Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Я пробылъ въ Сіенѣ около трехъ недѣль, въ теченіе которыхъ никого не видѣлъ и ни у кого не бывалъ, кромѣ своего друга. И вотъ на исходѣ этого времени мною овладѣло опасеніе стать ему въ тягость, потомз^1, что я надоѣлъ самому себѣ; невозможность заняться какимъ-ни-бзщь дѣломъ, потребность перемѣнить мѣсто, которая воз> вращалась ко мнѣ всякій разъ вмѣстѣ со скукой и бездѣятель-

ностыо, все это вмѣстѣ взятое побзщило меня принять рѣшеніе еще разъ бѣжать отъ тоскливой бездѣятельности, пустившись въ из-тешествіе. Приближался праздникъ Вознесенія, и я уѣхалъ въ Венецію, гдѣ уже однажды встрѣчалъ его много лѣтъ назадъ. Черезъ Флоренцію я проѣхалъ, не останавливаясь; мнѣ слишкомъ больно было видѣть тѣ мѣста, гдѣ я былъ такъ счастливъ, и которыя теперь только увеличивали своимъ видомъ мою скорбь. Развлеченія путешествія, его утомительность и, главнымъ образомъ, ѣзда на лошади хорошо отразились на моемъ здоровьѣ, которое въ прошедшіе три мѣсяца очень пострадало отъ непрерывной напряженности ума, дзшіи и сердца.

Выѣхавъ изъ Болоньи, я з^клонился съ прямого пути, чтобы заѣхать въ Равеннз^ и поклониться могилѣ великаго Данте. Я провелъ цѣлый день возлѣ нея въ молитвѣ, мечтахъ и слезахъ. Во время пути изъ Сіенны въ Венецію въ сердцѣ моемъ открылся новый и обильный источникъ страстной поэзіи, и не проходило дня, чтобы нѣкая сила не заставляла меня писать одинъ или нѣсколько сонетовъ, которые властно и сами собою зарождались въ моемъ возбужденномъ воображеніи. Уже въ Венеціи я узналъ о заключеніи мира междз^г Англіей и американцами, который обезпечивалъ послѣднимъ полную свободз¹ и независимость; тогда я написалъ свою пятзчо одз" о „Свободной Америкѣ” и тѣмъ завершилъ этз^- неболыпз'іо лирическую поэмз^г.

Изъ Венеціи я поѣхалъ въ ІІадз’Ю, и на этотъ разъ ужъ не забылъ, подобно двумъ предыдзчцимъ, посѣтить въ Арк& жилище и могилу нашего царственнаго зрителя въ искусствѣ любви. Здѣсь также я посвятилъ цѣлый день слезамъ и поэзіи, чтобы излить все, что скопилось на сердцѣ, и облегчить его. Въ Падуѣ я завязалъ личное знакомство со знаменитымъ Чезаротти, живыя и привлекательныя манеры котораго очаровали меня не меньше чѣмъ высокое совершенство его стиховъ при переводѣ „Оссіана”. Изъ Падуи я вернулся въ Болонью, по дорогѣ заѣхавъ въ Феррарз^г, гдѣ совершилъ свое четвертое

поэтическое богомолье, осмотрѣвъ гробніщз⁷ и рукописи Аріосто. Я уже много разъ посѣщалъ въ Римѣ мѣсто упокоенія Тассо и его колыбель въ Сорренто, кз⁷да я нарочно заѣхалъ во время послѣдней поѣздки въ Неаполь. Эти четыре поэта Италіи были тогда, остаются и бз’дз’тъ навсегда первыми для меня, скажу даже—единственными среди поэтовъ, писавшихъ на этомъ восхитительномъ языкѣ. Мнѣ всегда казалось, что 3⁷ нихъ есть все, что можетъ дать человѣчествз⁷ поэзія, за исключеніемъ развѣ строя бѣлаго стиха въ діалогѣ; но и его можно извлечь изъ матеріала, который они употребляли, и реконстрз'ировать его, переиначивъ на нѣсколько иной ладъ. Вотъ з^гже шестнадцать лѣтъ, какъ не проходитъ дня, чтобы я не держалъ въ рз⁷кахъ твореній этихъ четырехъ великихъ мастеровъ стиха, и они представляются мнѣ всегда новыми, всегда все болѣе совершенными въ лучшемъ изъ того, что они создали, и прибавлю, всегда очень полезными въ хзщшемъ. Я не настолько слѣпъ и фанатиченъ, чтобы не видѣть, что у каждаго изъ четырехъ есть посредственныя и даже дз'рныя вещи; но я З'тверждаю, что многому, очень многому можно наз^тчиться на ихъ ошибкахъ и неудачахъ. Для этого надо замѣть вникнуть въ тайгу ихъ побужденій и намѣреній, такъ какъ нельзя достаточно понять ихъ и полно ими насладиться, если не до конца имъ прочувствз⁷ешь.

Изъ Болоньи, все такъ же проливая слезы и сочиняя, стихи, я отправился въ Миланъ. Тамъ я оказался вблизи моего дорогого аббата Калузо, пріѣхавшаго провести нѣкоторое время у своихъ племянниковъ въ ихъ прелестномъ замкѣ Мазино, находившемся по близости отъ Верчелли. Я провелъ съ нимъ пять или шесть дней; ту^ттъ мнѣ пришло въ голову, что я нахожзюь почти у самыхъ воротъ Турина, и мнѣ стало совѣстно не заглянуть туда и не обнять сестры. Я заѣхалъ къ ней на одну ночь вмѣстѣ съ дрз⁷-гомъ и на слѣдующій день къ вечерз' мы вернз^глись въ Мазино. Я покинулъ свою родинз⁷ со времени отказа отъ имущества и хотѣлъ заставить повѣрить, что сдѣ-

лалъ это съ цѣлью болѣе не возвращаться. Поэтому я ни за что не хотѣлъ, чтобы меня тамъ такъ скоро увидали, особенно при дворѣ. Вотъ почему я лишь мелькомъ погостилъ у сестры; это мимолетное посѣщеніе, которое многіе сочтутъ, можетъ быть, чудаческимъ, представится инымъ, если знать его причины. Прошло уже шесть лѣтъ, какъ я покинз’лъ Туринъ, гдѣ не чувствовалъ себя въ безопасности, не имѣлъ ни покоя, ни свободы, и теперь я не долженъ былъ, не хотѣлъ, не могъ пробыть здѣсь дольше.

Изъ Мазино я скоро вернзчіся въ Миланъ, гдѣ провелъ еще почти весь іюль. Я довольно часто встрѣчался въ это время со своеобразнымъ авторомъ „Утра^1-, этимъ истиннымъ предшественникомъ будущей итальянской сатиры. Этотъ знаменитый и образованный писатель научилъ меня терпѣливо отыскивать нзокньія выраженія и настойчивому желанію найти ихъ, такъ какъ отсутствіе этихъ способностей было причиной важнѣйшихъ недостатковъ въ стилѣ моихъ трагедій. Съ чисто отеческой добротой Парини давалъ мнѣ разные совѣты, по правдѣ сказать,, по маловажнымъ предметамъ, которые въ совокзшности своей не могутъ создать того, что зовется стилемъ, а образуютъ лишь нѣкоторые его элементы. Относительно же того, что представляетъ главнѣйшій, если не единственный порокъ стиля, и до чего я не могъ тогда дойти собственнымъ размышленіемъ—относительно этого ни Парини, ни Чезаротти ничего не умѣли сказать мнѣ; и не они одни, но и ни одинъ изъ заслуженныхъ писателей, которыхъ я посѣтилъ и разспрашивалъ съ жаромъ и скромностью новичка во время моего путешествія по Ломбардіи. И лишь гораздо позже, послѣ многихъ лѣтъ труда и колебаній, мнѣ задалось самому понять, въ чемъ заключается этотъ порокъ и пришлось самому пытаться з^гстра-нить его.

Бъ общемъ мои трагедіи имѣли большій успѣхъ по ту сторону Аппенинъ, чѣмъ въ Тосканѣ; даже стиль ихъ встрѣтилъ тамъ менѣе яростныхъ и болѣе просвѣщенныхъ критиковъ. То же было въ Римѣ и Тосканѣ среди

небольшого кружка лидъ, которыя удостоили прочесть мои книги. Повидимому, Тоскана обладаетъ древней при-виллегіей такимъ страннымъ образомъ ободрять писателей Италіи, когда они пишутъ не для шутки.

Глава XI.

Я ПЕЧАТАЮ ЕЩЕ ШЕСТЬ ТРАГЕДІЙ.—КРИТИЧЕСКІЕ ОТЗЫВЫ О ЧЕТЫРЕХЪ ПЕРВЫХЪ,—ОТВѢТЪ НА ПИСЬМА КАЛЬСАБИДЖИ.

Въ первыхъ числахъ августа я уѣхалъ изъ Милана и возвратился въ Тоскану. Я поѣхалъ новой, замѣчательно живописной и красивой дорогой, черезъ Модену и Пистойю. Въ пзпги я впервые попробовалъ заключить въ эпиграммы поэтическую желчь, осѣвшую на моемъ сердцѣ. Я былъ глубоко убѣжденъ, что если языкъ нашъ бѣденъ сатирическими, язвящими, остро отточенными эпиграммами, то не его въ томъ вина; ибо его клювъ и когти достаточно остры, а мѣткости, точности и энергіи въ немъ столько же, и даже больше, чѣмъ въ любомъ другомъ языкѣ. Флорентинскіе педанты, къ которымъ приближалъ меня каждый часъ пути по направленію къ Пистойѣ, доставляли мнѣ богатый матеріалъ для упражненія въ этомъ новомъ для меня искусствѣ. Во Флоренціи я остановился на нѣсколько дней и посѣтилъ нѣкоторыхъ изъ этихъ господъ, нарядившись въ овечью шкур}" цѣль моя была—научиться чему-нибудь или добыть сюжеты для сатиры. Перваго я не достигъ, зато собралъ богатую жатву для насмѣшекъ.

Эти скромные мудрецы недвусмысленно внушали мнѣ, что если бы передъ печатаніемъ я отдалъ имъ свою рз'-копись для исправленія, мои произведенія были бы отличны. Они наговорили мнѣ еще тысячу тонко сдобренныхъ колкостей. Я терпѣливо разспрашивалъ ихъ, въ чемъ погрѣшилъ противъ чистоты и точности языка,.