Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Одинъ изъ моихъ старинныхъ дрз^тзей но академіи подготовилъ это представленіе передъ моимъ пріѣздомъ въ Туринъ, не зная, что я могъ попасть въ театръ. Онъ просилъ меня дать нѣкоторыя наставленія актерамъ, какъ я дѣлалъ это нѣкогда для „Клеопатры". Но такъ какъ во мнѣ съ тѣхъ поръ выросъ и талантъ, и въ гораздо большей степени гордость,—я не согласился; я слишкомъ хорошо зналъ, что представляютъ изъ себя наши актеры и нашъ партеръ. И я ни въ коемъ случаѣ не захотѣлъ стать соучастникомъ ихъ бездарности, которая для меня была очевидна, хотя я ихъ и не видѣлъ. Я зналъ, что нужно было начать съ невозможнаго, т. е. научить ихъ произносить по-итальянски, а не по-венеціански, говорить свои роли самимъ, а не со словъ сз⁷флера, понимать (не скажз^ „чз’вствовать",—это было бы чрезмѣрнымъ требованіемъ), просто понимать то, что они хотѣли бы дать понять слз'шателямъ. Мой отказъ, какъ видно, не былъ неразз'мнымъ а моя гордость—неумѣстной. И такъ я предоставилъ моему другу самому позаботиться объ этомъ, и ограничился непріятнымъ для меня обѣщаніемъ присз'тствовать на спектаклѣ. Я, дѣйствительно, пошелъ на него, заранѣе з^тбѣжденный, что при жизни ни одинъ итальянскій театръ не дастъ мнѣ ни славы, ни провала. „Виргинія" прошла съ тѣмъ же з'спѣхомъ, какъ въ свое время „Клеопатра". Такъ же на другой день потребовали ея повторенія. Я же, конечно, не пошелъ во второй разъ.

Съ этого дня, главнымъ образомъ, началось и мое

разочарованіе въ славѣ, которое потомъ постоянно расло. Однако, я не оставилъ намѣренія въ слѣдующія десять или пятнадцать лѣтъ, то есть, до шестидесятилѣтняго возраста, попробовать написать нѣкоторыя сочиненія въ нѣсколько иномъ родѣ. Я постараюсь сдѣлать это насколько могу лучше. И старѣя и приближаясь къ смерти, я хочу имѣть утѣшеніе въ томъ, что по мѣрѣ силъ исполнилъ долгъ, передъ искз'сствомъ и самимъ собой. Что касается приговора современниковъ, но таково еще состояніе критики въ Италіи,—прибавлю это со слезами,—что отъ нея не надо ждать ни похвалы, ни порицанія. Я не называю похвалой то, въ чемъ нѣтъ анализа, обоснованности, и что не воодушевляетъ автора, и не называю порицаніемъ того, что не научаетъ, какъ сдѣлать лучше.

Я смертельно страдалъ на представленіи моей „Вир-гиніи“, гораздо больше чѣмъ на „Клеопатрѣ', и по другимъ причинамъ; впрочемъ, я не хочу здѣсь распространяться объ этомъ. Тотъ, кто любитъ искусство и гордится имъ, не можетъ не знать ихъ; всякій другой человѣкъ найдетъ ихъ ненужными и не пойметъ.

Оставивъ Т}^гринъ, я поѣхалъ на три дня въ Асти къ моей почтенной и глубоко уважаегиой матери. Мы разстались обливаясь слезами, будто предчувствуя, что никогда уже больше не увидимся.

Не могу сказать, чтобы я 43'вствовалъ къ матери такз'Ю сильную привязанность, какъ могъ бы и долженъ былъ чувствовать. Я разстался съ ней девяти лѣтъ и съ тѣхъ поръ мы видѣлись чрезвычайно рѣдко, украдкой, и очень по малу. Но мое уваженіе, моя признательность и мое почтеніе къ ней и къ ея добродѣтелямъ были всегда безграничны и будутъ таковыми до послѣдняго моего дня. Да пошлетъ ей небо долгзчо жизнь; она з^тпотреб-ляетъ ее такъ хорошо на благо и пользу всего своегсѵ города. Она необыкновенно сердечно относится ко мнѣ, чего я вовсе не заслужилъ. Ея безграничное, искреннее страданіе при разлз’кѣ оставило во мнѣ горькое чз*в-ство, не покинувшее меня и теперь.

Какъ только я выѣхалъ изъ государства короля Сардиніи, мнѣ показалось что мнѣ легче дышится, такъ еще тяготѣли надъ моей головой остатки отечественнаго ига, которое я, однако, сломилъ; настолько, что когда, во время моего пребыванія на родинѣ приходилось встрѣчаться съ вліятельными въ немъ людьми, по моему я скорѣе имѣлъ видъ вольноотпущенника, чѣмъ свободнаго человѣка. Я не могъ не вспоминать удивительныхъ словъ Помпея, высадившагося въ Египтѣ, чтобы отдаться на усмотрѣніе и во власть Фотина: „Всякій свободный, входящій въ домъ тирана, становится рабомъ¹¹. Такъ же и тотъ, кто отъ нечего дѣлать или ради развлеченія входитъ въ тюрьму, откзща былъ выпущенъ, очень рискуетъ, что дверь бзщетъ заперта, когда онъ захочетъ выйти. Ибо въ ней есть еще тюремщики.

Извѣстія отъ моей Дамы, которыя я получалъ по пути къ Моденѣ, наполняли мое сердце то печалью, то надеждой, и всегда были неопредѣленны.

Въ послѣднихъ, полученныхъ мною въ Пьяченцѣ, сообщалось, что она можетъ оставить Римъ, что меня чрезвычайно обрадовало, такъ какъ Римъ былъ единственнымъ мѣстомъ, гдѣ я не могъ съ ней видѣться. Но, съ другой стороны, тяжелыя цѣпи приличій мнѣ и тогда строго запрещали слѣдовать за нею. Только съ большимъ трудомъ, жертвуя для мужа большими суммами денегъ, ей удалось пол}^тчить отъ своего шурина и отъ папы разрѣшеніе поѣхать въ Швейцарію, на Баденскія воды, такъ какъ здоровье ея значительно измѣнилось отъ столькихъ непріятностей.

Она выѣхала изъ Рима въ іюнѣ 1784 г. и направилась вдоль береговъ Адріатики черезъ Болонью, Мантую и Трентъ въ Тироль;—въ то самое время, когда я, оставивъ Туринъ, возвращался въ Сіену черезъ Пьяченцу, Модену и Пистойю. Мысль, что я былъ такъ близокъ къ ней, а затѣмъ мы но прежнему оказались въ разлукѣ и такъ далеко другъ отъ друга, вызывала во мнѣ одновременно и горечь, и была пріятна. Я бы отлично

могъ послать свою карету и людей прямо въ Тоскану, а самъ могъ бы на почтовыхъ нагнать ее, по крайней мѣрѣ, повидаться съ ней. Я желалъ, я боялся, я надѣялся, я хотѣлъ, я не хотѣлъ; лишь тѣ немногіе, кто дѣйствительно любилъ, знаютъ это душевное безпокойство! Но взяло верхъ чзъство долга и любовь къ ней, забота о ея добромъ имени; итакъ, я продолжалъ пз'ть въ слезахъ и богохульствуя, и все еще подъ тяжелымъ впечатлѣніемъ моей печальной побѣды пріѣхалъ въ Сіенз*- послѣ почти десятимѣсячнаго путешествія.

Въ Гори я нашелъ утѣшителя, въ которомъ никогда такъ не нуждался, какъ теперь, чтобы выучиться дальше влачить свою безотрадную жизнь.

Глава XIV.

ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ ЭЛЬЗАСЪ,—Я ВНОВЬ ВСТРѢЧАЮСЬ СО СВОЕЙ ДАМОЙ. — ЗАДУМЫВАЮ ТРИ НОВЫХЪ ТРАГЕДІИ.—НЕОЖИДАННАЯ СМЕРТЬ МОЕГО ДОРОГОГО ГОРИ ВЪ СІЕНѢ.

24 мая.

Черезъ нѣсколько дней послѣ меня въ Сіену пріѣхали мои четырнадцать лошадей. Пятнадцатзчо я оставлялъ здѣсь на попеченіи друга: это былъ мой прелестный

рыжій „ Фидо“, тотъ, что въ Римѣ часто подставлялъ свою спину пріятной ношѣ—моей Дамѣ; изъ-за этого онъ сталъ для меня дороже всѣхъ остальныхъ лошадей вмѣстѣ взятыхъ.

Всѣ эти животныя продолжали одновременно и развлекать меня и держать въ праздности. Такъ какъ къ этому прибавилось и сердечное безпокойство, то я тщетно пытался возобновить свои литератз'рныя занятія. Такимъ образомъ, болыпзчо часть іюня и весь іюль я провелъ не выѣзжая изъ Сіены, не занимаясь ничѣмъ; я напи-

салъ лишь нѣсколько стихотвореній. Написалъ также нѣсколько стансовъ, которыхъ не хватало въ третьей пѣснѣ моей маленькой поэмы, и началъ четвертую пѣснь— послѣднюю. Идея этого произведенія, хотя и часто прерываемаго, писавшагося черезъ долгіе промежутки, всегда отрывками и безъ окончательно выработаннаго плана, однако, очень сильно запечатлѣлась въ моемъ умѣ. Я особенно остерегался того, чтобы оно не вышло слишкомъ длиннымъ, что могло бы у меня легко случиться, если бы я увлекся эпизодами и прочими украшающими подробностями. Но чтобы произведеніе вышло оригинальнымъ и острымъ, жгучаго кислосладкаго вкуса, первымъ условіемъ являлась краткость. Вотъ почему я первоначально рѣшилъ ограничиться тремя пѣснями; но при просмотрѣ друзей, почти цѣлая пѣснь была уничтожена и пришлось сочинить четыре. Впрочемъ, я склоненъ думать, что всѣ эти перерывы оставили слѣды на цѣломъ поэмы и придали ей характеръ нѣкоторой безпорядочности.

Пытаясь работать надъ этой послѣдней пѣсней, я не переставалъ получать и писать длинныя письма; эти письма постепено наполнили меня надеждой и все болѣе и болѣе воспламенили желаніемъ поскорѣе свидѣться съ моей возлюбленной. Эта возможность стала настолько правдоподобной, что въ одинъ прекрасный день, не будучи въ состояніи болѣе сдерживаться, повѣдавъ только другу о цѣли путешествія и дѣлая видъ, что я предпринимаю экскурсію въ Венецію, я выѣхалъ по направленію къ Германіи. Это было 4 августа, увы! день, воспоминаніе о которомъ всегда будетъ для меня горькимъ.