

«Дорогой мой друг Элен, простите, что пишу Вам только сейчас,— так начинается это письмо,— мое молчание находится в противоречии с моими чувствами. Навряд ли о ком-нибудь из моих друзей я вспоминаю так часто и так задушевно, как о Вас. Нас объединяют не только одни и тс же идеи и общая работа. Лично Вы — близкий мне человек, как немногие. Несмотря на это, письмо к Вам я откладывала со дня на день. Так уж получается: то, что я хотела и должна была бы Вам сказать, об этом теперь я писать не могу. Остается, таким образом, только личное. А Вы, дорогая Элен, меня поймете и иочувствуете: мне неприятно вновь и вновь говорить о себе. Я уже вынуждена была более чем достаточно предаваться этому занятию и еще должна буду делать это, чтобы перестали тревожиться мои близкие и успокоились друзья, которые, к сожалению, слишком много внимания уделяют моей персоне и моему здоровью. Ах, дорогие мои! Разве мало того, что я здесь в камере вынуждена целый день заниматься только самой собой? Современные тюрьмы устроены так высокогигиенично, что ии одна птичка не сможет подлететь к вашему окну, пи один паучок не осмелится соткать свою паутинку в уголке вашей камеры. И все, что я читаю, изучаю, доставляет радость и приносит пользу прежде всего лишь мне одной. Смогу ли я всем этим быть полезной другим — так, как я хотела бы? Это вопрос, от которого я пытаюсь отмахнуться сегодня, но он все равно всплывет завтра.

Дорогая Элен, знаю, что лично Вы и все остальные — мои преданные друзья. Все, что вы можете для меня сделать, вы знаете и это делаете: продолжаете работать в том же направлении, непоколебимо и бесстрашно, несмотря на то, что вражеские силы временно вывели меня из строя. Мне пет нужды заверять вас, что, несмотря ни на что и наперекор всему, я полностью остаюсь такой, какой была. Полагаю, я честно сдержала данное вам слово. Спокойно и хладнокровно несу я все последствия совершенного, более того, на душе у меня радостно. Из-за всего, что произошло со мной, я отнюдь не чувствую себя несчастной или мученицей, все случившееся со мной я воспринимаю как разумеющееся само собой, ибо я действовала, как велел мне мой «внутренний голос».

Если же я о чем-либо и сожалею, то о том, о чем пишет Конрад Фердинанд Майер в стихотворении «Гуттен» (Ульрих ван Гуттен.— Прим, перев.):

Как жалок день без битвы и сраженья!

Как жалок меч, таящий мощь свою!

Но более всего достойно сожаленья,

Что не был втрое я отважнее в бою!

Что касается моего положения и того, как будут развиваться события дальше, это столь же туманно, как пути провидения. Я готова ко всему, и ничто меня не испугает.

Отдаю себе отчет в том, в каком я долгу и перед моими убеждениями, и перед всеми вами. Разумеется, все мои недуги со мной, но в общем здоровье мое не хуже, чем оно было последние недели дома... Я делаю, что могу, для того, чтобы экономить и накапливать силы под девизом: «Бороться никогда не поздно!»