Аркадий Райкин

Начало работы Райкина на профессиональной сцене не было столь блистательным, как это пророчили ему в институте. В Траме он был введен в спектакль «Дружная горка» на роль Воробушкина и сравнительно долгое время играл только одну эту роль. Большого успеха она ему не принесла, хотя отдавал он ей много творческих усилий, отрабатывал тщательно и играл с удовольствием.

Случилось это, вероятно, потому, что трамовский спектакль, в котором, как и в других лучших постановках этого театра, действовали современные герои и поднимались вопросы, остро волновавшие в то время молодежь, постепенно утрачивал свое значение. На сцену выходили новые, более значительные в идейно-художественном отношении пьесы и новые герои. Драматургия открывала в жизни еще не исследованные пласты, человек представал во всей значительности своего дела, своих жизненных устремлений.

Роль Воробушкина была по-своему интересна, и Райкин находил в ней немало таких подробностей, которые получали у него яркое комедийное воплощение. Но, как и многие другие, роли этой пьесы, Воробушкин трактовался и в пьесе, и в спектакле в значительной мере поверхностно. Предопределялось это самим жанром произведения, в котором было много музыки, песен, вставных танцевальных номеров. «Комсомольская оперетта» — так был обозначен спектакль на афише. И трамовская «Дружная горка», не задаваясь иными целями, принесла театру ряд интересных открытий лишь в этих узких границах жанра.

Что же происходило на сцене и что делал в спектакле Райкин?

Воробушкина в перечне действующих лиц определяли следующим образом: рабкор комсомольского коллектива, рыболов, фотограф-любитель и пиротехник. Честный и преданный своему, коллективу парень, он отличайся узостью мышления. Самоотрешенность, которую он исповедовал во имя высоких жизненных идеалов, доходила до крайних степеней и превращала живого человека в выхолощенную схему. Собственно, высокие жизненные идеалы только подразумевались. Воробушкин в спектакле был не более как добровольным блюстителем моральных устоев комсомольской коммуны.

У «отсекра» Марка Зелова и комсомолки Зины Добровольской «крутится» любовь. Совместимо ли это с пребыванием в коммуне? Любовь! Серьезное дело, опасное.

Уморительно звучал в исполнении Райкина монолог Воробушкина в первом акте. Долговязый, немного неуклюжий, Воробушкин, страстный рыболов, подходит к берегу с удочкой. Садится. Взвинченный и настороженный. Он сам с собой ведет жестокую борьбу. «Воробушкин, гляди в оба…» — говорит он себе. Райкин говорил это как бы голосом другого человека. Как бы со стороны. То робко, то осторожно, то властно. «Я за последнее время сам начинаю намечать, как эта зараза проникает в меня». Он едва заметно вздрагивает, словно пытается освободиться от чего-то. Закидывает удочку, глядит в воду и рассуждает. «Любовь? К чему? Зачем? Разве без любви нельзя? Ерунда!» Удочка слегка подрагивает в его руках. Он смотрит по сторонам. Нет никого. Ему нужна поддержка. И он обращается к авторитетам. «Да-с! Ознакомимся с литературой. Семашко не одобряет. Наркомпрос не советует… Я протестую, и лишь одна Коллонтай — за».

Попутно зритель становился свидетелем забавной картинки рыбной ловли. Несколько лет спустя в эстрадном театре Райкин будет показывать мимическую сценку «Рыболов». Тонкая разработка детален, которой добьется артист, придаст этой сценке предельную выразительность. Рыбная ловля Воробушкина была в какой-то мере эскизом будущей работы.

«Клюет! Довольно крупная. Не отпусти, Воробушкин. Не иначе, как пятифунтовая щука или аршинный карась…» Глаза Воробушкина зажигаются азартным блеском. Он уже забывает обо всем на свете. Сильный рывок, что-то большое взлетает в воздух и… Что это? Цветы? На лице Воробушкина одновременно удивление, брезгливость, подозрительная настороженность, негодование. «Кто-то кому-то преподносит цветы. Товарищ Воробушкин, вооружайся!»

Нет нужды подробно описывать все перипетии спектакля и злоключения Воробушкина. В финале он был посрамлен, ибо даже ему, рыболову, фотографу-любителю и пиротехнику, человеческое оказалось не чуждым. Воробушкин — Райкин, влюбленный в агитпропа Люсеньку, не мог устоять перед наплывом чувств. Он сдался, он признал себя побежденным. Отступая, он был по-прежнему смешон, чуть-чуть растерян и трогателен.

До Райкина в этом спектакле роль Воробушкина играли другие актеры, играли по-разному, но особенных открытий в этом новом исполнении сделать не удалось. Другие роли пришли не сразу, и молодой актер не испытывал большого удовлетворения от первых своих шагов на профессиональной сцене. И он стал искать новых встреч, новых общений.

Однажды ему удалось попасть в Большой зал Ленинградской консерватории, когда Вс. Мейерхольд, театр которого гастролировал в Ленинграде, репетировал свой новый спектакль «Горе уму». В зале сидело несколько актеров, не занятых в репетиции, и больше никого. Чтобы остаться незамеченным и не попадаться на глаза Мейерхольду, Райкин устроился в одном из задних рядов, куда свет со сцены почти не достигал.

Репетиция проходила не совсем обычно. Режиссер вел ее исключительно темпераментно. Он то ходил, то бегал по среднему проходу, поминутно останавливал актеров, поднимался на сцену и сам показывал. Показы эти не носили приблизительного характера, как бывает обычно на репетициях. Режиссер играл, воплощался в разные образы, добивался от актеров своей трактовки, объяснял им свое видение.

Райкин был убежден, что его никто не заметил. Но вот незадолго до перерыва к нему подошел помощник режиссера и сказал, что Мейерхольд просит молодого человека к себе.

Первый вопрос, который был обращен к Райкину, поставил его в тупик.

— Кто вы такой и как вы сюда попали? — спросил Мейерхольд.

Райкин слышал, что Мейерхольд не любил, когда на его репетиции приходили актеры из других театров. Он назвал свою фамилию и сказал, что просто интересуется театром, потому и пришел.

— Что у вас с голосом? Вы простужены?

— Нет, у меня всегда такой голос, — ответил Райкин.

Мейерхольд внимательно посмотрел Райкину в глаза. Была довольно продолжительная пауза, после чего он совершенно неожиданно для Райкина спросил:

— Скажите правду, чей вы ученик?

Ничего не оставалось, как признаться и назвать фамилию своего учителя.

— Владимира Николаевича, — уточнил Мейерхольд. — Это хорошо. — А затем, кивнув в сторону помощника режиссера, добавил: — Он вам скажет. А сейчас мне пора. Репетиция продолжается.

По окончании репетиции к Райкину действительно снова подошел помощник режиссера.

— Всеволод Эмильевич приглашает вас в труппу, — сказал он. — Если хотите поступить к нам в театр, приходите завтра. Всеволод Эмильевич будет здесь с утра.

В этот же вечер Райкин был у Соловьева. Рассказал обо всем. О встрече, о сделанном ему предложении.

— Вы так удачно начали на ленинградской сцене, — услышал он в ответ. — Стоит ли начинать еще раз?

Однако мысль о театре Мейерхольда не покидала Райкина до той поры, пока случай не свел его с другим интересным режиссером, имя которою было уже широко известно в Ленинграде.

Театр рабочей молодежи готовился к своему десятилетнему юбилею. Для юбилейного спектакля была выбрана пьеса Л. Первомайского «Начало жизни». Ставил спектакль Владимир Платонович Кожич.

Основные роли были распределены между ветеранами Трама, а Райкину Кожич предложил всего-навсего эпизодическую роль в массовке. Вернее говоря, роль была придумана режиссером, в тексте пьесы она не имела ни одного слова.

В. П. Кожич, остро чувствовавший театральную форму, в центр спектакля ставил актера. При этом он подчеркивал: «Актер должен быть технически вооружен до зубов, а техника — это прежде всего МХАТ с поправками на восемнадцать лет Октября».

Атмосфера, которую создавал режиссер, была по-своему удивительная. Обычно актеры на репетиции перед товарищами по сцене обнаруживают некоторую стыдливость. Роль намечается пунктирно. Вот когда будет спектакль, тогда дело другое, там будет показано все. А здесь важно понять мизансцену, почувствовать ритм действия, определить свое место в ансамбле.