Аркадий Райкин

Огромные, далеко не всегда используемые возможности эстрады, увидели в те годы многие театральные актеры. Молодые артисты Театра актерского мастерства В. Меркурьев и Ю. Толубеев выступали на эстраде с маленькой комедией, сделанной на основе гоголевской повести, и назвали эту комедию «Ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем». Артисты театра, выступавшие на эстраде, все больше понимали, что тема и образ, насыщенные политическим содержанием — элементы каждого искусства, — обязательны и для эстрады. В ней же соединяются и изобразительные средства всех других искусств. Мелодика и ритм оперы. Напряженность драмы. Простота радио. Четкость кино. Легкость комедийной речи.

Известный эстрадный чтец Павел Курзнер рассказывал как-то: «После публичного просмотра первой моей работы на эстраде — ритмомонтажа „Экспресс“ — один из актеров отозвался о ней так: „Хорошо, но кому это надо?“ И эта формула „Кому это надо“, но в другой интонации, послужила для меня формулой, определившей и определяющей всю мою дальнейшую работу на эстраде».

Речь шла о зрителе. О той многотысячной аудитории, которая ежедневно смотрит эстрадные концерты. В конце концов невозможно было мириться с тем, что рядом с замечательным театральным искусством процветали у нас на эстраде серость и ремесленничество в его худшем виде. Отвечая одному из актеров, выступавшему на дискуссии об эстраде и прямо с трибуны пропевшему: «Кто имеет талант на эстраде, тот никогда и нигде не пропадет», Сергей Образцов говорил:

— Неверно это. Меняются времена, меняется аудитория, меняется эстрада. Талант — это, конечно, слишком сильно сказано. Будем осторожней с терминологией. В большинстве случаев не талант, а способности, не мастер, а набивший руку ремесленник. Но разве неясно, что чем больше талант, тем — слишком часто! — значительнее вред, приносимый этим «талантом». Мастерство украшает, но не уничтожает пошлость.

— Кому это надо? — вопрос не праздный. В интонации утвердительной это программный вопрос для каждого актера.

Этот вопрос возникал теперь перед Райкиным каждый день. Кому это надо? Итак, задолго до конкурса зрители узнали эстрадного артиста Аркадия Райкина. И не только в Ленинграде. Он выступал и в Москве в эстрадном театре сада «Эрмитаж». Выступал с большим успехом. Ошибочно думать, что конкурс открыл Аркадия Райкина. Он лишь подвел первые итоги его работы на эстраде. Конкурс состоялся осенью 1939 года. А весной того же года в Ленинграде открылся Театр миниатюр, в который Райкин вступил актером, а уже через некоторое время стал и его художественным руководителем.

Райкин пришел на эстраду вполне сформировавшимся актером. Со своими вкусами, с определившимся амплуа. Но эстрада — искусство многожанровое — в значительной мере требовала иных «актерских приспособлений».

Существует определенное представление о том, что может считаться эстрадным. Если актер или группа актеров обладают даром в течение десяти минут блеснуть во всеоружии жанра, которым они владеют, они принадлежат эстраде. Одноактная опера, цирк, кино — все может найти место на эстраде.

Актеры театра в большинстве своем идут на эстраду со своими театральными работами. Монологами, дуэтами, отрывками из спектаклей. Но есть и такие театральные актеры, которые хотят принести свой опыт, свое мастерство для развития специфических эстрадных жанров. Именно они, в первую очередь, способствуют росту артистической культуры эстрадных исполнителей. Такие актеры и стали учителями Райкина.

Райкин сам выбирал себе учителей. Это были актеры театра, ставшие мастерами эстрады, — Владимир Хенкин, Леонид Утесов, Сергей Образцов. Они совсем не похожи друг на друга. У каждого своя исполнительская манера, слой сценический облик, неповторимая, ярко выраженная индивидуальность. Но у каждого Райкин открывал близкие себе черты.

У Хенкина было необыкновенно развито чувство комического. Но поражало не это. Он умел совершенно удивительно разговаривать со зрителями. Как собеседник. Как бы разговаривая с одним человеком. Хенкин был очень тонким и злым пародистом. Но подлинная сила его была в рассказе, в куплете. Пожалуй, никто на эстраде в те годы не читал современную юмористическую литературу с такой живой заинтересованностью, с таким ощущением жизни и характеров, как делал это Хенкин. Рассказывая, он изображал. Это не был театр трансформации. Он и не перевоплощался в образы героев рассказа. Хенкин на эстраде всегда оставался самим собой. Даже в тех случаях, когда изображал других людей. Он все равно присутствовал где-то рядом с образом, следовал за ним неотступно. И зритель видел не только героя рассказа, но и актера, который все время оставался увлекательным собеседником.

Каждый раз, слушая выступления Хенкина, Райкин стремился уловить переход актера от одной задачи к другой, от одного актерского куска к другому. И всегда это было невозможно. Настолько это был необыкновенный инструмент. Комедийная ситуация, образ возникали в совокупности многих сценических приспособлений. Но в первооснове всего было живое общение актера со зрителем. Иной раз даже подчеркнутый разговор не со всеми, а с одним.

Смех в зале стоял непрерывно. Но вдруг в какую-то минуту актер прерывал рассказ, подходил к самой рампе и, глядя на кого-нибудь из сидевших в первом ряду, говорил: «Что ха-ха-ха?» Естественно, что такое неожиданное обращение актера вызывало новый взрыв смеха. Лицо Хенкина выражало комичное недовольство и удивление. Возвышая голос, он неторопливо снова погружался в движение рассказа.

Выступая на эстраде, Хенкин во всей сути своей оставался артистом театра: он рассказывал, играя. И в то же время он был очень эстраден. И в своих злых пародиях, высмеивающих мещанскую лирику популярных тогда романсов. И особенно в рассказах. Пожалуй, редко кому на эстраде удавалось так перевоплощаться на глазах у зрителей из одного образа в другой, не прибегая ни к гриму, ни к каким-либо другим сценическим аксессуарам, а исключительно пользуясь красками внутреннего раскрытия образа. Так, кроме самого рассказчика, представали перед зрителями во всех своих характерных особенностях и действующие лица рассказа. Каждый со своей интонацией и особым тембром голоса, каждый со своим жестом, взглядом и всегда иным выражением лица. Особенно поражали эти молниеносные переходы от одного образа к другому в диалогах героев. В этом искусстве театрализованного рассказа Хенкин не имел себе равных.

До последних дней своей жизни Хенкин принадлежал эстраде. И хотя еще в 1928 году, сетуя на отсутствие репертуара, он назвал одну из своих статей «Некролог о себе самом», это можно было рассматривать только лишь как шутку. Хенкин обладал удивительным даром молниеносной характеристики. Актеры с удовольствием вспоминают, как легко и просто мог он, например, читать обыкновенный список телефонных абонентов: произнося каждую фамилию, он менял интонацию и выражение лица. Это было на редкость уморительно, потому что предлагаемый им облик как-то неожиданно соответствовал фамилии. Актер, неистощимый на выдумку, был одновременно художником и психологом. Создавая сценические миниатюры, он постоянно доказывал, что комедийно-сатирическому жанру присуще психологическое начало. И Райкин этому учился у Хенкина.

В статье журнала «Рабочий и театр», посвященной «Теаджазу» и его руководителю Леониду Утесову, мастерство ансамбля связывалось с артистическим темпераментом и веселой выдумкой организатора этого музыкального коллектива. Автор статьи писал, что «для такого ансамбля, с его огромными творческими возможностями, право, не стыдно поработать нашим поэтам и композиторам». И патетически восклицал: «Сельвинский, Маяковский, Асеев, Багрицкий, Шостакович, — ваше слово!»

Некоторые критики, оценивавшие в те годы переход Утесова из театра на эстраду, рассматривали созданный им «Теаджаз» как явление синтетическое в таком плане: дескать, теа (все, что связано с театрализацией в джазе) — это утесовское, а джаз (музыкальная сторона представления) — это целиком принадлежит ансамблю работающих с Утесовым музыкантов. В какой-то мере это было, вероятно, справедливо. Но при этом совершенно упускалось из виду, что и утесовский драматический талант музыкален по своей природе.