Аркадий Райкин

Спать на чердаке оказалось не так уж страшно, и теперь в театр он уходил почти каждый вечер. Очень не нравился ему швейцар, стоявший у главного подъезда, но ведь совсем не обязательно было с ним встречаться. В театре есть еще черный ход, есть лестница на чердак, есть дверь, через которую проходят артисты… Через эту дверь можно даже попасть на сцену…

Кроме городского театра, в Рыбинске был еще летний театр в пригородном саду. Так называемая «Городская дача». Это было довольно далеко от дома. Нужно было идти через весь город. Пустырями. Мимо кладбища. Только страшно было возвращаться. Но все равно в летние вечера он отправлялся туда с товарищами и, если не удавалось проникнуть за высокий забор, отыскивал отверстие, через которое можно было все видеть.

Как-то в городском саду приезжая труппа актеров показывала спектакль «Проделки Скапена» Мольера. В спектакле тоже участвовали мальчики. Они играли арапчат. Аркадий почувствовал, что завидует им.

И вот тогда он получил первое предложение выступить на сцене. Это, правда, был не настоящий театр. Собрались во дворе дети разных возрастов и решили своими силами поставить спектакль. Для этого они взяли один из рассказов Горбунова и сделали из него маленькую пьеску. Аркадий был самым младшим, и ему не рискнули поручить роль с текстом. Но роль, однако, была не менее ответственная.

Когда открывался занавес, на сцене лежал убитый купец. Этого купца и должен был изображать шестилетний Аркадий Райкин. Главное было не пошевелиться. Лежать совсем неподвижно. Ты ведь мертвый. Но думать об этом тоже нельзя. Потому что, как только подумаешь о том, что ты мертвый, очень хочется пошевелить ногой или почесать кончик носа. Так о чем же думать? А ведь мертвые вообще не думают. Скорее бы все это кончилось. Он очень боялся, как бы все не увидели, что он живой.

Спектакль был очень красиво оформлен. Занавес украшен разноцветными бусами. А когда занавес закрылся и снова открылся, «артисты» зажгли бенгальский огонь. Это был фейерверк.

Но самое эффектное ребята припасли под конец. Афиша, которая висела во дворе, объявляла: «Спектакль с фейерверком и выстрелом». К патрону, какие в тот военный год имелись почти у всех мальчишек, поднесли свечку, и все разбежались. Дальше всех бежал «артист», изображавший убитого купца. Ему очень не хотелось быть и в самом деле убитым.

Узнав о «фейерверке и выстреле», которым сопровождался этот дебют, дома Аркадию опять сделали серьезное внушение. Одна из сестер сказала с усмешкой:

— Подумаешь, артист Аркадий Райкин!

Ни мать, ни отец ничего не могли поделать с мальчиком. «Болезнь» оказалась серьезной. Покорно подчинявшийся всем семейным правилам, он оставлял себе свободу только в этом большом и таинственном мире, мире театра.

Спектакли артистов-гастролеров, любительские постановки, концерты — все ему было интересно. Это был благодарный зритель, которого скоро приметили в театре. Стоило ему один день не прийти, как строгий швейцар, которого он еще недавно старался обходить, спрашивал: «Уж не заболел ли?..» Труппа переезжала на другую площадку, Аркадий следовал за нею. Он знал многих артистов, знал почти наизусть спектакли, которые мог смотреть по многу раз. Так было и несколькими годами позже, когда он жил уже в Ленинграде.

Чаще всего он ходил в Академический театр драмы. Вскоре здесь появился у него знакомый, взявший в некотором роде шефство над театральными интересами подростка. Это был старик суфлер, работавший и в старом Александринском театре. Перед спектаклем они встречались у входа и вместе проходили за кулисы.

— А теперь устраивайся, как можешь, — говорил старик Аркадию, выпроваживая его из кулис.

Устраиваться не всегда было легко. Спектакли приходилось смотреть из осветительной будки, из оркестра, из лож. В ложах чьи-то головы закрывали сцену. Он ничего не видел. Но ему не было скучно. Если на спектакль он приходил не в первый раз, он просто слушал, что говорят на сцене, и смотрел в зал, наблюдал за публикой. Это тоже было интересно: люди по-разному следили за тем, что происходит на сцене, — когда одни смеялись, другие зевали, иные тайно утирали слезу, а соседи их в это время тихо подремывали.

Большим событием для Райкина было смотреть спектакль из суфлерской будки. Старик иногда разрешал ему это. Он видел артистов совсем близко. Их лица, руки, глаза. Ясно слышал их голоса, даже когда они говорили шепотом. Присматривался к старику. Вместе с ним тихонечко читал текст пьесы и радовался, что артисты следом произносят те же слова.

Постепенно он начал оценивать игру. Одни актеры ему нравились, другие нет. Большое впечатление произвел на него тогда Илларион Николаевич Певцов. Он видел его во многих ролях. Видел Певцова в спектакле «Павел I». Восемнадцать раз смотрел пьесу Е. Яновского «Ярость», где Певцов играл коммуниста Путнина. В небольшой роли замечательный артист находил такие глубины человеческого характера, что образ становился в спектакле центральным. Путнин был до крайности прост и симпатичен. Ему можно было довериться. Когда на сцене говорили и действовали другие герои, а Певцов — Путнин молча стоял в стороне, смотреть все равно хотелось на него, и это было удивительно.

Герой думал, и было понятно, о чем он думает. Мысль становилась как бы осязаемой, вызывала на спор, убеждала. В этом большая сила актера. Позже Райкин почувствовал это в Хмелеве, которого видел в нескольких спектаклях МХАТа.

В школе, где учился Аркадий Райкин, было несколько таких же энтузиастов театра, и это в большой мере подогревало интересы юноши. Здесь часто делились впечатлениями об игре актеров и новых спектаклях. В спорах о театре, сталкивались вкусы и мнения.

Театральная жизнь Ленинграда середины двадцатых годов была весьма разнообразна и пестра. Новое искусство, рожденное революцией, вело наступление на безыдейность и мещанство, находившие себе почву в обывательской среде. Современный герой завоевывал сцены театров в борьбе, такой же жаркой и непримиримой, какую вели его прототипы в реальной жизни.

На городских афишах все чаще появлялись названия пьес, написанных по горячим следам событий. В этих пьесах действовали люди сильной воли, революционного характера. Они увлекали молодежь, заставляли думать о себе, спорить, размышлять о собственной судьбе, о путях молодого поколения.

А рядом с этими героями в репертуаре театров соседствовали совсем иные персонажи, рожденные творческой фантазией Скриба или Сарду.

«Бой-баба» и «Темное пятно» или «Лифт» Армона и Жербидона… Оперетта приглашала на необыкновенное зрелище из жизни миллиардеров и миллиардерш «Где пляшут шимми». Комедийно-сатирические театры, которых в городе тогда было несколько, пародировали обывательские представления о красивой жизни, но в пародиях своих нередко и сами потрафляли обывательским вкусам. «Грандиозное злободневное» обозрение «От Парижа до… Лиговки» с Леонидом Утесовым в главной роли соревновалось в этом плане с сатирическим обозрением «о приключениях заезжих провинциалов» — «Пуприяки в Ленинграде». Этот спектакль, как сообщала афиша, состоял из пяти частей, тут же поименованных: они приехали, они сдают политграмоту, они в кино, они в Акопере, им не нравится….

Нелегко было юноше, которого в театре все больше и больше привлекало искусство актера и который поэтому жадно интересовался всем, что делалось тогда на ленинградской сцене, самому разобраться в достоинствах и недостатках того, что он видел. Быть может, потому, что в театр Акдрамы, где у Райкина были уже знакомые, ему легче всего было проникать, этот театр он посещал чаще других и более всего находился под его влиянием. Но «Пуприяки» тоже не оставляли его равнодушным.

В те годы, наряду с профессиональными коллективами, было в Ленинграде много коллективов полупрофессиональных и самодеятельных. Работали районные театры. Их труппы состояли из актеров-профессионалов и наиболее одаренных участников клубных кружков. Были свои театры при заводах. В них игрались пьесы из заводской жизни, написанные нередко местными литераторами. Некоторым кружкам очень хотелось походить на «настоящие» театры. Так, вскоре после показа в Ленинграде вахтанговского спектакля в клубе имени Ногина была поставлена «Принцесса Турандот».